Глава 7.
Я стояла посреди комнаты, сжимая скрипку так сильно, что пальцы побелели. Лео смотрел на меня, и его глаза — ярко-синие, как ледяная плазма — были одновременно притягательными и пугающими, как обрыв, который зовёт прыгнуть. Его слова всё ещё звучали в голове: «Я хочу услышать, о чём ты думаешь». Это была не просто просьба. Это было ультимативное требование, завёрнутое в мягкий бархат его голоса, но с режущими краями, которые я чувствовала кожей.
— Я… не знаю, что играть, — пробормотала я, отводя взгляд. Голос сломался, выдавая трещину в моей обороне, которую я так старалась спрятать. — Я устала. День был… отвратительный.
Лео чуть наклонил голову, и его светлые волосы, влажные, будто от ледяного душа, упали на лоб. Он сделал шаг ближе, и воздух в комнате сгустился, стал холодным, но сладким, почти приторным. Я невольно вдохнула глубже, и этот запах обострил голову, как глоток чистого спирта.
— Ты устала, — повторил он, и его голос был низким, обволакивающим, как ртуть. — Но твоя музыка… она никогда не устаёт. Она говорит за тебя, Кайя. Даже когда ты молчишь.
Я сглотнула, чувствуя, как горло пересохло. Его слова были правдой, и эта точность делала их ещё страшнее. Он знал меня. Знал, как никто другой. И это пугало не меньше, чем кровь на его рукаве или его готовность не скрывать клыки.
— Я не хочу, чтобы ты читал меня, — выдохнула я, отступая назад, пока не упёрлась спиной в холодную стену. Скрипка в моих руках казалась единственной защитой, хрупкой, как старое стекло.
Лео остановился в шаге от меня. Он не торопился, но его присутствие было как тектонический сдвиг — неизбежное, подавляющее. Он протянул руку, и его длинные пальцы, с едва заметными когтями, коснулись грифа скрипки. Лёгкий звон струн отозвался в моём теле, как будто он касался не инструмента, а моих позвонков.
— Я не читаю тебя сейчас, Кайя, — сказал он, и его голос стал ещё тише, почти шёпот, но от этого ещё более властный. — Я вижу. Твоя музыка, твои вздохи, твои глаза.. Вспомни Кайя, зачем звала меня. Зачем я был тебе нужен.
Его слова врезались в меня, как осколки стекла, осколки разрушающейся вокруг меня реальности. Я хотела возразить, сказать, что не звала, что не хочу этого, но ложь скребла горло. Я звала. Каждой нотой отчаяния, каждым днём ненависти к этому миру. И теперь он стоял передо мной — мой ответ, мой монстр, мой… приговор?
— Сыграй, — повторил он, и в его голосе появилась новая нотка — не просьба, а старт. Он шагнул ещё ближе, и теперь между нами оставалось лишь несколько сантиметров. Его дыхание, холодное, как лёд, и странно обжигающее, коснулось моей щеки. — Сыграй, и я покажу тебе, что могу дать.
Я сжала смычок, чувствуя, как пальцы дрожат. Мой разум кричал: беги, не поддавайся, ты в ловушке, но тело уже подчинялось. Я прижала скрипку к плечу, закрыла глаза и начала играть. Мелодия родилась сама — медленная, тягучая, как смола, полная тоски и гнева, чего я не могла назвать. Ноты захватили комнату, смешиваясь с его запахом, с его присутствием, и я чувствовала, как он слушает — не просто ушами, а всей своей древней сущностью.
Я не смотрела, но почувствовала его. Его холодные пальцы скользнули по моей руке, направляя смычок, и это прикосновение было как разряд высокого напряжения — одновременно ледяное и горячее, пугающее и манящее. Я вздрогнула, но не остановилась. Мелодия стала глубже, темнее, как нефть.
— Вот так, — прошептал он, и его голос был так близко, что я чувствовала его дыхание на шее. — Я так хотел снова тебя услышать.
Его пальцы скользнули выше, по моему предплечью, к плечу, и я задрожала сильнее, но не от холода. Его прикосновения были лёгкими, почти невесомыми, но в них была сила, которая заставляла моё тело отзываться против воли. Я чувствовала, как его когти слегка царапают кожу через тонкую ткань толстовки, но это не было больно — это было как подпись под договором.
— Что ты делаешь? — выдохнула я, не прекращая играть. Мой голос был ободранным, едва слышным, но он услышал.
— Я хочу быть ближе, — ответил он, и его губы были так близко к моему уху, что я почувствовала, как они слегка касаются мочки. — Ты ведь этого хочешь, правда? Ты устала быть одна. Я могу дать тебе всё, Кайя. Смысл. Силу. Себя.
Я замерла, и смычок дрогнул, оборвав мелодию. Мои глаза распахнулись, и я встретилась с его взглядом. Его лицо было так близко, что я видела каждую деталь — острые скулы, бледную кожу, синие вены, проступающие под ней, как реки на карте. Его глаза смотрели прямо в мои, и в них был космический холод — древний, нечеловеческий, но такой притягательный, что я не могла отвести взгляд.
— Я… не знаю, — пробормотала я, чувствуя, как сердце стучит в рёбра, что, кажется, он слышит его. — Ты… ты пугаешь меня.
Его улыбка была медленной, хищной, но в ней было что-то ещё — почти нежность. Он наклонился ближе, и его губы остановились в миллиметре от моих. Я чувствовала его дыхание — холодное, с привкусом соли и металла. Моя кожа горела, и я ненавидела, что не знаю, хочу ли я оттолкнуть его или притянуть ближе.
— Страх — это нормально, — прошептал он, и его голос был как звук расплавленного железа. — Но ты не боишься меня, Кайя. Ты боишься того, что чувствуешь. Того, что я могу выпустить в тебе.
Его рука скользнула к моей талии, и я ахнула, когда его пальцы, холодные, как оружейная сталь, коснулись кожи под задравшейся толстовкой. Это было слишком — слишком много, слишком быстро. Я отшатнулась, прижимая скрипку к груди, как щит. Мои щёки горели, дыхание сбилось, и я чувствовала, как его взгляд оставлял ожоги.
— Я не… — начала я, но слова застряли в горле. — Я не готова. Не сейчас.
Лео не двинулся с места. Его рука замерла в воздухе, но он не выглядел разочарованным. Напротив, в его глазах мелькнуло что-то вроде удовлетворения, как будто он знал, что игра сделана.
— Я не тороплю тебя, — сказал он, и его голос стал мягче, но в нём всё ещё чувствовалась та же властная сила. — Но ты должна понять, Кайя. Я здесь, чтобы дать тебе то, чего ты хочешь. А ты… ты обязана дать мне то, что нужно мне.
Я сглотнула, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Его слова звучали как ультиматум, и я не была уверена, хочу ли знать его условия.
— Что тебе нужно? — спросила я, и мой голос был едва слышен.
Он улыбнулся шире, и его клыки блеснули в тусклом свете лампы. Он наклонился так близко, что я почувствовала, как его дыхание опаляет мою кожу.
— Тебя, — сказал он просто, и это слово было как трещина в бетоне, как обещание, как проклятие. — Твою музыку. Твою боль. Твою пустоту. Я хочу, чтобы ты была моей, Кайя. Не по частям, а вся.
Я задрожала, чувствуя, как его слова впиваются в меня, как когти. Мой разум кричал: ты пропала, но тело не слушалось. Его близость, его запах, его голос — всё это было как яд, который уже течёт по венам, и я не знала, хочу ли я противоядия.
— А если я скажу «нет»? — выдохнула я, сжимая скрипку так, что дерево врезалось в пальцы.
Его глаза потемнели, но улыбка не исчезла.
— Тогда я уйду, — сказал он, и в его голосе была странная смесь искренности и угрозы. — Но ты ведь не хочешь этого, правда? Ты ведь не хочешь снова остаться одна?
Он отступил на шаг, давая мне пространство, но его взгляд всё ещё держал меня, как цепи. Я чувствовала, как моё сердце колотится в горле, как кровь стучит в висках. Он был прав. Я не хотела, чтобы он уходил. Но я не знала, готова ли я заплатить его дьявольскую цену.
— Я подумаю, — выдавила я, и мой голос был хриплым, словно от песка.
Лео кивнул, и в его движении была какая-то древняя, нечеловеческая грация.
— Думай, — сказал он, отходя подальше. — Но не слишком долго, Кайя. Бездна не любит ждать.
Он вышел в другую комнату и дверь захлопнулась за ним так громко, словно от порыва ветра. Я опустилась на пол, всё ещё сжимая скрипку, и почувствовала, как слёзы жгут глаза. Я совершила ошибку, которая, черт возьми, будет стоить мне очень дорого. И что мне теперь делать дальше?