Сады Ябоневни

Ратчадемноен говорит во сне, и ее монолог за-

ставляет призраков выходить из-под земли. Она

говорит об одной маленькой девочке, которой не

хотелось возвращаться домой, потому что там

каждый раз появлялся новый папа, и ни один из

них не был настоящим; про то, что этой девочке

постоянно приходилось врать — и дома, и в шко-

ле, и во дворе, — а как только она начала немного

взрослеть, приходилось драться, и не будем забы-

вать, что девочки-подростки из неблагополучных

районов особенно жестоки. Насилие, так же как

и ложь, было везде, и ни на секунду нельзя было

расслабиться, потому что даже мама не могла от-

городиться от этого жуткого мира, и он проникал

повсюду. Губы Ратчадемноен совсем посинели

и почти не двигались, что-то шепча.

— Пора выбираться, моя дорогая? — тревожит-

ся Даня. — Тебе все это только кажется. Бери мою

левую руку, хоть она совсем развоплотилась,

и пойдем на выход, к свету, и если выберемся из

подземного царства, то сходим вместе к семейно-

му психологу, в центр коррекции, или, в крайнем

случае, на йогу запишемся, в кино куда-нибудь,

только пойдем: надо преодолеть притяжение

к Темному Сердцу Ночи. Помнишь как мы готови-

ли яблочный пирог, и ту старую китайскую халду,

и наш дом на берегу моря?

— Нет. Ничего я не помню, — не открывая

глаз, говорит Ратчадемноен холодно и тихо. —

Ничего этого не было, или моя бессмертная душа

просто забыла об этом, как твоя забыла о дне име-

нинника, и мне остались только утопленники

в затоне, заброшенные здания со вскрывшимися

друзьями детства, стоящими на коленях в крови

и моче перед фактом неотвратимой смерти, на

пороге которой ты с ужасом осознаешь, что там

не будет успокоения, и перспектив не будет, как

в жизни их не было, а будет только бесконечно

повторяющийся ад внутри семьи или его беско-

нечные посмертные отражения. Опять твои кош-

мары? Из темного окна кто-то смотрит? Нет, ма-

ма, никто не смотрит. Там бьется Темное Сердце

Ночи, а тебя я ненавижу, и всю твою жизнь, кото-

рая будет повторяться круг за кругом, приближа-

ясь к дьяволу, упавшему с неба, и врезавшемуся

в промерзшую бесплодную землю, как невзорвав-

шаяся ржавая бомба. А ты, — Ратчадемноен тычет

пальцем в Нараяна, — пришел сюда, в эти прокля-

тые земли, посмотри на себя — насмешка над че-

ловеком, бритоголовый, пальцы все в татуиров-

ках, и вода поднимается к твоей шее, пока ты ле-

жишь пьяный в ванной, а потом опять кровь

смываешь с разбитого лица, и ни на что ты не го-

ден, никем не стал, нищий стремный бродяга, ко-

роль-мудак в своем мудильном королевстве. Ты

теперь — мое отражение. Видишь? Мне под кожу

вживлены демоны и черные звезды — рассвет не

наступит, ангелы не прилетят, выздоровление не

придет, и в этой нескончаемой ночи не будет при-

юта ни тебе, ни мне.

У Дани перехватывает дыхание на мгновение,

и подступают образы: на ветреном углу грязной

улицы стоит мальчишка лет пятнадцати, за пле-

чами сумка-мешок с вещами, которые не более

чем мусор, вроде той одежды, которая на нем на-

дета: три футболки, одна поверх другой, клетча-

тая черно-белая рубаха, свитер для тепла и обяза-

тельная толстовка с капюшоном. И ему кажутся

отблесками рая маленькие магазинчики с грубы-

ми мужеподобными продавщицами, потому что

в магазинчиках этих тепло и полно еды, а еще за-

правки очень нравятся, которые светятся в тем-

ноте одиноких холодных трасс, и железнодорож-

ные станции с грязноватыми зданиями вокзалов,

в которых можно забыться тревожным полуявью-

полусном.

Даня пожимает плечами и тянет с головы

стальную обезьянью корону, прорезая кожу на

лбу практически до кости. Корона падает на снег,

и рядом в снег уходит черный обсидиановый нож,

и мертвого котика занесло снегом, и стилет упал

в красный снег, и кровь из черной превратилась

в алую, постепенно перестала течь, свернулась

в незаживающих ранах, а та, что текла, смыла си-

ние татуировки с рук Дани Нараяна, который на-

чал играть свою музыку. И эта музыка звучала

почти неслышно вначале, а потом все громче

и громче, и перекрыла вой ветра и свист призрач-

ных мечей, а потом она возобладала над всем,

и ветер успокоился.

И Даня пришел в себя, как будто проснулся от

шума дождя по крыше, хотя последние десять ты-

сяч лет зима не прекращалась, и впервые за десять

тысяч лет у него не было иллюзий. Он взял холод-

ную, полупрозрачную руку Лары Ратчадемноен

в свою холодную, полупрозрачную руку, и Лара

нехотя подчинилась, хоть и открыла поначалу

свой маленький красивый ротик, чтобы что-то

сказать в знак протеста, но Даня чуть-чуть сжал ее

руку и пошел, влекомый музыкой, по темным, вы-

жженным, покрытым черным снегом полям к вы-

ходу — прочь от Темного Сердца Ночи, — к легкой

игре светлячков и блеску теплых мерцающих

звезд. И каждый шаг был как пытка, но Даня чувс-

твовал, что раны затягиваются, сознание успокаи-

вается, рука в его руке постепенно теплеет и раз-

мягчается, как будто проходит трупное окочене-

ние. И они шли по глади свинцового моря, сквозь

снег, без всякой лодки, потому что любовь творит

чудеса. Но чудеса, там или нет, а идти сквозь пус-

тыню потустороннего мира — это совсем не то же

самое, что уютная квартирка в центре зимы, в ко-

торой есть кресло у батареи, белые хризантемы

и звезды-снежинки из бумаги или какой-нибудь

уютный диван, на котором вы засыпаете, обняв-

шись, и снег идет за окнами, и укрыты вы не сне-

гом, а теплым пуховым одеялом, и под вами тем-

но-синие простыни, а вовсе не рефаимы, которые

смотрят из-под темной воды.

Даня думает обо всем об этом и вдруг перестает

чувствовать руку Ратчадемноен в своей вмиг по-

холодевшей руке. В его голове проносится мысль:

не оглядывайся.

Он и не оглядывается.

Он видит где-то вдалеке, на другом берегу, хол-

мы, березы, липу и звезды над ними.

И комнату, залитую лунным светом.