Глава 1. Мамочка
Элизабет проснулась рано, как всегда. Последние недели беременности делали сон беспокойным. Дочь шевелилась всё чаще, словно напоминая о своём скором появлении. Иногда это будило её среди ночи, и тогда она лежала, глядя в потолок, прислушиваясь к ритмичному шуму города за окном. Но сегодня ей удалось немного отдохнуть.
Она медленно села, прикрыв глаза, позволяя телу проснуться. Лиз провела рукой по округлому животу, почувствовала, как внутри кто-то мягко толкнулся.
- Твой папа скоро вернётся, - шепнула она, улыбаясь. - Он нас очень любит.
Комната была наполнена мягким утренним светом. Летнее солнце пробивалось сквозь жалюзи, оставляя на полу тонкие полосы света, словно дорожки, ведущие куда-то вдаль. За окном медленно просыпался город - глухой рокот машин, звонкий смех детей.
Элизабет спустила ноги с кровати, на секунду задержавшись, чтобы почувствовать опору. Пол был прохладным, приятно контрастируя с жаром её тела. Пивычным движением Лиз провела пальцами по волосам и, сделав глубокий вдох, включила радио.
В воздухе разлились мягкие ноты джаза. Тёплый, бархатистый звук саксофона заполнил пространство, словно окутывая её лёгким покрывалом утренней тишины.
Каждое утро Элизабет начиналось с маленьких ритуалов, что наполняли день теплом. Она прошла на кухню, потянулась к полке и достала любимую чашку - белую, с выгравированными синими волнами. Подарок Алекса. Привезённая из Марокко, она хранила в себе воспоминания о поездке.
- Чтобы каждое твоё утро начиналось с моря, - сказал он тогда, улыбаясь.
Она улыбнулась воспоминанию, ласково провела пальцами по гладкому фарфору и бережно поставила чашку на стол. Лиз включила газ, поставила турку с холодной водой. Открыла банку с кофе, вдохнула терпкий аромат, зачерпнула ложку и добавила в воду. Щепотка корицы, как любил Алекс. Когда кофе начал подниматься, она убрала турку с огня, дала пенке осесть, повторила процесс ещё дважды. Наливая кофе в чашку, она поддерживала живот второй рукой. Дочь снова шевельнулась.
- Терпение, малышка, - сказала Элизабет. - Нам осталось немного подождать.
Она вышла в гостиную, поставила чашку на стол и взяла телефон. Никаких новых сообщений. Вчера Алекс писал, что судно приближается к Суэцкому каналу.
"Значит, у него ещё должно быть время, чтобы позвонить."
Она провела пальцами по экрану, открыла последнюю переписку с мужем.
„Я люблю тебя. Всё будет хорошо. У нас будет дочь."
Отправлено прошлой ночью. Он ещё не ответил. Лиз задержала взгляд на этих словах, словно надеясь, что через секунду на экране вспыхнет уведомление о новом сообщении.
Ничего.
Элизабет вздохнула и положила телефон обратно на стол. Это было странно, но не настолько, чтобы паниковать. Алекс часто не выходил на связь по несколько дней, особенно когда судно находилось в зонах с нестабильным покрытием. Она знала это. Он всегда говорил ей, что иногда техника подводит, иногда работы слишком много, иногда просто нет возможности написать сразу. Она не была паникёром.
Лиз сделала глоток кофе. Терпкий, горячий, с нотками корицы. Наслаждаясь приятным утром она допила кофе, поставила чашку в раковину и подошла к окну. Улицы Бостона постепенно оживали. Машины двигались по мокрому после ночного дождя асфальту, на тротуарах спешили люди, кто-то выгуливал собаку, кто-то нес горячий кофе в картонном стакане. Обычное утро.
Элизабет собрала волосы в лёгкий узел и направилась в ванную. Тёплый пар, горячая вода, несколько минут покоя - она уже представляла, как встанет под душ и позволит утреннему напряжению смыться вместе с каплями воды. Она уже взялась за дверную ручку, когда внезапно зазвонил телефон. Резкий звук пронзил тишину.
Звонок с неизвестного номера. Лиз нахмурилась, глядя на экран. Может, это Алекс? Иногда, когда на судне были проблемы со связью, он звонил ей с судового телефона. Она на секунду заколебалась, затем провела пальцем по экрану, принимая вызов.
- Элизабет Келлер?
Голос был чужим, ровным, но каким-то... пустым. Как будто человек на другом конце лишён эмоций, произносит слова по заученному сценарию.
У неё ёкнуло сердце.
- Да, это я.
Пауза. Долгая. Тягучая. Как будто собеседник взял несколько секунд, чтобы набрать воздух, прежде чем сказать что-то необратимое.
- Говорит представитель судоходной компании „Atlantic Shipping". Нам очень жаль...
Элизабет застыла.
"Нам очень жаль..."
Мир вокруг сжался. Эти слова прозвучали неправильно. Они не должны были быть сказаны. "Нам очень жаль..." В комнате внезапно стало холодно. Свет, что ещё секунду назад казался тёплым, стал резким, неестественным, чужим. Воздух вдруг стал тяжёлым, липким, как будто его не хватало. Звуки... исчезли. В висках пульсировало. Грудь сдавило, будто по ней ударило невидимой волной. Холод разлился по всему телу. В ушах зазвенело.
- Что слу....?
Голос сорвался, прозвучал тише, чем ей хотелось. Она не хотела слышать ответ.
- Ваш муж, капитан Алекс Келлер, погиб...
Комната задрожала. Стены, мебель, солнечные полосы на полу - всё стало зыбким, как на старой плёнке, будто её мир дал трещину и вот-вот провалится в пустоту. Голос в телефоне превратился в глухой, далёкий шум. Она перестала слышать. Слова доходили, но их смысл был слишком огромным, страшным, чужим. Она не могла их принять. Элизабет вцепилась в телефон, пальцы побелели от напряжения. Неверно. Они ошиблись. Должны были ошибиться. Эта мысль цеплялась за сознание, как спасательный круг.
- Нет... Это не... - её голос звучал чуждо, хрипло, словно она говорила через плотную вату.
Человек на том конце провода продолжал говорить что-то о том что судно захватили пираты... Что переговоры по поводу экипажа продолжаются... Эти слова проходили сквозь неё, но не оседали в сознании. Как будто это говорили не о нём. Не о её Алексe.
Она пыталась вдохнуть, но воздух не приходил. Казалось, что кто-то сдавил её лёгкие, как в тисках. В горле комок - жёсткий, ледяной. В ушах гул - похожий на тот, что бывает перед обмороком.
Элизабет попыталась заговорить. Хотя бы шёпотом. Хотя бы вопросом. Но не смогла.
Она хотела спросить: "Вы уверены?"
Хотела крикнуть: "Нет! Проверьте ещё раз!"
Но губы не размыкались. Грудь сдавило. Воздуха не хватало. Что-то внутри неё вытесняло все звуки, кроме глухого, пульсирующего шума в голове. Голос в телефоне продолжал говорить - приглушённый, неразборчивый. Слова рассыпались в сознании, не складываясь в смысл.
Грудь сдавило ещё сильнее. Она пыталась вдохнуть. Раз. Два. Но воздух не доходил до лёгких, застревал где-то на середине пути, превращаясь в удушливый ком. Грудь сдавило, как стальным обручем.
А потом пришла боль. Острая. Разрывающая. Как будто что-то внутри её сжалось, скрутилось ледяными пальцами, сдавило так сильно, что вытолкнуло из лёгких остатки воздуха. Руки автоматически схватились за живот, как будто могли остановить то, что вот-вот должно было случиться.
- Нет... нет... не сейчас...
Но боль только нарастала, волнами прокатываясь по телу. Живот судорожно напрягся. Резкий, внезапный спазм пронзил тело, заставляя согнуться. Ноги подкосились, пол качнулся под ногами, как палуба во время шторма. Она упала на колени.
"Только не сейчас."
Паника захлестнула, смяла все остальные чувства. Страх, огромный, животный, давил, не давал двигаться , не давал думать. В ушах стоял гул.
Ещё рано. Ещё слишком рано!
Грудь разрывалась от боли. Воздух не поступал в лёгкие. Лиз попыталась встать, но ноги не держали. Тело стало чужим, ватным, как будто её погрузили в воду, а она медленно уходила на дно. Телефон выпал из ослабевших пальцев, ударился о пол, отлетел в сторону.
Элизабет из последних сил попыталась дотянуться до тумбочки, опереться на что-то, но руки дрожали, силы уходили с каждой секундой. Пол оказался твёрдым, холодным, но она не чувствовала его. Всё тело стало лёгким, как будто её вырвали из реальности.
Её дыхание стало рваным, коротким, словно воздуха в комнате не хватало. Она не могла вдохнуть глубоко. Мир вокруг нее качался. Сердце билось неровно, тяжело, с перебоями.
Музыка всё ещё играла где-то на заднем фоне, но теперь она была чужой, бессмысленной. Она ничего не слышала.
"Нужно позвонить в скорую. Нужно встать."
Всё казалось слишком сложным. Любое движение требовало нечеловеческих усилий. Она заставила себя опереться на ладони и на дрожащих руках подползла к телефону. Экран телефона горел слишком ярко, цифры расплывались перед глазами. Пальцы не слушались.
Из последних сил Лиз нажала на кнопки 112. Гудок. Голос.
- Помогите...
Голос сорвался в хрип. Голова закружилась,и мир поплыл перед глазами. Она чувствовала, как её уносит. Руки соскользнули с экрана. Темнота окутала всё.
***
Элизабет пришла в себя медленно.
Белый потолок. Яркий, почти ослепительный свет ламп резал глаза, заставляя их слезиться. Воздух был тяжёлым, пропитанным стерильным холодом, смешанным с запахом антисептиков и слабым химическим ароматом пластика. Где-то рядом раздавался мерный писк - ровный, успокаивающий, но одновременно раздражающий. Монитор сердечного ритма. Он фиксировал каждый её удар сердца.
Элизабет попыталась пошевелиться, но тело не слушалось. Руки ватные, как будто их окунули в лёд. Ноги не отзывались. Грудь сдавило, дыхание было неглубоким, болезненным. Она моргнула. Веки были сухими, как наждачная бумага. В ушах ещё звенел слабый шум - эхо её собственного сознания.
Обрывки воспоминаний вспыхивали и гасли. Звонок. Голос в телефоне. Паника.
Боль. Холодный пол. Темнота.
- Элизабет? Вы слышите меня?
Голос был мягкий, но чёткий, слегка приглушённый, будто говорящий стоял за невидимой стеной. Она с трудом повернула голову. Перед ней склонилась женщина в голубой форме. Медсестра. Её тёмные волосы были убраны в тугой пучок, на груди висел пластиковый бейдж с именем, которое расплывалось перед глазами, как если бы его написали акварелью. Голос её был обволакивающим, но в глазах читалась напряжённость.
Позади медсестры стояла стойка с капельницей, прозрачная трубка тянулась к руке Лиз. Вены на запястье тянулись синими дорожками, кожа была холодной, сухой. Элизабет сглотнула. За занавеской, раздавался детский плач.
Она замерла. Медсестра уловила её реакцию и мягко улыбнулась.
- Ваша дочь родилась раньше срока, но она сильная, миссис Келлер.
Дочь.
Элизабет всхлипнула, не сдержав эмоций. Слёзы потекли сами собой, беспорядочно, как дождь по оконному стеклу. Медсестра отошла на секунду, а потом вернулась с крошечным свёртком. Белое, чуть жёлтоватое одеяло, маленькое личико, совсем крохотное, с покрасневшей кожей, почти прозрачные реснички.
Лиз не смогла сдержать эмоции - слёзы хлынули из глаз, горячие, жгучие, такие, от которых перехватывает дыхание. Горло сжалось, и в груди поднялась волна такой силы, что казалось, сердце сейчас разобьётся от переполняющих её чувств.
Медсестра бережно положила ребёнка ей на грудь. Крошечное, тёплое тельце, почти невесомое, но ощутимое, такое живое. Лиз замерла, затаив дыхание. Ребёнок чуть шевельнулся, тёплый носик прижался к её коже. Маленькие, едва заметные пальчики дрогнули, будто пытались нащупать что-то важное, родное. Она почувствовала этот первый контакт, и что-то внутри неё сжалось, перевернулось, а затем распахнулось, наполняя всё её существо безграничной любовью.
- Диана...
Она произнесла это имя, и оно легло на её губы как нечто священное. Голос дрожал, слабый, но полный тепла. Губами она коснулась макушки дочери. Тонкий запах младенца - чистый, тёплый, с оттенком молока и чего-то неуловимо знакомого - проник в неё, глубоко, накрывая, наполняя, будто пробуждая к жизни то, что она боялась потерять.
Ребёнок чуть приоткрыл рот, тихо всхлипнул.
Её дочь.
Лиз закрыла глаза, вдыхая это новое, такое хрупкое счастье. Боль внутри не исчезла - она всё ещё была там, тёмная, гнетущая, напоминающая о том, чего больше никогда не будет. Но среди этой боли вдруг появилось что-то ещё.
Тепло. Смысл. Жизнь.
Она не знала, сможет ли когда-нибудь оправиться от новости о гибели мужа. Но теперь у неё была причина пытаться.
Время текло странно - словно растворялось в стерильных стенах больницы. Утро сменялось вечером, медсёстры приносили лекарства, врачи приходили осматривать Диану, а потом уходили, оставляя за собой только слабый запах дезинфицирующего средства и шёпот шагов в коридоре.
Диана росла. Она удивительно крепко держалась для ребёнка, появившегося на свет раньше срока. Её крошечные пальчики цеплялись за Лиз, а дыхание было ровным и спокойным. Иногда она открывала глаза - глубокие, тёмно-голубые, как океан.
- Она настоящая боец, миссис Келлер, - говорили медсёстры. - Как и её отец, наверное, да?
Лиз кивала. Но не говорила ничего. Слишком рано. Слишком больно.
Когда врачи осторожно спрашивали, приедет ли кто-то её забрать, она отвечала коротко:
- Нет. Я поеду сама.
И в их взглядах появлялась жалость.
В день выписки Лиз сидела у окна, держа Диану на руках. Из окна можно было увидеть парковку - машины подъезжали, мужчины спешили внутрь с букетами, улыбающиеся бабушки волновались, держа в руках пелёнки.
Коридор был полон жизни. Смех, голоса, взволнованные поздравления.
Кто-то ссорился из-за неправильно застёгнутой автолюльки. Кто-то смеялся, бережно укладывая ребёнка в переноску. Кто-то держал жену за плечи, целовал в висок, обнимал их двоих сразу.
Лиз сидела одна.
Она провела пальцем по крошечному лобику Дианы, заглянула в её лицо.
- У нас всё получится, - прошептала она.
Она сказала это не для ребёнка. Она сказала это для себя. В это нужно было верить.
В больничной палате не осталось ничего, что принадлежало бы Элизабет. Только конверт с документами и светлый плед, в который завернули её дочь. На бумаге значилось: Диана Келлер. Она провела пальцами по буквам, будто пытаясь впитать их смысл. Теперь эта крошечная жизнь полностью зависела от неё. От того, как она справится, от того, сможет ли дать дочери всё, что нужно.
Вокруг Лиз было слишком тихо. Никаких поцелуев в висок. Никаких взволнованных голосов. Никакого "Ну всё, поехали домой". Просто тишина.
Где-то за дверью слышался смех. Женщина в соседней палате что-то оживлённо рассказывала мужу, пока он аккуратно застёгивал ремни в детском автокресле. Другие выходили под руки со своими любимыми, с букетами, с улыбками. Лиз смотрела на всё это, но не ощущала ничего. Ни зависти. Ни обиды. Ни желания, чтобы всё было по-другому. Только пустоту.
Её мысли прервал тихий голос.
- Вы уверены, что справитесь? Может, позвать кого-то из родственников?
Это была медсестра - та самая, что держала Диану в первый день. Её голос был мягким, но в глазах читалась тревога. Элизабет медленно покачала головой.
- Я справлюсь.
Медсестра бережно помогла ей подняться, поправила выбившиеся пряди волос. Лиз аккуратно взяла дочь на руки, прижала к себе. Элизабет вдохнула поглубже, выпрямила спину и вышла из палаты. Прошла мимо пар, обнимающих своих новорождённых. Мимо женщин, которых ждали мужья. Мимо охапок цветов и радостных голосов. Прошла через коридор. Через главный вход. Одна.
Шли месяцы. Диана росла здоровым, крепким ребёнком. Родившись такой маленькой, такой хрупкой, она удивительно быстро окрепла, будто с самого начала знала: ей нужно быть сильной.
Элизабет проводила с ней каждую минуту. Она боялась, что если отойдёт хоть на секунду, что-то случится. Что если ослабит хватку, потеряет её. По ночам она сидела рядом с кроваткой, касаясь крошечного тёплого тельца, прислушиваясь к ровному дыханию. Диана спала спокойно, но Лиз всё равно просыпалась несколько раз за ночь - просто чтобы убедиться, что она здесь, что она дышит, что её сердце бьётся.
Днём Лиз носила её на руках, даже когда Диана уже могла спокойно лежать в своей колыбели. Она напевала ей тихие колыбельные. Гладила её волосы, такие же светлые, как у Алекса. Проводила пальцами по маленьким пальчикам, таким крошечным, но уже цепким.
- Ты моя сила, Диана, - шептала она, прижимая её к себе.
Каждый день Элизабет отдавала себя без остатка. Она рассказывала ей про море, про звёзды, про корабли, глядя в её глубокие, любопытные глаза. Но Лиз никогда не рассказывала ей о смерти Алекса. Не говорила, как безжалостно разбилось её сердце.
Просто шептала:
- Твой папа был капитаном. Он любил нас. Он всегда будет с нами.
И Диана смеялась, не зная ещё, сколько боли скрыто за этими словами.
Лиз не знала, выдержит ли ещё одну потерю, поэтому берегла дочь, как самое ценное, что у неё осталось.
Когда Диане исполнилось три года, Элизабет заметила что что-то не так. Сначала это были мелочи. Она иногда засыпала раньше обычного, или иногда сидя на диване вдруг ловила себя на том, что просто не может встать. Но списывала это на усталость - ведь в её жизни не было ни минуты покоя. Днём - работа. Ночью - забота о Диане. Она почти не спала. Но разве могла она иначе?
Диана была необыкновенным ребёнком. Любознательная, сообразительная, с искорками в глазах, такими же глубокими, как у Алекса. Она рано начала говорить - в год уже произносила простые предложения. В два - легко запоминала детские стихи. А к трём её вопросы стали такими сложными, что Элизабет иногда не знала, как на них ответить.
- Мама, а море умеет разговаривать?
- Почему солнце не падает?
- Когда папа вернётся?
Этот вопрос больнее всего бил по сердцу. Лиз продолжала рассказывать дочери о нём. Она показывала фотографии, рассказывала о кораблях, о морских путешествиях, о звёздах, по которым можно найти дорогу домой. И когда Диана смотрела на ночное небо и говорила:
- Папа там, да? Он нас видит?
Элизабет кивала, сдерживая слёзы.
- Да, малышка. Он всегда с нами.
Жизнь двигалась вперёд. Лиз старалась успеть всё - работа, дом, внимание дочери. Всё держалось только на её силах. Однажды, когда Лиз мыла посуду, она уронила тарелку - руки просто отказались её держать. Через неделю боль прострелила грудь, заставив согнуться, судорожно вцепиться в край стола. Она закрыла глаза, выдохнула. Всё прошло.
Но с того дня усталость стала другой. Она больше не проходила.
Еще через неделю боль вернулась. Она начала замечать, что стала медлительнее. Тяжелее было поднимать Диану на руки. Иногда перед глазами плыли пятна, а тело становилось ватным.
- Лиз, тебе нужно отдохнуть, - говорили друзья.
- Ты слишком переживаешь, это просто нервы.
Но она знала что это не нервы. Что-то было не так.
Месяцы обследований. Анализы. Кабинет врача. Светлый, слишком яркий. Окно с видом на парковку. Доктор держал в руках распечатку анализов. Лиз заметила его глаза.Не сочувствие. Не жалость.Просто уверенность в том, что он сейчас скажет. Она уже знала. Она почувствовала.
- Нам жаль...
До боли знакомая фраза. Доктор что-то говорил, но слова не складывались в смысл. Только короткие фразы, отрывки: «поздняя стадия», «неоперабельный».
Лиз смотрела на его губы - они двигались, но она слышала только гул. А ещё тикание часов. Часы тикали слишком громко. Она подумала, что, наверное, надо выключить газ дома, если она сегодня не вернётся. И ещё нужно напомнить няне, чтобы та не забывала подогревать молоко для Дианы. Глупые, ненужные мысли. Но они были проще, чем реальность.
Мир вокруг нее снова рушился. Но на этот раз медленно.
За стеклянными дверями больницы шёл дождь. Капли текли по стеклу, соединяясь в хаотичные узоры. Небо было серым, бесцветным, словно выцветшая акварель. Вода собиралась в лужи на асфальте, отражая размытые силуэты прохожих, спешащих мимо.
Лиз не различала очертаний домов, машин, зонтов. Она не чувствовала времени. Только давящий холод. Но не от погоды, а от осознания.
"Как сказать ей?"
Как сказать дочери, что её мама больше не будет жить дома? Как сказать, что она больше не сможет качать её на руках? Как сказать, что, возможно, очень скоро она вообще не сможет держать её за руку? Как сказать это трёхлетнему ребёнку?
Лечение было просто адом. Элизабет просто исчезала. Каждый день забирал кусочек её самой. Тошнота выкручивала желудок, оставляя во рту привкус химии. Ломота в костях была как тысяча крошечных молоточков, бьющих изнутри. Холод проникал под кожу, сменяясь жаром, который жёг, выжимая из неё остатки сил.
Головокружение, потеря веса, потеря сил, потеря себя. Через две недели её волосы начали выпадать клочьями. Каждый раз, когда она касалась головы, на ладони оставались тёмные пряди.
Она смотрела в зеркало, видела, как её отражение медленно исчезает, как она становится прозрачной, словно призрак. А потом пришёл тот самый день. Лиз сидела перед зеркалом в больничной палате. В комнате пахло антисептиками и чем-то горьким, металлическим. Медсестра осторожно проводила машинкой по её голове. Лёгкое жужжание, холодное лезвие касалось кожи. Пучки волос падали на белоснежную простыню. Каждый взмах машинки - словно удар ножом.
В палате все ещё пахло её шампунем.
"Но завтра запах исчезнет."
Лезвие двинулось дальше, и волосы падали, падали, падали. Когда всё было закончено, она подняла глаза. Из зеркала на неё смотрела другая женщина.
Бледная, худая, с кругами под глазами. Её лицо стало острее, скулы теперь казались слишком высокими, а глаза - слишком большими.
"Это не я."
"Это кто-то другой."
Она подняла руку, провела пальцами по гладкой коже. Холодный череп. Больше не было мягких прядей, которые Алекс так любил перебирать пальцами.
"Это всё ещё я. Это всё ещё я."
Но её губы дрожали. Потому что она больше не была в этом уверена.
Диана большую часть времени проводила с няней. Она не понимала, почему мама теперь живёт не дома.
- Почему ты не приходишь?
Лиз не знала, как ответить, поэтому она просто улыбалась.
- Я лечусь, дорогая.
- Когда ты поправишься?
Лиз хотела сказать „скоро". Но не могла. Она просто брала дочь за руку и улыбалась.
Со временем Лиз уже не могла вставать. Тело стало чужим, тяжёлым, будто оно больше не принадлежало ей.
Когда Диану приводила нянечка, девочка садилась рядом и брала мать за руку. Иногда что-то рассказывала, иногда молчала. Однажды девочка осторожно тронула её руку.
- Мамочка, а почему ты стала такая лёгкая?
Лиз сжала губы.
- Ты теперь как перышко, - Диана наклонила голову. - Только тёплое.
Лиз улыбнулась. Ей хотелось, чтобы дочь не запомнила её больной. Чтобы запомнила её тёплые руки. Диана ещё не понимала, что скоро мамы не станет и что мама больше не вернётся домой. Но Лиз и не хотела, чтобы она поняла.
- Мама, вставай. Пойдем играть.
Элизабет улыбалась девочке из последних сил. Она уже не чувствовала боли. Она уже была по ту сторону ощущений, где тело становится лёгким, а сознание размывается в полусне. Дыхание ее было медленным. Грудь поднималась всё реже. В комнате пахло лекарствами и слабым жасминовым мылом, которым её умывали медсестры. Она смотрела на Диану. Глаза. Те самые как у Алекса. Та же глубина. Та же тревога.
Она подняла руку и провела пальцами по мягким кудрям девочки.
- Ты сильная. Я люблю тебя.
Голос почти не слышен. Слабый, как лёгкий ветерок. Диана нахмурилась.
- Мама?
Но мама только улыбалась. Тихо. Спокойно. И больше не дышала. Аппарат издал длинный, монотонный писк. Красный индикатор замер. Врач вздохнул, наклонился над Элизабет, проверил пульс. Ничего. Он выпрямился.
- Время смерти... 03:47.
Медсестра кивнула, сделала пометку в карте. В палате стало тихо. Только приглушённые шаги за дверью, скрип каталок, далекие голоса. Медсестра осторожно взяла белую простыню, расправила её, затем медленно накрыла лицо Элизабет. Ткань легла на её лоб, щеки, губы лёгким касанием.
Диана стояла рядом, сжимая в руках плюшевого мишку. Её мама была в этой комнате. Но мама не шевелилась. Мимо проходили взрослые врачи, медсёстры. Девочка смотрела на них широко раскрытыми глазами. Что с мамой?
- Что с мамой?
Голос был тихий, дрожащий. Мимо прошла нянечка и Диана схватала её за рукав.
- Тётя, где мама?
Женщина остановилась, посмотрела на неё с жалостью.
- Деточка...
Но Диана не хотела слышать. Она рванулась к койке, но её удержали.
- Я хочу к маме! Пусти!
- Мамочка!
Голос звенел, разрывая тишину больницы.
Она бежала за врачом, который увозил тело Элизабет по коридору. Маленькие ножки стучали по холодному кафелю.
- Куда вы её везёте?! Отдайте мою маму!
- Диана...
- Мама, вставай! Ты спишь, да?! Мама, проснись!
- Диана...
Её остановили. Медсестра опустилась перед ней, взяла за плечи.
- Твоя мама... Она...
Но Диана вырвалась.
- Нет!
Она бросилась к врачам, спотыкаясь, цепляясь за их халаты, дрожащими пальцами вцепляясь в холодную ткань. Её маленькие руки, тёплые и липкие от слёз, дрожали, словно осенние листья на ветру.
- Почините её! - захлёбываясь всхлипами, прокричала она. - Вы же врачи! Вы можете её починить!
Она не понимала. Отказывалась понимать. Люди в белых халатах должны были помогать. Они давали маме таблетки, кололи ей уколы, ставили капельницы. Они обещали, что всё будет хорошо. Разве не для этого они здесь? Разве не для этого все эти лампы, аппараты, запахи лекарств?
Но никто не отвечал.
Один из врачей опустил голову, медсестра, держащая её за плечи, сглотнула, отвела взгляд. Они не могли сказать ей, что некоторые люди не чинятся. Что бывают моменты, когда медицина просто разводит руками.
- Пожалуйста, - её голос сорвался, превратившись в жалобный шёпот. - Мне нужна мама...
Она снова рванулась вперёд, но её удержали. Чьи-то сильные руки обхватили её плечи, не давая подбежать к каталке, на которой увозили Элизабет.
- Нет! - девочка дёрнулась, пытаясь вырваться. - Мама, ты просто устала, да?! Я буду тихо-тихо, я не буду тебя будить! Пожалуйста, не уезжай!
Её голос разносился по пустому коридору, отскакивая от стен, теряясь в белесом свете ламп. Она тянула руки вперёд, но каталка уже скрывалась за дверями. Двери закрылись со слабым щелчком, оставляя после себя глухую тишину.
Мир застыл.
Диана замерла, не в силах поверить в происходящее. Несколько секунд она просто стояла, всматриваясь в закрытую дверь, будто надеясь, что она сейчас снова откроется, что мама улыбнётся ей, как раньше, и скажет, что всё в порядке.
Но дверь оставалась закрытой. Всё было неправильно. Её сердце билось так быстро, что, казалось, оно вот-вот лопнет. Что-то сломалось внутри. Что-то огромное, важное, бесконечно ценное.
А потом на неё нахлынул холод. Медленный, всепоглощающий. Холод в груди, в пальцах, в кончиках волос.
Там, в больничном коридоре, среди запаха лекарств и стерильной тишины, она потеряла своё детство.
Теперь, когда ей было всего пять - она была сиротой.