Пролог
Весенней ночью
Женская слеза – даже луна плачет.
Снежный хруст давил на уши, словно дыхание дракона, но это не мешало юной деревенской девочке пробираться к родниковому ручью. В её руках была корзинка, сплетённая из сухой травы, хрупкая, но надёжная. Наверное, как все женщины в нашем мире.
— Саюри, — снежный хруст перебил строгий голос матери. — Никогда не стой под елью. Это плохой знак.
— Я смотрю на птиц, мама, — тихо отозвалась девочка. — Они снова улетают.
Саюри было всего восемь лет. Её глаза серого оттенка, словно вырезанные из инея, ещё не знали горьких слёз, потерь и боли. Глаза смотрели на мир без страха, а детский разум анализировал всё, словно что-то знал заранее. Семья жила в глуши — северной столице королевства Саран, ставшего уже колонией империи Кэйтацу, на границе, где горы теряются в облаках, а люди — в мыслях, как прокормить своих детей после очередного неурожая. Саюри не ощущала родительской любви: отец слишком строг, молчал даже за ужином. Мать относилась с пренебрежением, не понимая, что причиной родительского холода было то, что она родилась девочкой — значит, толку от неё никакого. Когда в семье появился младший брат Суман, Саюри стала обслугой трёхлетнего брата. Наследника. Пока в один день её семья не продала её опытной гейше.
Слава о красоте деревенской девчонки дошла до столицы королевства Саран — Хагэна. Родители понимали, что, скорее всего, девочка пробьётся в люди, научится играть слабыми мужскими сердцами, которые щедры на богатства.
Родители Саюри внушили ей, что быть гейшей — единственный путь женщины, который поможет обрести свободу. Как любая девочка, она фантазировала, как найдёт общий язык с другими майко, но жестокая действительность положила начало закалке Саюри. Её не готовили к становлению майко — привела её будущая наставница, матушка Азуми. Саюри навсегда запомнила, как ступила босыми ногами в выстиранное много раз самуэ. Ткань выцвела, подол ободран, а волосы были незамысловато заплетены. Но самое постыдное для Саюри — её кожа, загорелая от постоянных работ под северным солнцем, среди мраморных девочек. В руке — узелок, как у сироты. На неё уставились десятки глаз, а лицемерные рты хранили молчание, отчего Саюри едва сдерживала слёзы.
Среди громкой тишины до её маленьких ушей доходил шёпот других майко, с аккуратно убранными волосами, даже дышавших, как произведения искусства. Глаза Саюри смотрели в пространство, а тихий гул провоцировал головную боль.
— Крестьянка, с полей, наверное, — прошептала майко, ровесница Саюри.
— Ты глянь на её рукава. Даже не знает, как носить кимоно. Сирота она, — прошептала вторая девушка лет шестнадцати.
Но вскоре гул утих. Все разошлись перед хозяйкой школы. Матушка Кинацу, пожилая, но грациозная женщина с благородной сединой, убранной в высокий шиньон, подошла к Саюри, схватила её за щёки, осматривая, словно ценность чайного сервиза на рынке. Затем, подняв взгляд на наставницу Саюри, зал наполнил голос:
— Хорошую девочку ты выбрала, Азуми, — сказала матушка Кинацу. — Дорогая будет. Очень дорогая. Такая кожа — сравнима с лепестком лилии. Глаза — редкость. Она похожа на богиню Сэйва.
— Богиня Сэйва? — встряла в разговор Саюри.
— Богиня красоты и соблазна, — пояснила Азуми. — И не смей говорить, когда тебя не спрашивают. Молчание делает женщину великой.
— Смотрю, вы сдружились за длинный путь с севера, — расчётливо, словно опытный стратег, матушка Кинацу погладила щёку Саюри. — Азуми, ты будешь её наставницей.
Это было первым признанием Саюри. Признанием её ценности. Сказанным не для неё, а о ней. Первый раз, но не последний, Саюри стала товаром. За пару часов она сделала вывод, который будет поднимать её со дна: «Даже товары могут довести покупателя до слёз». Девочка не противилась, приняв судьбу. Она стала лучшей майко: усердно училась, искусно владела искусством светской жизни, танцевала так, словно родилась с веером в руках. Делала она это не потому, что сломалась. Нет. Потому что это был путь к свободе.
Время летело, как песок сквозь пальцы, и Саюри уже было семнадцать. Спустя много лет, Саюри снова плакала — не от стыда, а от отвращения. Завтра у неё будет выступление в чайном доме, а после — обряд мидзуагэ с чиновником пожилых лет. Ей было мерзко от осознания, что завтра её тело будет принадлежать другому. Она лежала на боку, обхватив себя локтями. Воздух в её комнате был тяжёлый. А за перегородками девичьи звонкие голоса посмеивались. Саюри будет товаром во второй раз. Чужая. Купленная. Другие же майко радовались обряду.
Всё познаётся в сравнении. Пока кто-то плачет, кто-то заливается смехом. Тьма не может существовать без света. Зима без лета. Свобода без цены за неё.