Клан Смерти

Кажется, я пьяна.

Но вовсе не от вина. За весь вечер мои губы коснулись лишь пары бокалов — легких, терпких, как чужие поцелуи, оставлявших на языке привкус ягод и горечи. Нет, опьянение было иным. Оно не шло из бокала — оно шло изнутри.

Я чувствовала, как оно стелется по мне изнутри, как изысканный, ледяной шелк. Проникая под кожу, заполняя лёгкие, обвивая горло, сковывая рёбра, оно несло с собой и ужас, и восторг. Словно что-то древнее, давно спящее, разлепило глаза в самой глубине моей крови — и теперь смотрело на мир через мои зрачки, учащая дыхание.

Это был не алкоголь. Это было — влияние Ритуала.

Сегодня нас посетила Богиня. Безмолвная, всевидящая. Её присутствие оставило на мне след, будто кто-то провёл когтем по моей душе и вскрыл там то, что я пыталась прятать. Я чувствовала, как во мне бьётся тьма. Живая, злая, голодная. Мой потенциал — возрос. С каждым ударом сердца я становилась... иной. Более собой, чем когда-либо.

Я устала ждать Слоун.

Её брат тоже не появился в бальном зале, и от этого пространство вокруг стало пустым, лишённым остроты. Они оба исчезли — и вместе с ними исчезла моя сдержанность.

Слоун... подруга ли она мне, после всего?

Скрывать отношения с моим братом — это не просто ложь. Это предательство. Слишком личное. Слишком подлое. Интересно, это была её единственная тайна? Или были ещё?

Я решила не терять время.

Если брат может позволить себе жить без стыда, почему бы не позволить этого себе?

Два бокала — смешно. Я уже выпила целый бутыль, и теперь кровь внутри клокотала, как зелье в котле ведьмы. Мир слегка плыл, звуки становились мягкими, как будто шёлк заволок уши, а свет от люстр рассыпался золотой пылью. Приятно. Муторно. Опасно.

Грозный взгляд отца прокалывал зал, словно копьё. Он больше не был сосредоточен лишь на брате — теперь и мне хватило. Его глаза просто прожигали меня. Но мне было плевать.

Я расплылась в ленивой улыбке, приподняла бокал — и кокетливо помахала ему пальцами, будто заигрываю с каким-то скучным лордом. Он лишь нахмурил брови, и на его лице было столько упрёка, что я почти рассмеялась. Ну и ладно. Пускай злится. Пускай тонет в своих ожиданиях.

Кстати о Каллуме.

Скотина.

Предатель.

Мой собственный демон в человеческой плоти.

Он избегал меня. Прятался, как побитый пёс, не решаясь взглянуть в глаза, хотя в его груди кипела та же ярость, что и во мне. Я тогда, глупая, подошла к нему. От скуки. От боли. Просто чтобы заговорить, чтобы услышать его голос, хотя бы ненавидящий. И что он сделал? Он посмотрел на меня, как будто я — болезнь. Как чумная, как падаль. Говорил коротко. Грубее, чем требовалось. Его голос был как плеть. А взгляд — как удар. Он оттолкнул меня, да не просто, а зверски. Словно я пересекла черту и должна за это заплатить.

Поэтому я решила отвлечься. Стереть его из памяти. Хоть на вечер.

Я огляделась. Мужчины стояли вдоль стен — как оружие на витрине. Я выбрала первого, кто попался под руку, и — не колеблясь — вцепилась в его запястье.

— Танцуй со мной, — сказала я. Не спросила. Повелела.

И он подчинился.

Конечно подчинился. Я — дочь главы клана. Здесь мне не смели отказывать. Мы закружились в танце, и на миг я почувствовала себя живой.

Я окончательно отдавила бедняге все ноги.

Он храбро держался до самого конца танца, не издал ни звука, но я видела — сквозь вежливую улыбку, сквозь вкрадчивый поклон, в его глазах полыхала мольба о пощаде. Музыка стихла, и я, слегка рассеянно улыбнувшись, кивнула в знак благодарности. Не дожидаясь ответных реверансов, я отошла к колонне и прислонилась к холодному мрамору спиной.

Моё лицо пылало, будто кто-то приложил к щекам горячие угли. Я вжала ладони в щеки, стараясь остудить их, прижала пальцы к глазам, словно это могло прогнать всё: головокружение, опьянение, растущее ощущение пустоты.

Мне было плохо. Неприятно плохо. Муторно. Бессмысленно.

Мир вокруг продолжал кружиться — танцующие пары, музыка, блеск люстр, звон бокалов — всё это отдалялось, будто я смотрела на происходящее сквозь толстое стекло, покрытое инеем. Меня будто бы выкинули за пределы собственной жизни, оставив одну — с этим жгучим, раздирающим изнутри ощущением одиночества и злости.

И тут я увидела их.

У дверей зала, почти в театральной манере, замерла пара. Они не делали ни шага вперёд, будто не спешили вступать в игру.

Слоун. И... Славий.

Я сразу узнала её — несмотря на маску спокойствия, которую она старательно надевала, её глаза выдали всё. В них плескалась тоска, будто тень только что отступивших слёз ещё не покинула её взгляд. Она выглядела... несломленной, нет, но потрясённой. Как будто ей пришлось пережить нечто, о чём не говорят вслух.

А вот Славий...

Он был её полной противоположностью.

Хищная, почти небрежная грация, с которой он держался, подчеркивала, насколько ему было всё равно. Будто бал, гости, происходящее — это лишь пыль под его ногами. Белоснежные волосы, безупречно расчёсанные, спускались по плечам и спине, будто он лично выдрессировал каждый локон, заставив их лечь в совершенный узор. Его плащ исчез, но чёрный костюм сидел на нём так, словно был соткан из теней и высокомерия.

Он не шел — он скользил по залу, и даже на расстоянии от него веяло древним, томным очарованием, которое пахло кровью, властью и ледяным равнодушием.

И я поняла, что смотрю на него дольше, чем положено.

Его вампирское обаяние было почти физическим. Оно пронзило меня, как запах редкого яда, и я осознала с досадой, что дрожу. Не от страха. От влечения. От неуместного, неконтролируемого интереса. Это было... опасно.

Он был воплощением всего, чему я всю жизнь старалась противостоять — высокомерия, холода, презрения. И всё же... мне казалось, что никогда раньше мужчина не вызывал во мне такого безотчётного, необъяснимого трепета. Неожиданного... желания.

Это была не любовь. Это было даже не влечение. Это была — тьма, проснувшаяся в венах, скулящая, требующая, взывающая к тому, кто столь же сломлен, сколь и прекрасен.

Я крепче вжалась в колонну. Проклятая тьма, проклятые ритуалы, проклятые чувства.

Слоун и Славий вошли в зал, и всё вокруг будто бы на мгновение затихло. Я знала — эта ночь будет длинной.
Славий заинтересованно посмотрела на меня.

Не сразу. Не в ту же секунду, когда перешагнул порог зала. Нет. Он дал себе время. Будто вкушал обстановку. Будто взвешивал. Его взгляд, лениво скользнув по танцующим парам, по гостям, по струящимся по полу платьям — наконец задержался. На мне.

Наши глаза встретились. На одно мгновение. Или на вечность.

Я не дышала.

В его взгляде не было удивления. Ни тени. Ни искры. Напротив — он смотрел на меня так, будто уже знал, что я здесь. Что я буду смотреть на него. Что я — его часть плана, его марионетка, его... кто-то. И я не могла понять, кем он хотел меня видеть.

Я сглотнула, почувствовав, как к горлу подступает удушающий ком. Хотелось отвести взгляд — но тело не слушалось. Он смотрел прямо мне в душу, в самую её глубину. В тот угол, где давно никого не было. Где всё покрыто пылью одиночества.

И вдруг — улыбнулся.

Немного. Полуулыбка. Вкрадчивая, кривая, как удар плети. Но этого хватило, чтобы у меня пересохло во рту. Мне показалось, что он увидел моё смущение, мою растерянность, и насладился ею. Медленно, смакуя, как вино с привкусом крови.

А потом... он отвернулся.

Резко. Почти демонстративно. Повернул голову к Слоун, склонился к ней и что-то тихо прошептал. Та слегка кивнула. Они двинулись вперёд, сквозь зал, сквозь музыку, сквозь безликие фигуры.

Мимо меня.

Он прошёл в нескольких шагах. Мог бы дотянуться рукой. Мог бы бросить взгляд. Сказать слово. Мог бы. Но не сделал ничего. Лишь воздух завибрировал, когда он оказался рядом. Его аромат — терпкий, тёплый, манящий, с оттенком чего-то пряного и запретного — оставил во мне след. След на коже. На мыслях. На желаниях.

Я стояла, прижавшись к колонне, как девчонка, которую выдернули из сна.

Мой отец смотрел на меня. Я чувствовала это. Его взгляд — тяжёлый, укоряющий, холодный. Он всё видел. Мою пьяную грацию. Мой взгляд, приклеившийся к вампиру. Мою слабость. Но я не повернулась. Я не могла. Потому что если бы я сейчас заговорила с отцом — я бы расплакалась. От стыда. От злости. От того, что я чувствовала себя потерянной.

А потом — вдруг — Славий остановился.

Резко. Почти вальяжно. Отчего Слоун едва не споткнулась, но он мягко придержал её за локоть. И снова взглянул на меня.

Долго.

Словно размышляя. Оценивая. Или просто играя.

А затем чуть склонил голову в бок — как хищник, заметивший что-то интересное. Не опасное. Но занимательное. Как кошка, наблюдающая за птицей за стеклом.

Я почувствовала, как по спине пробежал ледяной ток. Он улыбнулся — не мне, не совсем... скорее себе. И, взяв сестру за руку, двинулся дальше, туда, где их уже ждал мой отец.

А я стояла. Как прибитая. С ладонями, дрожащими по бокам. С сердцем, которое предательски грохотало, будто хотело выпрыгнуть наружу и броситься за ним. С тем самым чувством, когда ты осознаёшь — всё. Теперь ты увязла. Глубоко. Без шанса выбраться.

Я бы так и продолжала стоять там, вросшая в колонну, со щеками, пылающими не то от вина, не то от стыда, не то от этого странного, тягучего взгляда Славия, если бы не внезапный и абсолютно неожиданный рывок назад — словно кто-то навалился на меня всей своей хрупкой, но весьма настырной тушкой.

Я едва не охнула — не столько от боли, сколько от неожиданности. Мир вокруг меня будто расплескался. Очарование исчезло, распалось на мелкие осколки, как зеркало, в которое швырнули камень. Я вздрогнула — и в тот же миг поняла, кто это.

— Ты совсем сдурела! — выдохнула я, обернувшись через плечо.

На моей спине висела Брайер — озорная, сияющая, взъерошенная, как всегда. Её кудряшки — рыжие, упругие, слегка влажные — рассыпались по плечам. С ритуального наряда она уже успела переодеться: теперь на ней было дерзкое платье из фиолетового бархата, которое подчёркивало каждый её изгиб. Её глаза, как всегда, светились жаждой приключений и какой-то искренней, безрассудной радостью.

— Неужели тебе понравился этот надменный вампир? — прошептала она мне на ухо с дьявольской ухмылкой, будто вбивая колышек в мою и без того пошатнувшуюся самообладанность.

— Брайер, прекрати, — устало сказала я, отлепляя её от себя, как шаловливого щенка. — Я просто... смотрела. Это же вежливо — смотреть на гостей.

— Вежливо, говоришь, — протянула она, прищурившись. — С таким видом ты даже на сладкий пирог не смотришь. Ты, моя дорогая, смотрела, как кошка на сливки.

Я попыталась изобразить невозмутимость, поправляя волосы, будто весь этот разговор меня совершенно не касался.

— Нужно всегда приглядывать за незнакомцами, — выдала я с такой надменной интонацией, что могла бы заслужить аплодисменты отца.

Брайер вскинула бровь, и её взгляд ясно дал понять, что она мне не верит ни на грош. Но вместо того, чтобы докапываться, она лишь пожала плечами и, взмахнув рукой, будто развеяла воздух вокруг.

— Ну и как ты себя чувствуешь? — мне были интересны ее ощущения после Ритуала.

Я всмотрелась в её лицо. Оно светилось. По-настоящему. Её зрачки были чуть расширены, кожа — светилась внутренним жаром. Она была похожа на свечу, только что зажжённую в тьме, и на миг я почувствовала, как во мне шевельнулась странная, горькая нежность.

— Странно, — ответила она, как будто читая мои мысли. — Как будто я спала... очень-очень долго, а потом вдруг открыла глаза. Всё кажется ярче. Живее.

Я кивнула и медленно, искренне ей улыбнулась. Мне было важно, что с этой малявкой всё в порядке.

— А как ты себя чувствовала после первого ритуала? — вдруг спросила она, ловя меня на мысли.

Я нахмурилась. Внутри что-то сжалось, как всегда, когда затрагивали тот день. Те годы. То, что пришло после.

— Это было давно, — бросила я сухо, глядя в сторону. — И если честно, я ничего не чувствовала. Ни света, ни пробуждения. Только разочарование. В себе. В мире. В том, что обряд не сделал меня счастливой.

Наступила тишина. Неловкая, но не холодная. А потом я резко вскинула подбородок, не желая больше оставаться в этом омуте.

— Кстати, где твой брат? — спросила я, намеренно переводя разговор.

И вот тут в её глазах вспыхнула искра. Та самая. Опасная.

— Кстати о брате, — протянула она с коварной ухмылкой. — А не окажешь ли ты ему честь — подарить один танец?

Я поперхнулась воздухом, будто она плеснула в меня ледяной водой.

— Прости, что? С каких это пор он танцует? — фыркнула я.

Брайер улыбнулась хитро, вкрадчиво, как лиса, загнавшая курицу в угол.

— С тех самых пор, как заметил, что ты сегодня чертовски красива.

Я закатила глаза с таким отчаянием, будто Брайер только что предложила мне выйти замуж за тролля с болот, а потом — не сдержавшись — громко рассмеялась, прикрывая рот рукой, чтобы хоть немного сохранить остатки приличия.

— Бронн? Замечает красоту? Особенно женскую? — усмехнулась я. — Да он скорее обратит внимание на форму камня у тебя под ногами, чем на то, как ты выглядишь. Этот человек — ходячее равнодушие. Он бы и на богиню не посмотрел, если бы она перед ним появилась.

Я откинула волосы с лица и пожала плечами, уверенная в своей правоте. Уж кого-кого, а его я знала лучше всех. Мы с ним выросли вместе, прошли огонь, тьму и пару очень неловких моментов, которые, к счастью, никогда не обсуждали. И уж точно мы с ним не делились мнениями о девушках. Или о красоте. Или о чем-либо, связанном с романтикой. Его это никогда не волновало. Или мне так казалось.

— А вот и не правда! — донеслось у меня за спиной, и этот голос, глубокий, чуть хрипловатый, пробежал по коже, как разряд магии.

Я резко обернулась.

Он стоял совсем рядом. Как он подкрался так тихо — не имела ни малейшего понятия. Бронн — он всегда был как тень. Его невозможно было заметить, пока он сам не решал дать о себе знать.

Сейчас он смотрел на меня с полуулыбкой, но глаза... в них что-то сверкнуло. Что-то озорное, и, как мне показалось, — намеренное.

— Ты подслушивал! — уличила я его, с прищуром глядя в его лицо.

— Я просто проходил мимо, — пожал плечами он, в своей любимой манере, будто совершенно случайно оказался именно здесь, именно в тот момент, когда говорили о нём. — А тут, смотри-ка, мой светлый образ обсуждают.

Брайер, до сих пор стоявшая рядом и довольная как тысяча кошек у миски с тёплым молоком, вдруг вспыхнула улыбкой, ловко шагнула в сторону и, ухватив за руку какую-то девчонку в розовом платье, пропела:

— Ну всё, вы тут разбирайтесь, а у меня танец с Элуной!

И в следующий миг она уже исчезала в толпе, оставив за собой след из фиолетового бархата, и весёлого хохота.

— Что это вообще было? — пробормотала я, растерянно глядя ей вслед, а потом перевела взгляд на Бронна.

Он смотрел на сестру с таким выражением лица, будто каждый день сталкивался с её сумасбродством, и оно его уже не удивляло.

— Её, видимо, снова покусал северный осёл, — невозмутимо произнёс он, и уголки его рта чуть дрогнули в знакомой, ленивой усмешке.

Я прыснула со смеху, закрыв ладонью рот. Этот голос, этот тон — он всегда умел разрядить любую неловкость.

— Северный осёл, значит... — повторила я с усмешкой. — Это что-то из твоих новых шуточек?

— Скорее старая классификация, — пожал он плечами, — между "заколдованным хорёк" и "мраконогим павианом". Применяется к Брайер на разных стадиях её активности.

— Научное определение? — фыркнула я, уже с трудом скрывая веселье.

Он медленно, с ленцой, кивнул, и в его глазах вспыхнул огонёк, которого я, к своему удивлению, не видела в нём уже очень давно.

И тогда я вдруг поняла... в этом вечере, полном тяжёлых разговоров, пробуждённой магии и странных чувств, это был первый момент, когда я почувствовала себя живой. Настоящей. Лёгкой.

— Так что там насчёт танца? — лениво бросил Бронн.

Я взглянула на него из-под полуприкрытых век, лукаво прищурилась, точно оценивая, насколько он в себе уверен. Ответом стала короткая пауза, в которой заиграла новая мелодия, лёгкая и стремительная, как водоворот искристых чар. Она переливалась звуками, точно капли вина в хрустале, и я мгновенно узнала её. Сердце затрепетало от предвкушения.

— Танец «Четырёх взглядов», — прошептала я, не сдержав улыбки. — Ну всё, начинается веселье.

Эта традиция уходила корнями в древние кланы: танец, где каждый партнер сменяется после пары вращений, а взгляды — главное оружие. Надо было смотреть в глаза, держать ритм и при этом сохранять благородную осанку, как будто ты не танцуешь — а ведёшь политическую игру. Один неверный поворот — и ты не просто споткнёшься, а потеряешь лицо перед всем залом.

— Готов отоптать всем ноги? — со смехом спросила я, слегка наклонив голову и почти кокетливо ткнув его локтем в бок.

Бронн нахмурился. Насмешливо, недоверчиво. Он был слишком горд, чтобы признать, что с подобной хореографией у него давно... мягко говоря, не складывалось.

— А я-то надеялся на спокойный вальс, — проворчал он. — Без прыжков, рывков и партнёрских обменов. Что за цирк вообще?

— О, мой дорогой, — я игриво подалась вперёд и понизила голос, будто сообщала ему страшную тайну. — Это не цирк. Это балаган благородства, интриг и драм. Здесь выигрывает тот, кто не просто танцует, а умеет смотреть. В душу.

Он скривился, будто я предложила ему станцевать босиком по углям.

— Великолепно, — буркнул он, — я войду в историю как тот идиот, который наступил на подол герцогине Селин.

— Ты же всегда мечтал о славе, — хихикнула я, уже беря его за руку.

Мы смеялись, как в детстве. Не сдержанно, не из вежливости, не потому что надо — а по-настоящему. Зал исчезал. Музыка отступала. Остались только мы — я и Бронн, в кружении, где каждый поворот становился частичкой той самой ностальгии, которую невозможно вернуть, но можно на мгновение поймать.

Улыбка Бронна расплылась до ушей — редкая, откровенная, почти мальчишеская. И мне от этого становилось тепло. Он был красив в этом смехе. Не той суровой, собранной красотой, какой он обладал обычно, а чем-то другим — живым, подвижным, человечным. Настоящим.

А ведь он, на удивление, оказался великолепным танцором. С каждой секундой двигался всё увереннее, словно тело вспоминало забытое. Его шаги были точны, обороты выверены, движения плавны и в то же время мужественно острые. Пальцы держали мою ладонь не слишком крепко, но и не слишком мягко.

Конечно, я не могла позволить ему загордиться.

— Осторожно, — шепнула я с озорством и с совершенно невинным видом... наступила ему на ногу.

Он мгновенно нахмурился. Его брови сдвинулись так резко, что я чуть не рассмеялась снова. Как же я обожала это выражение — недовольное, но почти комичное. Он фыркнул и, не сказав ни слова, затеял месть: при следующем шаге резко крутанул меня, заставив задеть подол платья соседней дамы.

— Ах ты... — прошипела я, но уже смеялась, как безумная.

Но, увы, музыка ускорилась — пришло время меняться партнёрами. По залу прокатилась волна движения, похожая на вздох — сотни фигур пересекали друг друга, руки отпускались, переплетались вновь.

Моим новым партнёром оказался совсем юный парень — почти мальчик. Чересчур прямой, чересчур напряжённый, будто оказался на экзамене. Я не знала его. Он явно был из младшей ветви клана — из тех, кто не жил в замке. Его рука в моей дрожала. Каждый раз, как я поднимала взгляд — он моментально опускал глаза, будто боялся обжечься. Его щёки пылали жарче факелов на стенах.

Я едва сдерживала улыбку — не из насмешки, а из нежности. Эта неуклюжая искренность была чем-то давно забытым. Таким... тёплым. И одновременно — далеким, как воспоминание из прошлого, в которое не вернуться.

А вот Бронну досталась в партнёрши Мария.

Я заметила это сразу. Она приближалась к нему плавно, точно танец был у неё в крови. Элегантная до безумия. Высокая, грациозная, как лань, она двигалась, будто каждый её шаг был заранее продуман, вымерен, выточен веками благородства.

Шоколадные волосы — мягкие, блестящие, завитые в изящные кудри — спадали на её плечи водопадом. А кожа... бронзовая, с редким, почти солнечным оттенком, сияла в отблесках хрустальных люстр, точно в ней пульсировала магия восточной крови её отца. Даже её платье — глубокого цвета вина — обтягивало фигуру так, что замирало дыхание.

Она улыбнулась Бронну. Ласково. Сдержанно. Женственно.
А он, к моему удивлению, не отшатнулся.

Я всё ещё улыбалась своему юному партнёру — мягко, ободряюще, почти по-матерински, как улыбаются тем, кого не хочется напугать. Он же смущался до предела. Его щёки пылали, будто он случайно вдохнул огонь, а взгляд всё норовил спрятаться в пол, словно мои глаза были зеркалом, в котором он не хотел себя видеть.

Когда мелодия вновь изменилась — звуки стали более настойчивыми, глубже, ритм усилился — и в воздухе прозвучал переломный аккорд, сигнал к новой смене партнёров, мальчик почти физически вздохнул с облегчением, как будто из-под приговора был освобождён.

Я улыбнулась про себя, не обидевшись, — нет, он был славный. Но я чувствовала, как что-то вокруг начало меняться. Словно в воздух подмешали пыльцу опасности.

И вот он — новый шаг, новое движение — и я оказываюсь в объятиях следующего партнёра.

Мой взгляд скользнул вверх, навстречу лицу.
И сразу же... споткнулся.
Он был одет весь в чёрное — будто поглотил ночь и завернулся в неё. Его костюм был безупречно сшит, дорогой, но не вычурный — в нём чувствовалась сдержанная сила. По плечам струились длинные, гладкие, воронового цвета волосы, тёмные, как чернила, только без блеска. Они слегка колыхались при каждом его движении, точно живая мантия.

Я подняла взгляд ещё выше — и натолкнулась на его глаза.

Мир, казалось, в тот момент застыл.

Глаза были фиолетовые. Холодные. Светящиеся изнутри. Пронзительные, как лезвие кинжала. Не человеческие. Не вампирские. Не принадлежащие никому, кого я хотела бы вновь увидеть.

Я отшатнулась инстинктивно, словно меня ударило током. Мои пальцы ослабили хватку, но он — он — наоборот, сжал мою талию сильнее. Взгляд его горел насмешкой. Хищной. Предвкушающей.

И я узнала его.

— Ну здравствуй, беглянка, — произнёс он, и его голос обволакивал, как яд в кубке. На его бледном, безупречно красивом лице расползлась ухмылка. Не та, что рождена радостью. Нет. Это была усмешка собственника. Охотника. Палача.

Я мгновенно окаменела, и весь зал будто потускнел.

— Мне нужно было остаться и умереть? — прошипела я сдержанным, скрежещущим шёпотом, с трудом сохраняя маску вежливой танцовщицы, потому что вокруг — люди, свет, музыка... и всё это могло быть разрушено в одну секунду.

— Я был бы этому только рад, — прошипел он, склоняя голову ближе, так, что я ощущала его дыхание на щеке — ледяное, как полярный ветер.

На миг всё во мне заорало, затряслось, хотело сбежать. Но я... осталась стоять. Я видела, что он ждал этого — моего страха, моей слабости.

Я медленно подняла голову, впиваясь в его глаза.

— А я рада, что разочаровала тебя.

— Понравился мой подарок, оставленный тебе? — его голос прозвучал почти нежно, как будто он не говорил о боли, а о букете цветов, переданном в шелковой обёртке. Он медленно сдвинул ладонь с моей талии — и опустил её ровно туда, куда когда-то вогнал клинок. Я не успела даже вдохнуть — по спине тут же побежали мурашки, будто ледяные иглы воткнулись прямо в позвоночник. В том месте жгло, как будто воспоминание о ране снова стало телесным.

— Твоя грязная, смешанная кровь... — он выговорил это почти с удовольствием, выговаривая каждое слово с томительной точностью. — Не дала тебе регенерировать.

Я резко дёрнулась, всеми силами пытаясь вырваться, оттолкнуть его — хоть немного. Но это было всё равно что пытаться сдвинуть древнюю колонну. Его хватка не ослабевала ни на мгновение. Он не сжимал — нет. Он просто был — и этим накрывал, подавлял, подчинял. Молча, терпеливо, с извращённой лаской.

— Не пытайся от меня снова убежать, — прошептал он мне прямо в ухо.

Его дыхание коснулось моей кожи. Лёгкое, еле ощутимое, но я вздрогнула, будто оно было ледяным поцелуем смерти. Со стороны это выглядело почти как интимный момент — почти, если не знать, что каждое его слово ядовито. Если не чувствовать тот страх, который нарастал в груди, как цунами, приближающееся к берегу.

Я бросила взгляд в сторону — Каллум. Он стоял, прислонясь к колонне, наблюдая. Его глаза прищурены, на лице — сдержанная, но явная тревога. Он чувствовал, что-то было не так. Я знала это. Но как ему дать знак? Как прокричать, если всё тело сковал невидимый обруч страха?

— Сегодня, — проговорил незнакомец с легкой насмешкой, скользя взглядом по моему лицу, — я завершу начатое.

Ужас во мне вспыхнул с новой силой. Я не играла больше. Не пыталась притворяться. Не улыбалась.

Я смотрела на него, в эти фиолетовые, мертвенно-светящиеся глаза, и чувствовала, как внутри всё сжимается в чёрную точку.

— Что я тебе сделала? — прошептала я, голос дрожал, и не от слабости — от бессилия понять. — Почему ты так жаждешь моей смерти?

Он рассмеялся. Тихо, безумно. Смех пронёсся по моим костям, как крик сорвавшейся с утёса души.

— Ты сделала только одно, — сказал он, и в его голосе была не ненависть, а почти ярость. — Ты родилась!

Но он не остановился.

Наоборот — будто впивался в мой страх, черпал в нём удовольствие. Его ладонь крепче сомкнулась на моей талии, тянула к себе, и я почти утонула в его присутствии. Его холодное дыхание скользнуло по моему уху, обжигая, как мороз, и обволакивая, как яд.

— И только на тебе я не остановлюсь, — прошипел он, будто обещал наслаждение. — Я не успокоюсь, пока вся эта жалкая гора Норт не захлебнётся в собственной крови.

Слова впились в меня, как крюки. Должны были испугать. Унизить. Сломать. Но... что-то щёлкнуло.

Дрожь внутри внезапно исчезла. Исчезла вся хрупкость. Паника выжгла себя дотла, оставив только мёртвый пепел и стальное ядро. Чужое дыхание, прикосновение, этот голос — всё стало будто приглушённым. Я стояла в эпицентре бури и ощущала, как всё лишнее отваливается от меня. И остаётся только я.

Он повернул голову, небрежно, и посмотрел в сторону колонны. Каллум. Его взгляд скользнул по брату с издёвкой, с вызовом. Он знал — не даст мне и шанса попросить помощи. Он держал меня как куклу, притворяясь, будто мы просто танцуем. Но внутри этого касания был контроль. И я поняла, что другого выхода нет. Если я хочу выжить — я должна быть себе клинком. Я сама.

Я встретилась с Каллумом взглядом. Он уже сделал шаг, напряжённый, готовый сорваться с места. Но я... покачала головой.Медленно. Спокойно.

Не надо.

Он замер. Я видела, как гнев тенью пробежал по его лицу. Но он остановился.

А я подняла глаза на того, кто когда-то ранил меня и теперь пришёл за финальным ударом.

— Ты ошибся, — прошептала я.

Он не успел среагировать. Просто замер, будто оторопел. Его глаза чуть расширились, он будто не ожидал — не мог поверить — что я вообще заговорю с ним с такой твердостью. С вызовом.

— Ты пришёл, чтобы закончить начатое. Но не учёл одного, — продолжила я, голос с каждой фразой становился крепче, глубже, будто внутри меня просыпалась древняя мелодия. — Я больше не та, кто просит пощады. Я могу дать сдачи.

Я почувствовала: что-то разгорается внутри. Мой дар. Моя тьма. Потенциал, пробудившийся после Ритуала. Он был сейчас ярче, громче — в кровь вливался жар, как жидкое железо. И это не пугало. Это... опьяняло.

Я улыбнулась. Медленно. Хищно.
Как волчица перед броском.

— Приятно, что сегодня ты не спрятался за капюшоном, — сказала я с ледяной вежливостью. — В другой ситуации я бы даже признала, что ты красив. Но, увы... Сквозь твою красоту сочится только яд.

И в этот момент я позволила тьме ожить. Моя правая рука вспыхнула — не светом, но тенями, словно сама Ночь легла мне на кожу. Я метнулась вперёд, резко, точно. Рука рванулась к его животу — в то место, где он когда-то всадил мне клинок.
Удар был точным. Без колебаний. Он зашипел, сгорбился, глаза налились кровью.

Зал замер. Всё стихло. Музыка оборвалась. Люди отшатнулись. На лицах — ужас. Кто-то вскрикнул. Кто-то замер с открытым ртом. Танец прервался. И всё внимание сосредоточилось на нас.

Не теряя ни секунды, я собрала силу в ладони, сформировала коридор — вспышка, прорыв, тёмная пропасть между реальностями. Я шагнула в неё, и мир исчез на секунду. Когда я вышла, всё ещё пульсируя тьмой, я стояла рядом с отцом.

По залу, словно удар колокола, прокатился глухой, раскатистый смех — тяжёлый, наполненный ядом, эхом отразившийся в куполе над головами гостей. Он будто проклинал само здание, смешивался с шорохом испуганных голосов, напряжённым молчанием, напряжённым, как натянутая тетива.

— И ты снова бежишь! — голос незнакомца сорвался с губ, будто удар хлыста. .

Я стояла рядом с отцом, и в нём ощущалась не просто сила, но нечто древнее, опасное. Его рука, без лишней суеты, легла на рукоять меча, украшенного вороньим камнем. Взгляд его был холоден, как вершины Северных гор, и в этой стальной тишине он, не повысив голоса, спросил:

— Кто ты такой, что осмелился прийти в мой дом с ядом на языке?

Огромный зал вдруг наполнился движением. По его периметру, словно выныривая из воздуха, один за другим начали выстраиваться стражи в чёрных доспехах. Их лица скрывали маски, но каждый жест, каждое движение тела выдавало их напряжение. Они ждали команды. Лишь один взмах — и клинки бы обнажились.

Но прежде чем враг успел ответить, из рядов гостей вышел вампир. Шаги его были неторопливыми, почти церемониальными. Он будто давно знал, что придёт этот момент. Это был Славий.

Брат Слоун.

Я невольно сжала кулаки. Мои пальцы похолодели.

Славий остановился в самом центре зала, поднял голову и, глядя прямо на непрошеного гостя, словно признавая его власть, произнёс:

— Камьен Мортевант. Принц Острова Забвения. Наследник трона Смерти.

После этих слов он преклонил голову. Медленно. Почтительно. И склонился в глубоком поклоне — как подданный к королю. Как пёс, вернувшийся к хозяину.

Мир замер. Секунда — и кажется, всё здание затаило дыхание.

— Предатель! — яростно взорвалась Слоун, и её голос был подобен вспышке молнии в кромешной тьме. — Ты посмел... Ты!.. — она не договорила, развернулась резко, будто пущенная стрела, и с яростью бросилась к ближайшему стражнику.

— Дай мне свой меч! — её голос был как удар металла по металлу, глаза пылали, как у фурии, рожденной из крови и обиды.

Стражник замер. Он был молод, его лицо побледнело. Он едва заметно дрогнул, запинаясь:

— Но, госпожа, я...

— Я твой командир, — прошипела она, и с каждым её словом воздух рядом словно застывал, густел от напряжения. — И я отдаю приказ. Или ты осмелишься воспротивиться мне?

В этот момент она казалась не девушкой, не даже воином — а живым пламенем, яростным, несущим смерть. От неё исходила такая сила, что даже страж инстинктивно опустил глаза и протянул ей меч.

Она схватила оружие, словно это было её собственное сердце, и в её руках меч запел — низко, глухо, будто чувствуя близость битвы.

Славий не отступил. Он только криво усмехнулся.

— Ты, как всегда, драматична, сестра. Мы ведь оба знаем, что твоё место — у меня за спиной, не передо мной с мечом.

Слоун дернулась, как пантера перед прыжком. Меч в её руке дрожал от ярости.

Я всё ещё стояла рядом с отцом, и теперь видела, как его губы сжались в тонкую линию. Он не любил вмешиваться в дела детей, но сейчас был на грани.

— Камьен Мортевант, — снова обратился он, и голос его был тише, но в нем звенела смерть, — твой визит — вызов. Ты нарушил клятву нейтралитета, которую скрепили наши предки.

Камьен усмехнулся, и в этом звуке было что-то чудовищно-игривое — будто зверь, решивший поиграть с добычей, прежде чем разорвать её в клочья. Его фиолетовые глаза вспыхнули, и в их глубине плясали молнии, словно небо внутри него знало только бурю.

— Клятвы... — протянул он, и голос его стал тягучим, почти шелковым, но в каждом слове звенело лезвие. — Такие удобные маски для тех, кто боится правды. Что же ты, Трейнор, — он взглянул на моего отца с нескрываемым презрением, — не сдержал свою, когда явился в мой дом, к, и убил моего отца?

Зал будто задрожал. Слова Камьена повисли в воздухе, как проклятие. Я почувствовала, как мир вокруг сжался, как будто кто-то выдавил из него воздух. Сердце застучало в груди с такой силой, что я услышала гул в ушах.

Мой отец не шелохнулся. Лицо его оставалось каменным. Только пальцы стиснулись на рукояти меча, костяшки побелели. Но прежде чем он успел ответить, рядом со мной появился Каллум. Он подбежал — почти слетел с места, точно вихрь — и в его глазах плескалось волнение, первобытное, искреннее. И что-то еще... страх. Короткий, неосознанный. Но он тут же сгорел в его зрачках, и в них осталась только злость.

— Убирайся, грязный жнец! — прошипел он, и его голос рассёк пространство, будто плеть. Каллум выхватил меч, и металл его засверкал в свете люстр. Лезвие, заточенное для войны, отразило вспышку молнии в глазах Камьена.

Он двинулся вперёд, уверенно, шаг за шагом, и встал рядом со Слоун. Их фигуры вырисовывались как символ силы и непокорства — плечом к плечу, готовые встать стеной между нами и принцем.

Слоун, не сводя взгляда с врага, одобрительно кивнула Каллуму. В её руке меч дрожал не от страха, а от желания сразиться.