Глава 22.
Тэхён долго молчит, не меняя положения.
Как и я. Стою там же и наблюдаю за ним. Почти считаю, сколько раз он моргает, продолжая рассматривать высокий потолок.
- Ты смотришь на меня. - его низкий голос снова нарушает тишину, уже ставшую для меня болезненной.
- Смотрю.
- Тот человек, в которого ты влюблён, это парень?
- Да.
- Я похож на него?
- Да.
- Тогда у нас с тобой много общего.
- Почему? - спрашиваю, но он игнорирует мой вопрос, перекрывая своим.
- Чем твой парень занимается?
Ответ приходит из тех же ресурсов, что и псевдоимя - выбираю профессию главной героини дорамы.
- Он адвокат.
- В детстве я тоже мечтал стать адвокатом. Как мой отец. - говорит Тэхён, и я знаю, что последует дальше. - А потом мужчина, которого папа защитил в суде, через неделю изнасиловал и убил четырёх женщин. Так что я передумал. Как, впрочем, и отец. Потому что он ушёл с работы и спился после этого.
Я знаю.
Знаю, что ты не винишь его за то, что он потерял себя, разучился любить жизнь и свою семью.
Разучился любить тебя.
Ты всё ему простил. Хоть и не сразу.
- Чем занимаешься ты? - интересуется он сразу же, не давая возможности как-то отреагировать на его предыдущие слова.
- Провизор. - признаюсь, не задумываясь.
Тэхён поворачивает голову в мою сторону и смотрит долго, пристально, как будто ищет что-то прямо в моих чертах.
- Почему?
- Что почему? - я знаю, о чем он спрашивает, но боюсь себя выдать.
- Мне интересно, почему люди хотят продавать или создавать таблетки, а не выписывать их.
У меня есть ответ. Он четко сформулирован, потому что когда-то Тэхён уже спрашивал у меня об этом.
- Меньше ответственности. - озвучиваю весьма плоское мнение, потому что повторять то, что думаю, кажется рискованным.
- Я знаю человека, который так не считает.
- А как он считает? - хочу, чтобы он говорил. Звучал. Ощущался вибрациями в ядрах моих атомов, покрывая их вместо электронной оболочки.
- Один рождён видеть болезнь, другой - создавать то, что ее вылечит, третий - разбираться в созданном. Так он говорил. Что всё зависит от задумки. Плановой задумки, сформированной тобой же до рождения или сразу после него.
Наизусть.
Он помнит мой ответ слово в слово.
Это действует на меня слишком мощно, так, что появляется нервный ком где-то в районе желудка или горла. Я не понимаю, где точно.
Тэхён снова возвращает взгляд к потолку и произносит:
- Тебе нравится твоя работа?
- Скорее, да.
- А вот ему, похоже, нет.
Тэхён складывает руки на животе и долго молчит.
- Знаешь, - наконец, продолжает, - по-моему, он не рождён работать в аптеке.
Опять замолкает, а я не решаюсь говорить. Не успеваю обдумать потенциальные слова, как снова слышу голос Тэхёна.
- Слишком созидательный. Самовыражался, мечтал, терял чувство времени и терпеть не мог однообразие. Мог не спать ночами, обрабатывая фотографии, и осваивал музыкальные инструменты за считанные дни. В нем больше от музыканта, или фотографа, или даже писателя, потому что он хорошо владеет словом. Короче говоря, он не аптекарь, это очевидно. Натура у него творческая, хоть он никогда не признавал. Этот статус казался этому дураку слишком слащавым.
Его речи обрушиваются на меня и давят на плечи.
Приятно до щекочущего чувства где-то в животе.
Но и тошно одновременно, потому что всего этого автоматически мало. Внутри болезненно шевелится желание никогда не покидать его губ, его сознания, его историй. Его жизни.
Три с половиной года я запрещал себе признаваться в том, что по-прежнему хочу быть частью его жизни. Самой главной и необъятной частью.
Каждый день отвлекался и ждал, когда любовь к нему испарится, утопится или задушится, и каждую ночь, стоило закрыть глаза, всё равно видел его.
Было очевидно, что обида уничтожила во мне доверие, породила скепсис и сделала чрезмерно рискованным.
Но она ни разу не задела любовь. Не подошла и на метр. Всё время в стороне, на расстоянии. Носилась, изводя и выворачивая наизнанку все эмоции и чувства, отражалась в поступках и решениях, которые я принимал. Обитала повсюду, оставляя жирные безобразные отпечатки на каждой мелочи внутри и снаружи, но продолжала обходить стороной любовь.
Меня это сводило с ума и угнетало. Я казался себе слабаком, лишенным самоуважения и здравого смысла.
Согласно нему, я должен был разлюбить Тэхёна в тот же миг, когда подумал, что он изменил мне. Может быть, на следующее утро. Или через месяц. Возможно, год. Должен был вытошнить любовь сразу же, как решил, что он лжец и притворщик, как задался вопросом, а были ли другие, кроме того парня, которым оказался Джинхо.
Должен был.
Должен был?
Разумеется, нет.
Любовь.
Что бы это ни было за явление, одно я знаю точно: нет во всей Вселенной ничего столь же упрямого.
Надежда умирает последней, а чертова любовь остаётся, даже если впереди у неё лишь долгий процесс захоронения надежды и того, что погибло еще раньше. Если всё, что ей уготовано, это возможность бродить по кладбищам, читать надгробия и избавляться от сорняков, она всё равно решает остаться.
Она бессовестно упёртая.
Бессмертно закостенелая.
Теперь, конечно, понятно, отчего.
«Слишком маленькая или очень большая частица» нейронными корнями уходит в физику высоких энергий, а потому, наверное, ни один сплав эмоций, мотивов и поступков над ней не властен.
Только вот всё это где-то там, в открытых пространствах уравновешенной мудрости, где многое звучит высокопарно. А здесь падать с этих вершин мучительно больно, потому что я по-прежнему в человеческом теле, и, по законам этой планеты, эмоции, мотивы и поступки вступают в силу с момента совершения и действуют, оказывая влияние, почти пожизненно.
В этом и состоит причина, почему так горько слышать его речь обо мне.
Потому что она оборвётся, умрет и будет похоронена на том же кладбище, где моя любовь предусмотрительно уже выкапывает очередную яму.
- Почему ты говоришь о нем в прошедшем времени? - вопрос рождается сам собой как результат избытка посторонних мыслей.
- Потому что он был таким раньше. Прошло много времени. Я не знаю, какой он сейчас.
- Говорят, что люди не меняются.
- Знаю. Но это самая глупая вещь, которую я когда-либо слышал.
Мне понятно, что он имеет в виду самого себя, но в шкуре незнакомого парня из клуба сказать мне на это нечего.
- Ты останешься? - спрашивает он.
- Я могу?
Тэхён оборачивается и ловит мой взгляд.
- Не стой там, Суха. Ложись со мной и расскажи что-нибудь.
Меня уже не трясёт, и я спокойно приближаюсь. Потому что глупо врать, будто я не хочу лежать с ним вместе, будто меня не тянет к нему всеми атомами, завернутыми в ещё не остывшие прикосновения его пальцев.
Укладываюсь на спину рядом и тоже поднимаю глаза к потолку, который заочно казался обыденным и заурядным, как еще пустая картинная рама, которую каждый заполняет личными образами.
Но потолок этой спальни специфичен. Он серый и усыпан вкраплениями мелких лампочек, разбросанных фигурой полумесяца, чей острый край начинается с изголовья кровати.
Не обыденно. Незаурядно. И так похоже на Тэхёна.
Я слышу, как он поворачивает голову, и делаю тоже самое.
Мы молчим, и он снова разглядывает мое лицо. Медленно и очень внимательно.
- Ты под чем-то? - нарушаю тишину, потому что не в состоянии терпеть ее вкупе с ласковым взглядом его блестящих глаз, заполненных неестественно широкими орбитами.
- Когда ты меня нашёл, я уже отходил. - отвечает он, не отрываясь от разглядывания. - Странно, что я всё ещё тебя не вижу.
- А кого ты видишь?
Но он не отвечает и отворачивает голову в другую сторону.
- Спасибо, что это ты, Суха... - произносит, наверное, через несколько минут моего смиренного ожидания, и я слышу в его голосе характерную дрожь. Сердце реагирует сбоями, сжимается, сокращаясь в размерах, чтобы снова растянуться от боли, пока он продолжает. - Если бы на твоем месте сейчас был бы кто-то другой, я бы опять сорвался, я бы... - он возвращает голову прямо, но закрывает лицо рукой, пряча глаза в изгибе локтя. - Я ведь не должен был начинать это снова. Но я не виноват, не виноват, что такой слабый... Просто со мной кое-что случилось, и я не знаю, может, это совсем нестрашно и других...другим не пришло бы в голову вести себя так, но мне...мне почему-то пришло. Знаю, это неправильно, но я всё равно ни в чем не виноват, запомни это, ладно? Когда потом будешь меня вспоминать, не вспоминай, как обдолбанного парня, который хотел потр*хаться, потому что я не такой, Суха, я был лучше, и я был...
Понимаю, что он срывается и даёт волю слезам.
- Я так...хочу распасться....уйти побыстрее...отсюда, но не могу. Потому что...слабый...потому что боюсь боли...панически боюсь боли... Если б можно было умереть безболезненно....я бы...
Слова тонут во всхлипах и рваных вдохах, в судорогах широких плеч и моих ушах, в которых кровь в очередной раз бьется в конвульсиях, создавая нестерпимо много шума.
Мое воспалённое мышление отзывается всплеском внеочередных мыслей.
В это самое мгновение мне слишком лихорадочно и яростно думается, нет, именно вспоминается, что я живу из-за него.
В буквальном смысле. Ввязался во все эти земные декады только потому, что ему сюда захотелось. Двадцать семь лет назад где-то там он подумал, что хочет попробовать быть человеком.
Иметь какое-то тело, и получать ссадины, и ощущать вкус пищи и обязательно чая. Много всего чувствовать и с трудом с этим справляться.
И я родился с ним вместе, хотя, может, у меня и не было особого стремления ощущать вкус пищи и иметь какое-то тело. Просто пошёл за ним.
Сюда. В конкретную точку Вселенной, где вся эта земная дребедень уничтожила всё его любопытство и жизнелюбие. Показала, как могущественна в своей среде, раз способна оторвать нас двоих, растащив на расстояние людских ошибок и иллюзий до такой степени, что, смотря мне в глаза, он не сможет меня узнать.
В точности как сегодня.
В следующую секунду я уже думаю о родителях, которые продолжают спрашивать, что со мной не так. Понимаю, почему никогда не могу дать ответа. Потому что они не поймут, если я скажу, что тот «мальчик, который был в университете» - это мой мальчик в масштабах Вселенной. Мой мальчик среди всех душ, заполнивших бескрайнее космическое пространство после большого взрыва.
Мальчик, по просьбе которого я рождён в принципе и которого лишился в дебрях еще такой короткой человеческой жизни.
Мальчик, который больше не хочет быть человеком и говорит о смерти, пока мое тело содрогается, потому что знает, что для меня это тоже летально.
Это ни черта не романтично и ни хрена не сентиментально.
Это обнаженная правда, открывшаяся, как зашифрованный файл от мучительных кодовых слов.
И она делает со мной что-то.
Разливается внутри совокупностью неконтролируемой силы, что движется потоками, становясь больше меня в размерах и разрастаясь до величин магнитных полей.
Где-то на задворках сознания ещё помню, что ни Чонгуку, ни незнакомцу из клуба нельзя позволять себе подобное, но меня тянет безотлагательно, бессовестно, немыслимо.
И я подвигаюсь безбожно близко, разворачиваю Тэхёна и сжимаю в объятьях слишком быстро и резко, чтобы он сумел сориентироваться. Чувствую, как он содрогается от неожиданности и поначалу пытается вырваться, только физических сил у него почти нет, как и моральных. В конечном итоге мой мальчик просто замирает, но остаётся скованным и напряженным.
Не подпускает полностью, хоть ближе уже некуда.
Он тихо плачет, уткнувшись носом мне в грудь, и я вожу ладонью по его густым волосам, проникаю пальцами и массирую, потому что когда-то давно делал так, если он не мог уснуть.
Становится аномально тихо. Будто ночь в этом городе официально наступает только в момент, когда засыпает Тэхён.
А он засыпает почти сразу, вследствие чего с тела сходит напряжённость, и мой мальчик буквально тает в моих руках.
Я наклоняюсь к его волосам и окунаюсь в них лицом, вдыхая все запахи, что он с собой несёт. Касаюсь губами макушки и застываю с закрытыми глазами, пытаясь запомнить этот миг даже монотонным скрипом минутной стрелки в настенных часах.
Я держу его слишком крепко, прижимаю к себе так, будто посредством тактильного контакта способен отдать всю энергию, что во мне есть, всё запчасти, став запасным резервом, которым можно воспользоваться в крайнем случае.
Это несложно для моего взволнованного сознания, но чертовски затруднительно для человека, которым я являюсь.
А являюсь я никчемным партнером, оставившим своего мальчика под обдолбанным насильником в узкой комнате общежития и посчитавшим своего человека общим.
Он не виноват в том, что с ним случилось.
Единственный, на ком лежит вина за всё, это я.
Мне хочется ее искупить, хочется исправить, хочется исцелить, забрать всю боль и высосать все мысли о смерти из драгоценного создания в моих руках.
Меня распирает от сожалений и любви. Их необъятные массы давят на грудную клетку и врастают в каждый орган, начиная с сердца.
Я уже не думаю о боли, не размышляю о том, где именно она концентрируется, не замечаю, как она изливается через край на щёки, зарытые в русые волосы.
Немеют руки от сильного напряжения и веса, который я пытаюсь удержать подле себя.
Но я не отпускаю.
Не сейчас.
Есть время хотя бы до утра.
До утра я тоже могу заснуть, и со стороны, пусть и ненадолго, будет казаться, будто мы с Тэхёном - два мальчика, что всё ещё принадлежат друг другу.