Там, где их дом

День похорон был серым. Небо затянуло тяжёлыми облаками, и ветер гулял между деревьями, лениво трепля листву. Воздух был наполнен сыростью и еще чем-то чужим, неприятным. Диана не понимала, что происходит. Кругом было слишком много людей в чёрном. Их лица были мрачными, бледными. Кто-то всхлипывал, кто-то молча смотрел в одну точку. Няня держала её за плечи, но девочка всё равно чувствовала себя потерянной. Как будто её оставили одну посреди огромного, безмолвного мира.

Перед ней была деревянная коробка. Тёмная, лакированная. Мама там. Но как? Мама ведь должна держать её за руку, петь ей колыбельные. Улыбаться, гладить по голове. Разве мама может быть внутри этой коробки? Девочка стояла, сжимая в руках плюшевого мишку. Игрушка была уже немного потрёпанной, но все еще самой дорогой. Она вцепилась в него, прижимая к груди, как будто игрушка могла её защитить.

Священник что-то говорил, но слова не имели смысла. Земля в лопатах падала на крышку гроба с приглушённым стуком. Сначала одна горстка, потом вторая. А потом ещё, ещё...

— Не надо... — прошептала Диана, но её никто не услышал.

Руки дрожали, губы сжались в тонкую полоску. Она не понимала, почему люди бросают землю туда, где её мама. Почему её засыпают, как что-то ненужное. Разве мама не должна вернуться? Разве она не выйдет отсюда, чтобы взять её на руки? Она хотела закричать, броситься к этой коробке, вытащить маму, но чужая рука крепко сжала её ладонь. Женщина, которой она не знала, стояла рядом, её пальцы были тёплыми, но чужими. Не как у мамы. Не такими.

— Всё хорошо, детка, — услышала она.

Но это было неправда. Ничего не было хорошо.

Она снова посмотрела на могилу. На чёрную землю, которая медленно закрывала её маму. Дышать стало тяжело, как будто весь воздух вдруг исчез. В груди что-то стянулось, закололо. В глазах защипало, но слёзы не шли. 

— Мамочка... — тихий, почти неслышный шёпот.

Но мама не ответила. 

После похорон пришла странная тётя. Она была одета не в чёрное, как все остальные, а в серый плащ. В руках держала папку с какими-то бумагами. Говорила тихо, но уверенно. Задавала вопросы. Кто-нибудь сможет забрать ребёнка? Есть ли родственники? Кто возьмёт опеку? Диана не понимала, о чём они говорят. Она сидела в углу, прижимая мишку к груди, и слушала, как взрослые решают её судьбу.  Женщина из опеки осторожно присела перед ней, заглянула в глаза.

— Ты поедешь со мной, хорошо?

Диана не ответила. Она только посмотрела на неё — долгим, внимательным взглядом.

— Я отвезу тебя в место, где живут дети. Тебе там помогут, тебя не оставят одну.

Но Диана не хотела в место, где живут дети. Она хотела домой. Где пахло маминым кофе и корицей. Где мама целовала её перед сном. Где можно было забраться к ней на колени, уткнуться в тёплое плечо и слушать сказки. Где пахнет маминым кофе и корицей.  Но мамы больше не было. Она только крепче сжала мишку и кивнула. 

А потом двери машины захлопнулись, и её увезли.

Диана стояла, крепко сжимая руку женщины из опеки, вжав подбородок в воротник пальто. Холод пробирался под одежду, ветер тянул за волосы, заставляя их прилипать к щекам. Перед ней высилось мрачное здание из тёмного кирпича, с облупленными стенами и мутными окнами. Оно казалось чужим, неприветливым, слишком большим. Где-то на втором этаже хлопнула форточка, раздался приглушённый смех, шёпот голосов, быстрые шаги. За забором слышался гул машин – мир жил своей жизнью, но здесь, внутри, казалось, время застыло.

Женщина из опеки чуть наклонилась, улыбаясь тепло, но неискренне – так улыбаются взрослые, когда не знают, что сказать.

— Тебе здесь понравится, детка. Здесь много детей. Ты найдёшь друзей.

Диана не ответила. Она смотрела на высокие заборы с металлическими прутьями, на облупленную краску входной двери, на серый двор, где дети в стареньких куртках гоняли мяч, поднимая тучи пыли. Это был не дом. Это было место, откуда никто не забирал. Женщина сжала её ладошку чуть крепче, словно хотела передать ей немного тепла.

— Пойдём, тебя уже ждут.

Диана шагнула вперёд, чувствуя, как холодные каменные ступени отдаются в подошвах ботинок. Входная дверь открылась с тихим скрипом, впуская их внутрь. Внутри пахло варёной капустой и чем-то сладким – может, компотом. Воздух был тёплым, но тяжёлым, наполненным чужими голосами, шагами, шорохами одежды. Коридоры тянулись длинными туннелями, стены были выкрашены в тусклый желтоватый цвет, но краска местами облупилась, обнажая серый бетон.

По полу тянулись следы детских ботинок, где-то вдалеке хлопала дверь. Диана шла, не отпуская руку женщины. Её пальцы были ледяными, но она держалась, цеплялась, потому что эта рука была последней ниточкой к прошлой жизни. Навстречу им вышла женщина в синем кардигане, с короткими светлыми волосами, собранными в хвост. На шее висел бейдж с надписью "Мисс Харрис".

Женщина из опеки кивнула ей и сказала:

— Это Диана.

Мисс Харрис присела перед девочкой, заглянула ей в глаза.

— Привет, Диана. Меня зовут мисс Харрис. Я здесь за старшую.

Диана промолчала. Она просто смотрела на эту женщину, на её внимательный взгляд, на чуть нахмуренные брови. Она не знала, что отвечать. Мисс Харрис улыбнулась мягко, но не слишком широко.

— Здесь ты будешь в безопасности, — сказала она.

Диана не ответила. Она не верила.

Первую ночь она лежала на скрипучей кровати, вцепившись в свою игрушку. Кровать была жёсткой, с тонким матрасом, простыни пахли дешёвым порошком и чем-то кислым, что въелось в ткань. Диана свернулась калачиком, спрятав лицо в мишку, но запах мамы давно исчез. Теперь игрушка пахла не домом, не теплом, а просто... ничем.

Где-то за её спиной раздавались голоса.

— Новенькая, да?

Приглушённый смешок. Кто-то хихикнул, кто-то шепнул: "Она плачет?" Она сжалась ещё сильнее. Плакать нельзя. Если заплачешь, они увидят. А если увидят — начнётся.

Где-то за окном завывал ветер, хлопали старые ставни. По коридору прошла нянечка, её шаги были гулкими, а тень скользнула по полу. Диана прижалась к стене. Комната была большая, слишком большая, с длинным рядом кроватей, застеленных одинаковыми серыми одеялами. Воздух здесь был тяжёлым, затхлым, пахло мокрыми куртками, заплесневелыми игрушками, пережаренной картошкой из столовой. В темноте кто-то хрипло дышал, кто-то шмыгал носом, кто-то бессвязно бормотал во сне.

Это был не дом. Это было что-то совсем другое. Она зажмурилась, пытаясь представить, что она дома. Но здесь не было ни маминого дыхания рядом, ни её ласковой руки, ни шёпота перед сном. Был только чужой холодный воздух и чужие дети, которые не знали её, не любили её.

Дети бывают жестокими. Особенно те, у которых нет никого. И Диана быстро это поняла,  Эта жестокость не похожа на обычную — не ту, что рождается из капризов или желания привлечь внимание. Это не детская вредность, не шалость, не хвастовство перед сверстниками. Это другое. Дети, у которых нет никого, как зверята, брошенные в лес. У них нет маминой руки, чтобы погладить по голове, нет папиного голоса, который бы строго сказал: "Так нельзя." Им некуда бежать, если их обидели. Некому пожаловаться. Их никто не утешит, не поцелует в макушку, не скажет: "Всё будет хорошо." Они узнают мир по-другому. Через кулаки. Через насмешки. Через силу. В этом мире есть простые правила: либо ты хищник, либо жертва. И чтобы не быть жертвой, надо напасть первым. Надо смеяться громче, чем остальные. Чтобы никто не услышал, как дрожит твой голос. Надо первым толкнуть, пока не толкнули тебя. Надо отнять, пока не отняли у тебя. Они обзываются, дёргают за волосы, рвут чужие игрушки, прячут одежду, ломают карандаши. Не потому что им весело. А потому что это даёт им власть. Хоть над кем-то. Они знают, что мир несправедлив, что никто за них не заступится. Они быстро учатся тому, что можно заплакать — но слёзы не помогут. Можно жаловаться — но никто не вмешается. Можно попросить по-хорошему — но это не сработает. Поэтому они бьют, толкают, насмехаются. Не потому что им хочется делать больно. А потому что иначе здесь не выжить.

На следующее утро Диана стояла в коридоре, наблюдая в окно с решетками. Запах – пыль, старое дерево, слабый, еле уловимый аромат дешёвого мыла, которым мыли полы. В воздухе висел запах еды – тёплый, но тяжёлый. Где-то вдали хлопнула дверь, по лестнице пробежали дети, громко смеясь. Она вздрогнула, когда заметила их. Их было трое и они стояли слишком близко. Высокий мальчишка, лет десяти. Волосы коротко острижены, на лбу царапина, будто недавно дрался. Глаза узкие, прищуренные, с тем выражением, которое заставляет сердце сжиматься. Рядом с ним — коренастый, крепкий пацан с торчащими ушами и круглым лицом. А ещё девочка с длинными тёмными волосами. Она жевала прядь волос и смотрела на Диану так, будто оценивает, можно ли с ней поиграть.

— Ты новенькая, да? — протянул высокий.

Она не ответила.

— Немая, что ли?

Он ухмыльнулся, переглянулся с остальными.

— А что это у тебя?

Резкое движение – и её игрушка оказалась в чужих руках.

— Не трогай!

Она дёрнулась вперёд, но мальчишка уже держал игрушку высоко над головой, ухмыляясь.

— Он чё, волшебный? — насмешливо спросил он. 

Диана сжала кулаки.

— Отдай.

— А если не отдам?

Девочка с волосами хихикнула, чуть склонив голову.

— Может, она с ним спит? Как маленькая.

— Давай его утопим, — усмехнулся коренастый.

— Отдай! — её голос дрожал, но она сжала губы, чтобы не разреветься.Плакать нельзя.

Она метнулась вперёд, толкнула мальчишку в живот. Он не ожидал, качнулся назад. Мишка выскользнул из его рук, плюхнулся на грязный пол. Диана быстро подняла его и прижала к груди, пятясь назад. Сердце стучало в груди, руки дрожали, в ушах звенело.

Мальчишка посмотрел на неё в упор.

— Ха, она с характером, — фыркнул он. — Ну ладно. Сегодня трогать тебя не будем.

Они развернулись и ушли, шурша подошвами по деревянному полу. Диана осталась стоять, сжимая в руках игрушку. Ком в горле мешал дышать. Она оглянулась. Вдоль стен стояли другие дети. Кто-то просто смотрел. Кто-то быстро отвёл глаза. Никто не вмешался. В этом месте никто не заступался за других.

Она стояла в огромном, холодном здании, полном чужих людей. И впервые в жизни поняла, что теперь у неё нет никого.

— Никто тебя не заберёт. Мы тут все навсегда.

Эти слова были сказаны кем-то вскользь, словно это очевидно, словно это даже не стоит обсуждать. Диана молчала, сжимая кулаки.

Она быстро поняла правила. Здесь никто не интересовался, кто ты, кем были твои родители и почему ты здесь. Важно было только одно — как ты впишешься в эту жизнь. Кто слабый — того топят. Кто не плачет — того уважают. В первый месяц её толкали. В третий — она научилась вставать, не показывая боли. Когда она однажды упала, кто-то рядом сказал:

— Лежи, если хочешь, чтоб по тебе ходили.

Она больше не лежала. Если её били — она била в ответ. Вначале осторожно. Затем жёстче. С каждым разом сильнее. Первое время это было страшно. Драка оставляла во рту привкус крови, в ушах звенело, а тело болело несколько дней. Но с каждым разом страх отступал. Она училась быстро. Те, кто плакал, оставались на дне. Те, кто молчал, поднимались. Эмоции стали врагом, слезы — слабостью. Слабых здесь не жалели.

В детском доме всегда пахло пылью, чем-то кислым, выцветшими шторами, которые никогда не стирали, и дешёвыми чистящими средствами. В столовой всегда пахло едой, но еда редко приносила радость. Переваренная каша, водянистый суп, размазанная картошка. Здесь никогда не было тишины. Днём — гул голосов, шуршание шагов, хлопки дверей. По ночам — скрип кроватей, чужое дыхание, кто-то вздыхал во сне, кто-то шептался в темноте. Диана не любила ночь. В темноте казалось, что стены давят сильнее. Что если заснуть — можешь проснуться ещё более одинокой, чем вчера.

С годами страх уходил. Осторожность сменилась расчетливостью. Чувства стали роскошью, которую она не могла себе позволить. Когда у кого-то случалась беда, она больше не отворачивалась — она просто смотрела. Внимательно. Запоминая, как это работает. Как ломаются те, кто ещё вчера улыбался. Как мальчишка, который обещал, что никогда не сдастся, теперь сидит в углу, опустив голову. Как девочка, которая рассказывала, что её обязательно найдёт мама, теперь больше ничего не ждёт. Диана не ждала, потому что ждать — значит надеяться. А надежда была опасной. Она видела это в чужих глазах — в каждом, кто поначалу верил, что завтра всё изменится, но завтра не изменялось. Завтра было таким же, как вчера.

Со временем Диана перестала бояться. Она перестала верить. И однажды поняла, что больше не помнит, какой была раньше. Мягкой. Доброй. Той, кто плакал по ночам и скучал по дому. Эта девочка исчезла. Её вытеснила другая. Та, что не просила, не плакала, не ждала. Та, что умела выживать.

Раз в месяц в детдом приходили потенциальные родители. Все знали, что это значит: уборка, новые занавески, чтобы создать иллюзию уюта. Чуть вкуснее еда. Воспитатели вели себя мягче, не кричали, улыбались. Но всё это было ненадолго.

Пары приходили, оглядывались, рассматривали детей, но выбирали всегда малышей. Она наблюдала, как трехлетняя девочка с косичками робко берёт за руку женщину, которая будет её мамой. В глазах девочки — страх, смешанный с надеждой. В глазах взрослых — радость. В глазах воспитателей — облегчение.

"Ещё одного пристроили."

Диана не подходила. Она знала, что её никто не выберет. И всё же внутри что-то каждый раз дрожало, каждый раз заставляло на секунду задержать дыхание, когда кто-то смотрел на неё чуть дольше, чем обычно. Но потом этот взгляд соскальзывал дальше.

— Тебя не заберут, ты слишком старая, — сказала одна из воспитательниц, убирая в шкаф её постельное бельё.

"Я не старая."

Но в глазах этих людей она была потенциальной проблемой. С взрослыми детьми сложнее.  Её не выбирали. Её не замечали. Она смотрела в окно, видела, как очередной ребёнок уходит, как воспитательница говорит кому-то напоследок:

— Будь хорошей девочкой.

Диана не знала, что значит «хорошей». Она не верила, что это поможет.

Когда ей исполнилось десять, к ней подошла женщина. Обычная. В строгом пальто, с собранными в аккуратный пучок волосами. Она не смотрела на неё, как на маленькую девочку, но и не смотрела, как на проблему. Просто изучающе.

Диана привыкла к таким взглядам. В них не было ни любви, ни привязанности — только оценка. Как будто она была товаром на полке, который можно взять, повертеть в руках и поставить обратно. Женщина склонила голову.

— Ты бы хотела семью?

Диана долго не отвечала. Хотела ли? Конечно, да. Но не какую-то новую, не чужую, не ту, где ей придётся улыбаться, слушаться, быть удобной, боясь, что однажды её опять вернут назад, как неудачную покупку. Она не хотела начинать всё заново. Она хотела маму. Но мамы больше не было.

— У меня уже была семья, — наконец, сказала она.

Женщина улыбнулась, но улыбка вышла неуверенной. В её глазах появилось сомнение, она не ожидала такого ответа. Через неделю эта женщина забрала другого ребёнка. Помладше.

Диана не удивилась, она просто молча убрала лишние вещи в ящик. Одежду, которую на всякий случай откладывала — ведь если её заберут, нужно будет что-то взять с собой.

Чужие люди приходили, чужие люди уходили. Они проходили мимо, бросали взгляды, спрашивали, улыбались, потом выбирали кого-то другого. Она видела это снова и снова.

Люди искали не её. Люди искали детей, которых можно слепить, согнуть, вырастить под себя. Мягких, наивных, не успевших понять, что мир жесток. 

Она сама найдёт свой дом, но не здесь. Не среди этих стен, не среди посторонних голосов, не в чужих домах, где её будут звать дочерью.

Диана всё чаще пропадала в библиотеке. Это было единственное место, где её не трогали. Тихий, пыльный мир старых книг. Запах бумаги, немного сырой, с лёгкими нотами чернил и древнего клея. Здесь никто не подталкивал, не шептал за спиной, не указывал пальцем. Здесь она могла быть одна.

Читать, учиться, разбираться в том, что другие считали скучным, а она — смыслом. Она часто водила пальцами по картам, медленно, ощущая шероховатость старой бумаги.

Она помнила, как мать рассказывала ей про море. Как говорила, что океан — это бескрайность и дом для тех, кто его понимает. Диана закрывала глаза и слышала этот голос: тёплый, мягкий. Она вспоминала, как мама держала её на руках, укрывая мягким пледом, пока за окном шумел дождь.

— Когда-нибудь, Диана, ты увидишь это сама.

В море не было стен, не было правил, кроме тех, что устанавливает природа. Не было решёток на окнах и строгих воспитательниц. Там был простор. Там была тишина. И там, среди волн, среди солёного ветра и бескрайнего горизонта, она найдёт то, что у неё отняли.