Часть2. Прошлое
Мне не вспомнить кувшинки на поверхности пруда, может, их не было. Но отчетливо помню повсюду ту болотную тину.
В воздухе мерцал пух. Неспешно сыпался с деревьев, переливаясь на жарком солнце. Падающий пух покрывал тонким слоем полоску берега и длинные спины крокодилов, залезая в их открытые пасти. Из-за пуха берег казался обледеневшим.
Кладу ладонь на грубую кожу. Тащу онемевшие пальцы вдоль спины, по шершавым зазубринам, растянувшимся горным хребтом. Мимо чешуйчатой задней лапы. Вот уже и бочковидная шея, из которой клином расходится волнистая пасть. Крокодил лежит, сощурив глаза, будто пухленький китайский ребенок.
Подул легкий ветерок, и деревья зашелестели. Посыпались сухие листья. Пролетела, каркая, ворона. Быстрая тень птицы скользнула по спящей морде. Вдруг.
Веки открылись, сдвинулась мутная пленка глаза. Набух яркий желток с черной прорезью. Жуткая тварь ожила.
Кх-рх-кх-р-х.
Оторвав взгляд от картины, мужчина взглянул на сержанта. Тот со скрипом двигал стулья, закрепляя их петлями к стене — на случай шторма. Стулья повиновались беспомощно, напоминая овец для жертвоприношения.
— Так это, получается, тебя ужалила змея? — сказала женщина.
— Да... и нет, — мужчина осторожно взглянул на военного, затем наклонился вперед. — Змеи просто так не жалят.
— Тогда что, если не змея?
— Что-то еще.
— Не понимаю, что еще?
— Не важно. Всегда есть что-то еще.
Чилийка откинулась на спинку стула, скрестив руки.
— У каждого в жизни происходит свой укус, — сказал мужчина. — Когда понимаешь, что не можешь больше жить, как прежде — невозможно! Ты либо умираешь, либо встаешь на новый путь. При этом ты в обоих случаях умираешь, ясно?
Кх-рх-кх-р-х.
Закончив со стульями, сержант встал в темноту угла. Стрелка на часах медленно-медленно пересекла очередную отметку. В статической обстановке воздух потрескивает. Сквозь металлические балки и сварочные швы волнами бегает вибрация.
Женщина, освещаемая тусклой лампой:
— Как-то не по себе, — поднимает взгляд на давящий потолок, — будто мы заперты в тюрьме.
— Наш ум, вот настоящая тюрьма. Так говорит Кру.
Мужчина отпил из чашки, продолжив:
— Чистое сознание не ограничить стенами. Даже такими прочными, как эти.
— А что если оно нечистое, сознание?
— Тогда мы действительно в клетке.
Взяв салфетку, он вытер уголок губ.
— Да кто это, — спросила женщина, — Кру?
— Забудь, — быстро скомкав бумажку.
Оба замолчали, допивая остывающий чай.
Мы познакомились с Кру, когда я скитался по грязным улицам Бангкока. Та встреча на мосту перевернула все, подарив спасительную надежду.
В сущности, Кру не является именем, и дословно обозначает «мастер». Внешность Кру не укладывается в представление о том, как должен выглядеть гуру: мотоциклетный шлем, мороженое в руке и юное лицо. Личность Кру моментально очаровала меня.
Вместе мы отправились в горы. Долгое время пробирались сквозь джунгли, огибая кудрявые склоны и острые бивни обрывов, пока не встретили скривившуюся хижину. Заросли сожрали и наполовину переварили бамбуковую лачугу. Внутри обжились мохнатые пауки, развесив липкие прозрачные тюли.
Хижина опиралась на столбы, застыв горбатой многоножкой. В дюжине шагов от задней стены располагался небольшой утес, а дальше склон нырял резко в пропасть, открывая вид на шершавые горы, зелеными волнами убегающие к горизонту. Небольшой пятачок вокруг хижины казался горизонтальным, но стоило приглядеться, дух перехватило от осознания, что это — лишь точка на гигантской кривой. А мы — два муравья, букашки, ползающие по исполинской волосатой спине.
Четыре полных дня взмахами мачете мы высекали из зеленой бесформенности четкие очертания, пробивали тропинки. Укрепили хижину свежим бамбуком и веревками.
Мышцы налились пульсирующей болью, на плечах повисли чугунные доспехи. Ноги ныли от постоянного движения вверх-вниз.
Я с трудом поспевал за темпом Кру. Несмотря на маленький рост и габариты, Кру демонстрирует выносливость слона: будто невидимая сила управляет каждым совершенным взмахом.
Ночью на горы опускается морозное дыхание. Тягучий воздух обжигает легкие, вызывая кашель. Холод проникает в спальный мешок, ложится рядом, притворно и гадко, как склизкая рептилия. С приходом темноты джунгли меняются: сбрасывают дряхлую кожу, превращаясь в какую-то жуть. Отовсюду доносятся шорохи. Ветер разъяренной макакой прыгает со склона на склон, срывая ветки и листья. Орут насекомые и птицы, разбросанные по камерам пыток. А отдельные звуки, механические и барабанящие — не с этой планеты! Разум не в силах объяснить их природу, подолгу лежу с открытыми глазами. Чувство, что тебя, совершенно нормального, заперли в психушке.
Тяжело осознать, в какой реальности я оказался. Изо дня в день захлебываюсь в болоте переживаний. Сны настолько живые, что просыпаюсь со слезами. Дрожа, выбираюсь из хижины, облитый, насквозь испачканный воспоминаниями. После чашки крепкого чая эмоциональный озноб высыхает, но что-то неизлечимое продолжает зудеть весь остаток дня.
Интенсивность снов я связывал с отсутствием электричества и магнитного излучения. Затем стало ясно, что само место здесь кишит пугающими явлениями. Поэтому я бросил попытки что-либо объяснять, ведь джунгли не взаимодействуют на языке логики.
Кру говорит, что джунгли — это лужа, в которую я встал, вызвав возмущение. Потребуется время, чтобы отражение пришло в соответствие. Это место примет, но только через принятие самого себя.
Я безоговорочно доверял Кру, следуя указаниям очень добросовестно — сомнений не возникало. Как и у Кру никогда не было сомнений в своем учителе, который передавал знания подобным образом, у этой же хижины.
Утро начиналось с уборки лагеря от ржавеющих листьев. Просто невообразимо, какое количество листвы опадает за сутки. Несколько дней, и на земле стелется пышный оранжевый ковер, под которым прячутся скорпионы. В земле, в норах и под валунами обитают тысяченожки. Привычка не поднимать бесхозные камни и ветки вырабатывается очень быстро.
Первые недели я ходил в сапогах, старательно всматриваясь под ноги. Но позже понял, что пытаясь разглядеть опасность, делаю только хуже. В сумерках всегда прячется что-то, шевелятся и сгущаются тени. А кусок лианы — разве отличишь от змеи? Воображение всякий раз играло злую шутку, оживляя худшие страхи. Пришлось признать, что самым опасным существом здесь являюсь я сам.
Кру говорит, что доверие к миру начинается с доверия к себе. Теперь вот хожу босиком, и будь, что будет. Кроме того, не приходится вытряхивать обувь по утрам, проверяя, чтобы внутри не затаился тарантул. В джунглях ведь — чем проще, тем лучше. Чем меньше держишь вещей в голове, тем безопаснее.
Сны обрушились камнепадом, пробудив ударами в грудь. Приподнимаюсь, глотая воздух, вслушиваюсь в черноту ночи. Резкие порывы ветра носятся вдоль обрыва. С высоких деревьев сыпятся сухие листья, постукивая по стенам, словно коготками.
Сквозь шелест листьев послышались шаги. Кто-то бродил у хижины, приближаясь, всматриваясь в щели. И это точно не заблудшая собака, а что-то другое. Голодное, упрямо ищущее проем, чтобы просочиться внутрь.
Вздрагиваю от хруста ветки, затяжного, будто выдирают зуб. Поворачиваю голову вслед за мелькнувшей тенью. Существо замерло в тот же миг, как мои глаза устремились к нему.
На секунду появилась бредовая, но способная объяснить все мысль. Наверное, это Кру! Бродит тайком, испытывая меня. Но я так и не решился повернуть голову, чтобы убедиться, что Кру спит на своем месте.
Мысли лопнули от скрипа входной ступеньки. Что-то грузное заползло на ступеньку и надавило на дверь; до треска, пробежавшего током сквозь сухожилия.
Все снаружи затихло, и даже ветер.
Какое-то время ничего не происходило, но я чувствовал, нескончаемо долго, как что-то нечеловеческое смотрит на меня. Затем оно удалилось, оставив душу покрытую инеем.
Последующие дни меня не покидала мысль о побеге. Не проходило и часа, чтобы я не планировал удрать. Но всякий раз приходил к выводу, что не смогу предать Кру. Разве бросают того, кто поверил в тебя? Кроме того, спасаться-то некуда — джунгли и были местом, куда я убежал.
Давление прошлого испытывает тот, кто слишком серьезно себя воспринимает. Фразы Кру были окутаны дымкой и с трудом влезали в мою треугольную голову. Между тем, внутренний посыл всегда чувствовался, вдохновляя меня.
Время от времени я задавался вопросом, что привело меня в этот ад.
Еще недавно я стоял на маленькой, но оживленной улице Бангкока. Смотрел с моста на коричневую воду, дурно пахнущую, и, наверняка, полную пиявок. Вдоль берега скопился слой мусора. В душе сосало — я был обескровлен и мертв.
Вдруг из воды вынырнула узкая чешуйчатая морда. Она двинулась к берегу, при этом тела не было видно, и казалось, что морда плавает сама по себе. Вскоре на сушу выползло хвостатое существо, перебирая мокрыми лапами. Размером оно было с крокодила, только шея узкая, а морда вытянутая, как у муравьеда. Рептилия повернула голову боком, глядя на меня одним глазом. Из закрытой пасти выскользнул узкий язык — черный и раздвоенный на конце. Стало не по себе. Я перегнулся через перила, и меня стошнило. Воздуха не хватало. Слезы обволокли глаза, а из открытого рта тянулись слюни.
В этот момент тонкая рука протянула салфетку. Подняв глаза, я увидел размытый силуэт в белом.
— В тебе плачет маленький мальчик, — послышался голос.
Я разозлился и не взял салфетку. Между тем, слова про мальчика затронули что-то внутри меня.
— Я потерял все, — говорю.
— Еще нет, — прозвучал ответ. — Ведь ты по-прежнему цепляешься за что-то.
Мне захотелось возразить, но язык не слушался. Окончательно расклеившись, я мямлил словно беззубый. Пока снова не поймал на себе тот глубокий взгляд — азиатские глаза терпеливо изучали дурачка-иностранца. Мне стало стыдно за свое поведение, я выхватил салфетку и отвернулся, судорожно обтирая горящие щеки.
— Ты запутан, — мягко коснувшись моего плеча. — Тебя надо распутать.
Я стоял, не решаясь повернуться, уставившись на мутную жижу цвета гнилой древесины.
— Помоги, — сказал я, не в состоянии поверить, что произношу это.
Ящерица на другом берегу рванулась с места и, заскользив брюхом, скрылась в воде. Тогда я еще не знал, что в канавах и канализации Бангкока обитают сотни гигантских варанов.
Стою на полусогнутой ноге, замер в неестественной позе, словно цапля. Центр тяжести как можно ниже, спина прямая. Занимаю оборонительную стойку, колено и локти в воздухе: становишься острый и опасный, как ананас. Перепрыгиваю с одной ноги на другую. Разворот.
Гравитация возросла в десятки раз. Мускулы, сведенные судорогой, не выдерживают. Когда нога непроизвольно опускается, Кру ударяет бамбуковой тростью, чтобы я занял правильную стойку. Приходится терпеть изо всех сил.
Мы оттачиваем шестнадцать базовых движений, снова и снова, день за днем. Повторяем до бесконечности, пока солнце не скроется за угол соседнего склона. Утром все начинается снова.
В основе тренировок лежит древнее боевое искусство муай чайя, но не ограничивается только муай чайя, задействуя другие техники: тайский бокс, вин-чунь, тайчи, ментальную тренировку и медитации.
______________________________
Сноска: Муай чайя — боевой стиль с юга Таиланда, созданный путешествующим монахом. Говорят, монах помог местным жителям усмирить рассвирепевшего слона. Техника позволяет круто отбиваться от атак, а потом сокрушить противника контр-выпадом. Стойка низкая, колени согнуты даже при атаке. Одна нога почти всегда в воздухе. Но не думай, что это только про раздавание люлей, большую часть времени ты медитируешь, либо стоишь истуканом на полусогнутой ноге.
Сначала я запаниковал.
Меня бросило в дрожь, как перепуганную псину.
— Для чего? — пожимаю плечами. — У меня нет навыков, я не гожусь для боевых искусств!
Хожу взад-вперед, непонимающе трясу головой.
— Ну какой смысл мне, воспитанному человеку, использовать кулаки, — развожу руками. — Глупость какая!
Кру утвердительно кивает.
— Между прочим, я университет закончил.
Стою, взъерошивая руками волосы.
— Мы не животные, чтобы драться. Конфликты нужно решать дипломатически!
Кру внимательно слушает.
Запыхавшись, стою в ожидании контр-аргументов. Но вместо доводов последовал хлесткий подзатыльник. В недоумении глотаю куски воздуха.
— Вижу, что навыков нет, — прозвучал строгий голос, — зато у тебя есть самое главное качество воина.
Палец Кру с силой ткнул в мою грудь, туда, где находится сердце.
После этого мне пришлось побрить голову. В результате чего я сделался похожим на босоногого буддийского монаха. Взращенный годами образ успешного мужчины, бизнесмена, за несколько минут соскребло лезвие бритвы. Помимо обнуления личности, пришлось принять ряд ограничений: отказаться от мяса, отсечь сексуальные инстинкты и все лишнее, что отравляет разум, развлекает, рассеивает фокус.
Раз за разом мне напоминали, что я здесь не для того, чтобы впитывать знания, а чтобы от них отказаться. Содрать без жалости, слой за слоем, всю шелуху, понятие за понятием, мысль за мыслью, пока не доберусь до сути — истинного Я. А затем и его выбросить на помойку.
Кру говорит, что в этом заключается настоящая свобода — возможность стать никем. Ибо являясь кем-то, мы всегда обречены на страдания.
Голова кругом, я не узнаю себя в зеркале — этого лысого крысеныша. Становится не по себе от осознания, что все это происходит на самом деле. Скручивает сверлом кишки, а-а-а!
Хотя знаешь, уже не важно. Что дальше скажет Кру? Разбить черепом кокос или сесть на шпагат — да тьфу! Хоть задницей пилить бамбук! Отчаявшийся человек — тысячу раз уже мертвый, он подойдет и самой смерти плюнет в склизкую рожу.
Как и в тайском боксе, муай чайя задействует четыре вида оружия: кулак, локоть, колено, нога. Каждое имеет свои преимущества и особенности. В зависимости от длины оружия, меняются стойка и расстояние между ступнями. На каждое оружие мы изучили шесть ударов и блоков, день за днем доводя их до автоматизма.
Во всем прослеживалась четкая геометрия. Стойка представляет из себя устойчивую конструкцию, собранную из воображаемых треугольников. Контр-выпады начинаются с шага под углом в сорок пять градусов. Каждый удар использует энергию противника и импульс вращения.
Тактика ведения боя на одной ноге обеспечивает эффективную оборону. Она ломает ритм битвы и приводит противника в замешательство. Как это работает? Представь, что на тебя кидается хохочущая собака. В таком случае тебя сокрушит не собака, а собственный страх.
Поэтому так необходимо формировать сильное сознание.
Конечно, многое у меня не получалось. Например, держать глаза открытыми при встречном ударе. Рефлекс, с которым ничего не поделать — всякий раз я зажмуривался, и все внутри сжималось.
В какой-то момент Кру пришлось остановить тренировку:
— Тебе нужно кое-что понять о природе боли, — взяв меня за щеки и глядя в упор. — Это лучший учитель, не закрывайся. Разреши себе принять боль и обозреть. Затем на мягком выдохе отпусти.
Раздался свист бамбуковой трости, и живот обожгло. Я согнулся пополам, но, скорее, от неожиданности, чем от силы удара.
— Расслабиться, обозреть... — повторил голос, — на выдохе произносишь: «спасибо».
Последовал хлесткий удар.
— Спасибо, — скромно обронил я.
— Не слышу!
Снова свист трости, разрезающей воздух.
— Спасибо!
— Не забываем улыбаться.
Еще удар.
— Спасибо! — натягиваю улыбку.
— Смотри в глаза противнику.
И снова обжигающий удар.
— Спасибо!!
После сотни повторений это истязание закончилось. Живот горел, покрытый красными полосами.
Тогда мягкий голос Кру прошептал на ухо:
— Точно также и с твоей внутренней болью. Открой глаза. Возьми свой урок и отпусти с благодарностью.
Больше мы не сказали ничего друг другу.
Целые недели проходили в молчании. Общение потеряло смысл, ведь каждый знал распорядок и что полагается делать. Никогда бы не подумал, что истинное понимание основано на отсутствии слов.
В четвертую полную луну мы распрощались, в тишине. Все было понятно без разговоров. Ученик должен в какой-то момент отделиться от учителя. Подняться и идти собственным путем. Теперь, благодаря Кру, у меня появилось самое необходимое — вера в себя.
Сердце наполнилось грустью, смешанной с теплом и любовью. Нас связывало гораздо большее, нежели обучение и тренировки. Большее, чем любая дружба. Тогда я еще не знал, что умею плакать, иначе бы обязательно заплакал.
Я смотрел на удаляющийся женский силуэт в белом, пока джунгли окончательно не растворили Кру. И долго-долго после этого продолжал смотреть, ни о чем не думая.
— Эсперате, погодь, — чилийка коснулась его руки, — так Кру, что ли, женщина?
Мужчина, допив чай, отставил пустую чашку в сторону.
Климат сменился на жаркий, духота нарастает. Я переместился спать наружу, под навес. Действовал, скорее, интуитивно, чувствуя настроение джунглей и в каком темпе они живут. Теперь я ночевал на открытом воздухе и дышал вместе с ними.
По вечерам ходил в сумерках с ведром, утоляя жажду фруктовых деревьев. Оказывается, на ветках личи поселилось семейство зеленых змей. Совсем под боком.
У меня нет проблем с новыми соседями. Змеи умные. Чувствуют присутствие человека и держат дистанцию. Я тоже их не беспокою. Так мы и уживаемся мирно, спим в десяти метрах друг от друга. Змеи и я все понимаем.
Утром возобновляю тренировку. Начинаю с медитации, которая заключается в том, чтобы замедлиться до скорости улитки. Тогда начинаешь видеть мир по-другому, замечать гораздо больше. И чувствовать.
Ме-е-едленно переношу центр тяжести, совершая примерно пару шагов за пятьдесят ударов пульса. Блики рассыпаются алмазами по листикам. Запах зелени. По щекам бежит ветерок, теребя растительность над губой; всосавшись в ноздри, щекочет прохладой. Кончик носа чешется. Босые ноги мнут густой травяной ковер. Камушек впивается в пятку, и колено трясется. Удерживаю баланс. Вокруг вьются москиты — шайка настырных гиен — постукивают по спине, жаждут свалить с ног. Сохраняю равновесие. Замираю на одной ноге. Продолжаю ползти.
Стало ясно, что учение Кру выходит за рамки боевого искусства. Это состояние разума, когда прекращаешь думание и отцепляешься от физического. Получается, все эти месяцы мы тренировали не боевые техники, а привычку находиться в потоке.
Сны сбавили обороты, и поменялся их характер. Все реже я умирал, реже приходилось бежать без оглядки. Я понял: чтобы прошлое перестало терзать, нужно его перерасти. Не цепляться за старого себя, а преобразиться в качественно новую личность. Тогда прошлое останется с тем, прежним тобой, и будет мучить его, а не тебя.
Моя вчерашняя версия исчезала, здесь и сейчас писалась новая история.
Однажды, когда на лагерь пала тьма, джунгли проявили внешнее беспокойство: птицы кричали тревожней обычного, и в воздухе зрело напряжение. Затем я увидел, как вспыхнула верхушка соседней горы. Вязкий огонь полз вниз, напоминая извержение вулкана. Пожар двигался в сторону лагеря.
Собрав запасы воды, я замуровался в хижине. Законопатил окна и крупные щели, опасаясь вовсе не огня, а хаоса, который тот предвещает. Не было сомнений, что через лагерь, спасаясь, хлынет всякая живность.
Смочив кусок тряпки, обматываю его вокруг головы, как туарег. Закрываю глаза. Дышу через мокрую ткань. Жду. Сквозь стены проникают струйки ядовитого дыма. Джунгли оцепенели, все вокруг затихло. Кроме зловещего треска голодной пасти. Ветра нет — видимо, тоже испугался. Духота и тяжесть. Впервые с момента расставания с Кру, я по-настоящему ощутил, что остался один.
Утром вдоль хижины проплывают кислотные клочки облаков. Поднимаются откуда-то снизу, с подножия горы. Воздух сушит ноздри, царапает глаза. Тишина сдавливает уши.
Парит.
В рассеянном мутном сиянии не осталось даже теней. Сверху, из дымчатой невесомости, падают черные хлопья. Пепельный снегопад неспешно укрывает землю мертвыми ошметками.
Долго-долго лежу в хижине на полу, напеваю под нос примитивные звуки, напоминающие скрип ржавых качелей. Что это, марш свадебный или похоронный?..
Зеваю. Погружаюсь в дремоту...
В сознании проносятся картинки, черно-белая карусель фотографий из прошлого. Мне захотелось найти лицо Кру, я попытался выловить его из бурного потока, но тщетно. Лица мелькали быстро и запутанно: сменялись портреты, разбивались на тысячи пристальных взглядов. И все они выражали мучительную холодную глубину. Да, чередовались люди, перестраивались формы и декорации, но все это маски. Сущность, что примеряла их, была одна.
Тело вздрогнуло от леденящего чувства. Что-то вцепилось в мою правую лодыжку и с силой потащило с циновки. Хватаюсь ногтями за пол, отбиваюсь, кричу. Вскакиваю, запутавшись в москитной сетке.
Сковывает движения, ногу перепутало, я упал. Голень цементирует, будто обвился питон. Дыхание сдавило. Нечеловеческим рывком выдираю ступню из капкана. Поднимаюсь. Прыгаю на одной ноге. Рву москитную сетку. Ударяюсь плечом в стену — громкий треск бамбука и суставов. Тело переваливается через дырку и мешком падает наружу.
Ветер вернулся и принес порцию воздуха. Дымка рассеивается. В хижину ни за что не вернусь!
Сижу, сгорбившись, под навесом. Запихиваю в рот противные комки риса. Костер хрустит. Чай греется, отказываясь закипать. В языках пламени корчатся коряги — торчат змеиными мумиями.
Однажды мы сидели с Кру у костра. Огонь разбавлял тишину треском поленьев.
— Как мне победить демона? — спросил я.
Из уст Кру слово «демон» произносилось однажды, в контексте терзающего меня прошлого. Затем мы всегда говорили о «прошлом». При этом непонятно, было прошлое синонимом демона или обозначало то, что обозначает. Так или иначе, Кру говорит, что ни демон, ни прошлое не являются тем, чем являются — это лишь слова. А словами мы только искажаем суть.
Последовало долгое молчание. В конце концов я задумался, созерцая огонь, обгладывающий черные кости.
Вдруг тишину пронзил голос:
— Демона не победить, но можно с ним примириться.
— Не понимаю, — глядя сквозь пламя. — Как?
— Представь собаку, что кружится на месте, преследуя собственный хвост.
Промелькнула тень, и что-то тяжелое ударило в правое плечо. Показалось, что с дерева свалился кусок коры. Вскочив, я принялся отмахиваться. Тарелка упала, подпрыгнула. Рис рассыпался по земле белыми личинками. Я моментально занял оборонительную стойку — на одной ноге.
Тень забегала быстро и хаотично. Подвижные звенья сокращаются, подталкиваемые сотней быстрых ножек. На глянцевой поверхности отражаются блики. В горло забились страх, сухость, вата и омерзение. В животе сосет, словно проглотил пиявку.
Виляющая кишка бьется в несвойственном для живого ритме. Сколопендра в четверть метра кидается на меня. Бежит, будто слепая, по рваной траектории! С воплем пинаю ее. Увесистая тварь отлетает в сторону, перевернувшись на спину. Взбалтывает воздух тысячей ножек, дергается, пытаясь занять привычное положение, и ей это удается.
В тот же миг, ни секунды не думая, я бросился в темноту и со всей дури проткнул рыжее тело. Пригвожденная вилкой, сороконожка бьется в конвульсиях. Две ее половинки обрели независимость. Более длинная часть встает вертикально, другая тянет вбок, стараясь оторваться от другой части себя.
Впиваюсь ногтями в камень и, упав на колени, с криками колочу по земле. Бью. Еще. Вилка согнулась, утонула в землю, разрубив сороконожку. Части тела рвутся под глухими ударами, плющатся, но продолжают сокращаться. Луплю без остановки, руки взлетают в воздух, вверх-вниз, мелькают перед глазами.
От сколопендры не осталось и следа.
Шатаясь, я пошел за хижину, сел на камни и шесть дней сохранял неподвижность и молчание.