Глава 9
– Куда мы едем? – спрашивает Люси, когда к дому подъезжает такси.
– По старому плану, к Линдси Паркер. Она должна что-то знать про мою бабушку, если писала статью о ней.
– Грета, но Адриан! – Я замираю, сердце колотится, как обезумевшее.
– Я не знаю, Люси... ничего не понимаю. Мы ждали его несколько часов, искали все утро. Мы не можем сидеть на месте.
Она надувает губы и скрещивает руки на груди. Пауза затягивается, но, в конце концов, Люси вздыхает:
– Ладно, пойдем.
В детстве этот остров казался мне намного больше. Мне казалось, это бескрайнее полотно суши, идущее параллельно с океаном, но, конечно же, все не так поэтично. Остров – лишь мелкий обрубок земли, отделенный океаном от остального мира. И он ничтожно тесен, даже для малочисленного населения, живущего на нем.
– Миссис Паркер!
Я стучу в дверь, а Люси щурясь вглядывается в окно.
– Миссис Линдси Паркер! – верещит она, помогая мне. Голос у Люси намного звонче и громче, такой, что я морщусь от ее крика. – Кажется, никого, – говорит она в тот момент, когда дверь открывается прямо перед моим носом.
– Что вам нужно?
На пороге передо мной – женщина в инвалидной коляске. Она недовольно косится сначала на меня, потом на Люси.
– Миссис Паркер, мое имя – Генриетта о'Нил. Семь лет назад вы писали статью о моей бабушке Елизавете Вертинской. Мы можем поговорить?
Женщина смотрит на меня, прищурив один глаз.
– Идите-ка вы отсюда.
– Миссис Паркер, пожалуйста, мои родители погибли пять лет назад, для меня важна каждая мелочь. Могу я...
– Я сказала нет!
Она наезжает коляской на порог, и мне приходится отпрыгнуть на пару шагов назад. Женщина тянет за ручку двери.
– Пожалуйста, это очень важно!
Она закрывает дверь, но все еще смотрит на меня через щелочку:
– Я не ввязываюсь в эти дела, мисс о'Нил, и вам не советую. Та статья принесла много бед, даже годы спустя. Оставьте меня в покое!
Она захлопывает дверь, и дом снова погружается во мрак. Люси смотрит на меня и удивленно хлопает глазами.
– Какой-то поехавший остров, – бормочет она. – Одни истерички живут. Как ты вообще сумела родиться здесь нормальной?!
Я отмахиваюсь от нее и даже не улыбаюсь.
«Та статья принесла много бед, даже годы спустя».
О чем говорит эта Линдси? О пожаре? О Томасе? О чем-то еще? Этот остров всегда был спокойным местом... пока на нем не появилась я.
– Идем, Люси. Нам здесь уже не ответят.
Мы берем такси назад, но теперь я прошу отвезти нас на место разрушенного дома. Мы с Люси снова ходим по развалинам и молчим.
– Грета, мы уже все осмотрели здесь в прошлый раз. Надо искать Адриана, понимаешь? Это все ненормально. Это все очень ненормально.
Я вздыхаю и смотрю в небо, где кружат птицы.
– Он бы оставил подсказку, обязательно бы оставил.
Я достаю из кармана фотографию братьев и долго смотрю на нее. Улыбающиеся детские лица. Загорелые, счастливые и довольные. Переворачиваю и снова читаю надпись «Прости, что не успел». Достаю из кармана свою фотографию и сравниваю почерк. Конечно, это был Адриан, но этой надписи столько же лет, сколько и фотографии. Актуальна ли эта подсказка сейчас?
– Люси, я хочу попасть в еще одно место. Ты... ты можешь подождать меня здесь?
Она обижается, что я не хочу брать ее с собой.
– Пожалуйста, – снова прошу я.
Люси вздыхает и соглашается.
– Только если ненадолго.
Я сжимаю в руке обе фотографии, поглядываю на них изредка и сворачиваю на знакомую тропинку. Годы спустя, она все так же ведет в заросли, что стали еще более густыми, а в самом центре круга из огромных кустарников находится пустырь. Вот оно, наше с Томасом место.
На пустыре лежит поваленное давнишним ураганом дерево, и я сажусь на него, как на скамейку, и снова рассматриваю фотографии. Те же лица, те же слова.
Я вдыхаю ароматный воздух, закрываю глаза и представляю кита, что плывет за мной. Я – рыба, и мне надо сильнее бить хвостом, чаще перебирать плавниками, чтобы скрыться от монстра, но меня уже накрывает волной его приближения.
И когда я вновь разлепляю веки, чья-то рука с куском ткани зажимает мне рот, я бью по невидимому противнику изо всех сил, но больше не могу дышать и пропадаю.
***
– Адриан, – надрываюсь я, притягивая колени к груди и обнимая их. Слезы бегут по моим щекам, оставляя горячие дорожки, – мне так страшно, Адриан...
Я не понимаю, где я, кто я, сколько мне лет. Какая я Грета: внутренняя или внешняя? В прошлом я или в настоящем? Мне десять или восемнадцать? Сейчас мне одинаково страшно во всех направлениях. Сейчас я – призрак, и мое невидимое тело трясется от холода, голова раскалывается от душащих слез, а в легкие не проникает ни грамма кислорода.
– Адриан, пожалуйста, – шепчу я. – Вернись ко мне! – голос срывается, и я плачу громко, навзрыд, – забери меня домой, Адриан...
– Ешь, – говорит голос, протягивая мне яблоко. – Грета, ты больше не вспомнишь о том, что с тобой произошло.
***
С трудом могу разлепись веки, болит кожа вокруг глаз, ведь на ней – засохшие слезы. Руки дрожат до сих пор. Я поднимаюсь и хлопаю ресницами, оглядываясь вокруг: чужая комната, черный диван подо мной, журнальный столик. На столике – яблоко, и я теряюсь, когда смотрю на него.
Сон или реальность?
Я не понимаю. Дрожь усиливается, и я скидываю с себя одеяло на пол, поднимаясь на ноги, держусь за спинку дивана. Тело совсем слабое, ноги меня не держат, но и руки тоже. Трясутся, как у столетней бабули.
Встаю у стены и снова осматриваю комнату. Она совсем маленькая, с серыми обоями и паркетным полом. Здесь нет окон, и дверь чуть приоткрыта. Я хмурюсь, но быстро добираюсь до нее, цепляясь за стену, и выглядываю из дверного проема. Там помещение, довольно просторное, из него ведут еще как минимум две двери.
– Генри! – слышу я голос Люси, и это имя больно бьет по моим барабанным перепонкам.
Мартышка стоит у противоположной стены, вся грязная, заплаканная и на грани истерики.
– Грета! – верещит она еще громче, и я бросаюсь со всех ног, мчусь через комнату, но что-то глухим звуком встречается с моим лбом, и я падаю. Перед глазами двоится, я ощупываю шишку на голове и ползу вперед. Стекло. Пуленепробиваемое стекло прямо посреди зала, и за ним – моя маленькая Люси. Она все так же стоит у стены и кричит, я вижу, как двигаются ее губы, но больше ничего не слышу, как будто кто-то выключил звук.
Занавес опускается. Плотная черная ткань закрывает собой все по ту сторону стекла, и я больше не вижу Люси, не слышу ее, и меня бьет сильнейшая дрожь, и страх, и злость. Со всей силы ударяю кулаком по стеклу, разбивая костяшки пальцев, но не экран. На потрескавшейся коже появляется капелька крови. Подношу ее к губам и оборачиваюсь, чувствуя на себе чужой взгляд.
– Кто вы? Что вам нужно? – громко спрашиваю я. Мне кажется, будто позади меня кто-то стоит, но когда я оглядываюсь, там никого нет.
Чувствую, как быстро колотится сердце и как все внутри сжимается поближе к желудку. Внутри меня – хаос, анархия, революция.
Иду вдоль стены, касаясь ее обеими руками. Шершавая и холодная. Здесь все так же нет окон, и, кажется, помещение находится где-то под землей. Подхожу к открытой двери и заглядываю в следующую комнату. Стеллажи книг, большой рабочий стол, диван у стены – похоже на кабинет. Я вхожу внутрь.
Бумаги на столе собраны в папки и лежат ровными стопками рядом с лампой и компьютером. Единственное, что выбивается из общей картины совершенного порядка – это фотография. Та самая третья фотография, на которой мы стоим на берегу – все трое. Адриан, Томас и я. Я переворачиваю ее и смотрю на надпись:
«Мы всегда будем рядом».
Не пожелание вовсе, а пророчество. И я долго вглядываюсь в слова, пока глаза не начинает щипать, пока дрожит моя рука с фотографией, пока все вокруг не сводится к абсурду и сумасшествию. Слова эти звучат так глупо во всей истории, случившейся со мной, ведь за последние десять лет мы ни разу не были рядом. Мы так старательно избегали друг друга, что забыли все данные в детстве обещания.
Достаю из кармана остальные фотографии и складываю их вместе. Грета и Томас. Томас и Адриан. Все трое. Они смотрят на меня как настоящие и как ненастоящие одновременно. Парадокс фотографии.
Я переворачиваю все три карточки и читаю надписи:
«Грете на долгую память».
«Прости, что не успел».
«Мы всегда будем рядом».
И все же я останавливаюсь на второй, той странной надписи, что сильно отличается от других.
– В тот день мы с Ади крупно повздорили, – говорит голос из-за моей спины, я оборачиваюсь и вжимаюсь в стену. – Кажется, из-за какого-то глупого комикса, который я очень хотел, а Ади где-то потерял по дороге. Он принес мне фотографию в знак примирения. Занятно, что эта надпись стала пророческой.
Все внутри меня замирает. Я не могу дышать. Я не...
Что-то щелкает в моей голове, я делаю шаг вперед, и мир накреняется в бок, ноги подкашиваются, и я резко теряю чувство опоры, налетаю на стол, но руки незнакомца ловят меня и держат достаточно крепко.
Он берет меня под руки и доводит до дивана. Голова кружится, дикая слабость растекается по телу.
– Ты... – шепчу я.
Том опускается на корточки передо мной, и мы смотрим друг другу в глаза.
– Я же говорил, что всегда буду здесь, Грета. Просто ты меня не видела в пасти красного кита. Но вот теперь и ты здесь.
Я ничего не понимаю. Картинка перед глазами смазанная, голова тяжелая, раскалывается от боли. Я не могу оторвать взгляда от Тома, спустя столько лет он все такой же инопланетный мальчик. Безумно красивый. Высокий, темноволосый, с по-девичьи нежным лицом и большими прищуренными глазами. Он невероятный. Он – мальчик-призрак.
Томас протягивает руки и зажимает в них мои ладони. Я с удивлением таращусь на холодные и неживые пальцы его левой руки.
– Том, что с тобо...
– Это протез, Грета.
– Что стало с твоей рукой?
– У кита были зубы, моя милая девочка.
Я закрываю лицо руками, чувствую, как сильно оно горит. Глаза слезятся, но не от страха, а от боли и слабости, а неживые руки Томаса все еще лежат на моих коленях.
Я пропадаю.
– Что ты делаешь со мной? – шепчу я, совершенно теряя силы.
Настоящей рукой Томас убирает мои пальцы с моего лица, а искусственной проводит по горящей щеке.
– Скоро ты все поймешь, Грета.
Он резко встает на ноги и поворачивается к столу.
Я щурюсь от искусственного света, головная боль становится невыносимой.
– Где Люси?
– Все в порядке, Грета.
– Почему она не здесь? Я должна быть с ней, Том!
Он не отвечает, у меня пересыхает во рту. На языке оседает кислый неприятный привкус.
– Где Адриан?
– Он уехал к отцу.
– Почему?
Томас оборачивается.
– Грета, ты должна верить мне. Просто поверь, хорошо?
Меня трясет.
Том обходит стол, и раскрывает небольшой холодильник в самом углу, протягивает мне большую пластиковую чашку.
– Ты же любишь мороженое с кусочками фруктов?
Все как во сне. В отвратительном кошмаре, и хотя я несколько раз пытаюсь незаметно себя ущипнуть, все никак не могу проснуться. Я отталкиваю его руки от себя, не принимаю еду, потому что в голове крутится то яблоко из сна.
«Грета, ты больше не вспомнишь о том, что с тобой произошло».
– Ладно, – кивает Том, – оно будет здесь. Тебе тоже нужно побыть здесь какое-то время. Я скоро вернусь.
И он уходит.
Я опускаю голову на подлокотник дивана, скручиваюсь в позе эмбриона, и слезы текут по моим щекам совершенно беззвучно. Я запуталась. Я ничего не понимаю.
Кто из нас сумасшедший? Я или он?
И даже когда я пытаюсь закрыть глаза, все, что приходит мне на ум – это стая красных китов, что следуют за мной по пятам.
***
Раньше я была заперта в комнате, теперь же в моем распоряжении целый подвальный отсек. Это спальня, где я очнулась в первый раз, большое пространство коридора, из которого выходит две двери, разделенное напополам прозрачным экраном.
Я пытаюсь кричать, дозваться до кого-нибудь, но никто мне не отвечает.
– Люси! – колочу я в стеклянную перегородку, прислушиваюсь, но вокруг лишь абсолютная тишина.
Моя третья комната – это кабинет. Компьютер работает, но на нем нет интернета. Информации на нем тоже никакой нет. Весь стеллаж уставлен книгами, и я провожу пальцами по пыльным корешкам, выбираю наугад, но нет никакого настроения читать.
В прошлый раз было проще. В прошлый раз мне нечего было терять.
Последняя дверь, что ведет из коридора, заперта. В нее я тоже колочу руками. Выволакиваю стул из кабинета и замахиваюсь им на дверь, но лишь растягиваю мышцу на левой руке – той, что была ранена, и теперь ноющая боль не дает мне ни на чем сконцентрироваться. Хожу кругами и не могу найти себе места в этом отвратительном подвале. Отвратительном – потому что идеально гармоничном. Если это место создавал Том, то я готова в это поверить, ведь оно идеально. Совершенное сочетание цветов, декор на уровне перфекционизма – каждая вещь лежит на своем месте, хотя и хорошая генеральная уборка здесь бы не помешала. Слишком пыльно и холодно по полу.
Сажусь на диван и подбираю ноги под себя. Осматриваюсь еще раз. В маленьком кабинете книжные стеллажи по обе стороны от входа. Напротив него – стол, над столом три ретро-постера в черных рамках. Стены же приятного кофейного оттенка, он успокаивает, и я долго смотрю на картины. Они похожи на вырезки из очень старых газет.
Диван черный с маленькими коричневыми подушками на нем. Мягкая, приятная ткань, которую я тереблю пальцами, и это тоже меня успокаивает. Совсем немного.
Если это и правда рабочее место хозяина дома, то он удачно все подстроил под себя, но экран в коридоре напоминает мне изощренное орудие пыток. И вот, теперь я думаю о Люси. Нет, Том не мог сделать ей плохо, нет, это никак не вяжется с сознанием десятилетней Греты. Но кто же он, мальчик, вернувшийся из пасти кита? Какой он сейчас?
Я все еще не могу поверить.
Откидываюсь на спинку дивана и закрываю глаза.
«Я все это придумала. Томас умер много лет назад. Мне просто нужно постараться прийти в себя», – эта мантра работает не более чем полминуты, потом же возвращается дикая, склизкая паника.
Она спазмом скручивает желудок, и я кашляю, притягивая колени к груди. Паника движется вверх по пищеводу, и меня начинает тошнить. Паника меняет свое направление и забивается в легкие, она – тяжелее воздуха, вытесняет кислород из моей груди, и я больше не могу дышать. Паника забивает дыхательные каналы, и я шумно втягиваю воздух носом, но от этого становится еще более страшно.
Я не могу.
Я не могу дышать.
Хватаюсь за голову. Раскрываю глаза так широко, что, кажется, они вот-вот вывалятся из орбит. Скребу ногтями шею до крови, будто пытаясь впустить воздух в горло совсем иным путем. Пытаюсь закричать, но изо рта вырывается лишь какой-то утробный булькающий хрип.
Стены давят на меня, стены душат меня.
Я смотрю на стены, и они сжимаются. Слезы хлещут из глаз фонтаном.
Я не могу...
Остановите это...
Я не могу дышать.
Комната плывет перед глазами. Я слишком резко подаюсь вперед, теряю ощущение опоры и валюсь на пол, кувыркаясь в воздухе, ударяюсь головой о ножку стола.
– Грета! – снова голос. Сладкий голос, который я ненавижу. – Давай, вставай, – он снова берет меня под руки и усаживает на диван.
Я хриплю, пытаясь что-то выдавить из себя. Если я до сих пор не задохнулась, значит, воздух все же проходит в легкие.
– Тише, тише... смотри на меня.
Я не могу. Я отворачиваюсь, зажмуриваюсь крепко-крепко, отталкиваю его руки, насколько хватает сил, но он все равно держит меня и требует открыть глаза.
– Грета, – я сдаюсь. Мы встречаемся взглядами, и я готова умереть в любую секунду. – Дыши. Вдох-выдох, хорошо? Давай вместе.
Он шумно втягивает воздух через нос. Я на грани истерики, меня трясет, слезы все еще ползут по горящим щекам.
– Давай, нужно дышать.
Я уподобляюсь ему, но вдох получается неправильный, надрывный. Я могу дышать, но делаю это сбивчиво и сильно дрожа.
Томас гладит меня по волосам и продолжает громко дышать, показывая мне, как делать это правильно. «Глупая, глупая Грета», – вот что я читаю в его взгляде.
– Прости, – тихо-тихо шепчет он, – это моя вина. Я не хотел оставлять тебя здесь одну, но если бы не запер дверь, тебя бы нашли. Сейчас все хорошо, мы можем подняться наверх. – Он держит мои руки своими. Я все еще трясусь, как собачонка под дождем. – Пойдем?
Я молчу. Он принимает мое молчание за знак согласия и поднимается на ноги, держит меня под локоть, помогая встать.
– Люси, – шепчу я. – Где Люси?
– Я отведу тебя, идем.
И едва передвигая ногами, я все-таки плетусь за ним.
Третья дверь из коридора приоткрыта, за ней – деревянная винтовая лестница. Мы поднимаемся наверх, и хотя я успокаиваюсь, голова все еще кружится, и Томас поддерживает меня за локоть.
Комната наверху – большая и светлая. Мы проходим через арку в гостиную с огромным окном. На диване у стены Люси свернулась калачиком и тихо посапывает в ком пушистого одеяла.
– Видишь? С ней все хорошо.
Я опускаюсь на корточки перед Люси, аккуратно провожу пальцами по ее лбу, смахивая золотистые пряди. Ее лицо совершенно спокойно, но от прикосновения девочка морщится и бурчит сквозь сон:
– Отстань, Генри.
Том тихо хмыкает за моей спиной.
– Что за экран в подвале? – спрашиваю я. – Что за стеклянная стена?
– Прости, Грета, это вышло случайно, нужно было спрятать вас на время. В подвале я обычно работаю, мне так... комфортно.
Я впервые задерживаю на нем взгляд больше полуминуты, чуть наклоняю голову и прищуриваюсь.
– Что происходит, Том? Что, черт побери, здесь происходит?
– Я все объясню тебе, Грета, обязательно объясню, – он проходит через арку и кивает в сторону большого обеденного стола. – Проголодалась? У меня еще осталась лазанья, если хочешь.
Я пожимаю плечами.
– Проходи, Грета. Расслабься, здесь тебе ничего не угрожает, я умею прятаться.
«Это уж точно», – мысленно отвечаю я.
Томас услужливо отодвигает стул, и я опускаюсь на него, кладу руки на стол, застываю статуей и наблюдаю за тем, что мальчик-призрак будет делать дальше. Он – сбежавший из картин персонаж, не нашего века, на нем темные джинсы и белая рубашка с закатанными рукавами, но я отчетливо вижу его в темном костюме со шляпой, газетой и сигарой. Джентльмен начала двадцатого века, хотя фигура у него длинная и тонкая. Я даже не знала, что люди бывают настолько худыми и высокими одновременно.
Мне стыдно за свою природную неуклюжесть, и я подглядываю за ним, чуть наклонив голову. Движения Томаса изящны, он танцует, а не ходит по кухне, он играет, а не режет овощи. Особенно сильно мое внимание привлекает к себе его искусственная рука – она выглядит совсем как настоящая, пока не дотронешься и не рассмотришь вблизи.
Я оборачиваюсь и прохожу взглядом по стенам. Тот же приятный кофейный оттенок, как и в кабинете. Картины, постеры, фотографии. На одной из них я с удивлением нахожу себя – это увеличенная копия полароидного снимка нас троих на пляже. Того самого, где «мы всегда будем рядом».
Меня снова бросает в дрожь, когда я понимаю, почему все-таки этот дом неправильный. Почему он не клеится, не срастается с образом идеального Томаса, вернувшегося из алого зарева столько лет спустя: в этом доме нет ни малейшего намека на музыку.
Я быстро-быстро пробегаю взглядом по стенам, по полу, выглядываю в коридор настолько, насколько позволяет угол обозрения, но кажется, все верно. Томас вычеркнул из своей жизни самую важную ее часть и перестал быть тем Томасом, которого я знала восемь лет назад.
Он подходит к столу и ставит передо мной две тарелки – с лазаньей и салатом, снова уходит, возвращается с напитками и садится рядом.
Опускаю взгляд на тарелку, долго ковыряюсь в ней вилкой, есть не хочется, но мой обед проходит в молчании. Томас ничего не говорит, но не отрывает от меня взгляда, пока я не отправляю в рот последний кусочек.
– И все-таки ты можешь мне объяснить, что происходит? – тихо спрашиваю я и поднимаю на него взгляд, но тут же вздрагиваю и опускаю взгляд на руки.
– Маленький остров с населением в сорок тысяч человек, мы ведь даже название его никогда не произносили вслух. Просто Остров, и так все ясно. Здесь выращивали каннабис еще во время второй мировой, мало кто знал об этих плантациях, и бизнес шел в гору. После войны большую популярность получил амфетамин, марихуана отошла на второй план, и многие думали, что плантации останутся заброшенными. Но с расцветом субкультур травка вернулась к американцам, и хотя плантации стали намного меньше, а закон – строже, это лишь способствовало переходу наркобизнеса в иное русло.
– К чему это все? К чему этот экскурс в историю марихуаны?
– Ты родилась на конопляном поле, милая Грета, твоя семья занималась этим из поколения в поколение.
Я хмурюсь.
– Стой-стой-стой. Да, мы всегда знали, что школьники постарше курят травку, но весь остров не мог же этим заниматься, верно? Это же...
– Грета, в те времена ни ты, ни я не знали, кто на самом деле занимался наркобизнесом. И наш с Адрианом отец тоже был ввязан в это.
– То есть те треклятые таблетки, это...
– Грета, остановись. Давай по порядку. Моя мама выросла на острове вместе с Жозефиной, они всегда были подругами. Но семья Жозефины из поколения в поколение владела плантациями. Когда моя мама познакомилась с отцом, они тоже ввязались в этот бизнес – в восьмидесятые годы это было как никогда актуально. Но когда волна хиппи пошла на спад, они связались с новыми скупщиками. Новый заказчик владел крупной фармацевтической фабрикой и предложил сделку иного рода. Он предложил им выращивать новые модифицированные на генетическом уровне сорта, и тогда многое изменилось в их жизни.
Томас делает глоток из стакана и откидывается на спинку стула.
– Люди, убившие твоих родителей, знают намного больше, чем знаю я или знает мой отец. Тот день, когда твои родители погибли... ты понимаешь, Грета, я был там. Я видел человека, я не знаю его, не знаю, кто он, но я видел его руки. Черные, сморщенные руки, что он прятал под кофтой, убегая от горящего дома, – я вздрагиваю и отворачиваюсь. – Я...я пытался вытащить их, пытался спасти твоих родителей, клянусь тебе, Грета, я пытался! Но пришел слишком поздно, все горело, все вокруг.
Я не могу слушать. В голове каша, извергающийся вулкан, я подскакиваю с места и становлюсь позади своего стула, опираюсь руками в его спинку. Дышу часто и громко, не могу надышаться.
– Грета, я видел, как ты прыгала. Я вытащил тебя из огня, неужели ты не помнишь? – он смотрит на меня в упор. Так близко, слишком близко. – Неужели ты не помнишь? Ты была в сознании. Я сказал тебе «Беги, Грета, не дай себя найти». Помнишь? Помнишь, как я держал тебя?
Я пячусь. Поворачиваю голову влево-вправо, шагаю назад, пока не упираюсь в стену:
– Нет, – шепчу я, будто завороженная его глазами. Глазами, что верят в то, что Томас говорит правду. – Это папа сказал мне. Не ты, Том, не ты...
Он качает головой.
– Ты и правда не помнишь, – вздыхает и опускает взгляд. – Ты убежала. Я пытался вытащить Жозефину, она еще была в сознании, когда я нашел ее. Она пыталась что-то сказать, но я не мог разобрать, я... – морщина на его лбу становится большой и глубокой, Томас трет переносицу. Его голос дрожит. – Никогда никому этого не рассказывал, только вспоминал. Она умерла на моих руках, Грета. Жозефина умерла на моих руках.
Я громко икаю, когда крик надламывается где-то внутри меня. Больно, потому что все внутри горит. Страшно, потому что кислорода все еще слишком мало для того, чтобы дышать.
– Я думал, что найду тебя, Грета! Я искал столько лет... я не думал, что ты сможешь убежать так далеко. Мне было шестнадцать. Тогда я понял, что пропал безвозвратно.
Голос срывается, но я все же пытаюсь сказать:
– Я тоже пропала, Том. Мне было так страшно там одной. По ночам, без еды, без дома. Так страшно...
– Кит свел нас вместе, Грета. Это не случайно, понимаешь?
Томас подходит ко мне и кладет руки мне на плечи. Он слишком высокий, и мне приходится запрокинуть голову назад, чтобы посмотреть ему в глаза, а ему – сгорбиться надо мной.
– Я искал тебя очень долго. Нашел однажды совершенно случайно, увидел на берегу полгода назад.
– Полгода, Том? Ты нашел меня так давно и ни разу не дал о себе знать?
– Что я могу сказать тебе?
– То, что говоришь сейчас!
– Ты бы не поняла. Сейчас... ты другая совсем, Грета. И мне нужно, чтобы ты помогла мне. Нет, не так. Ты поможешь нам, Грета. Вместе мы узнаем правду.
– Ты ведь знаешь, кто убил моих родителей, да?
Томас качает головой.
– Нет, но я знаю, куда нам отправиться.
Отталкиваюсь от стены и прохожу мимо Тома. Беру стакан сока и осушаю его одним глотком. В горле – настоящая пустыня.
– Расскажи мне.
– Твоя бабушка Елизавета была женой наркобарона, – отвечает Том, – он умер, когда Жозефине было семь, Елизавета умерла за год до твоего рождения, в девяносто первом. Когда твои родители стали работать с фармацевтической компанией, Елизавета встала во главе бизнеса. Она была сильной, властной женщиной, бескомпромиссной и очень умной. Она сама возила контрабанду несколько раз в год в Россию. Тогда это еще был Советский Союз. Единственный ключ к человеку, которого ты ищешь, лежит именно там.
– Прошло много лет.
– Да, Грета, прошло много лет, но этот канал функционирует до сих пор. Его защита безупречна, но ты сможешь пробраться, я уверен в этом.
– А ты? Ты пробовал?
– Я много изучил за эти годы, Грета. Я расскажу тебе все, что знаю, но не сразу. Сейчас я должен показать тебе кое-что.
Томас выходит из гостиной и возвращается с черным футляром в руках.
– Это моя скрипка? – спрашиваю я.
– Каролина показала мне ее уже давно, и я попросил, чтобы она отдала ее тебе, когда ты придешь.
– Ты говорил с ней?
– Да, Каролина меня поддержала. Они с Елизаветой были лучшими подругами, Каролине многое было известно.
– Вот почему она не удивилась, когда узнала, что я жива.
– Именно так.
Томас улыбается краем рта и открывает футляр. Он достает скрипку, переворачивает ее и поддевает стенку корпуса. Она отходит, будто так и должно быть, и Том достает оттуда сложенный в несколько раз лист бумаги.
– Это то, что родители оставили тебе. То, что тебе поможет.
Я разворачиваю листок и читаю надпись. В изобилии сокращений и непонятных мне букв узнаю почтовый адрес.
– Я должна поехать туда?
Томас кивает.
– Генри? – слышу я заспанный голос из другого конца комнаты. Люси сползает с дивана и встает, закутавшись в одеяло. Хлопает глазами, обводя взглядом комнату, и застывает, глядя на меня.
– Что происходит?
– Кажется, мы снова отправляемся в путешествие, мартышка. Мы увидим снег. Кажется, мы все-таки увидим снег.
