2
Они улетели.
Без прощаний, без флагов, без уверенности в том, что им вообще стоило сюда прилетать.
Беззубик последним взглянул на Снежика. Тот не ответил — только поднял голову, как будто хотел что-то сказать, но промолчал, как всегда.
Иккинг кивнул мне — жестом, в котором было что-то странное: не извинение, не благодарность, а... понимание?
Я не ответила.
Снежик остался рядом, пока они исчезали в утренней дымке. Только когда последний силуэт скрылся за скалами, я выдохнула.
— Назад, — сказала я, и он послушно двинулся рядом.
Ночь пришла быстро — на Эйвандейре сумерки не задерживаются. Здесь свет не борется с тьмой — он просто уходит, будто боится.
Я не могла уснуть.
Что-то внутри скребло, как когти по льду. Не страх. Не боль. Предчувствие.
Снежик поднял голову, когда я встала. Он не задал вопросов. Он никогда их не задаёт.
— Надо выдохнуть, — прошептала я. — Пойдём туда, где поёт небо.
Мы добрались до подножия скалы, и он остановился. Дальше — пешком. Он знал это. Знал и не возражал.
Святилище стояло на самой высокой точке острова — обветренной, открытой всем ветрам, как будто оно было вырвано из другого мира. Круг камней, потемневших от времени. Никаких украшений. Только тишина.
Я вошла внутрь. Здесь всегда было холодно, но сегодня — особенно. Ветер играл между плит, заставляя их петь. Этот гул не слышали чужие. Только свои. Только те, кто остался.
На центральном камне — меч. Сломанный. Рукоять с потемневшей кожей. Капли крови, застывшие в вечности.
Оберег матери — сплетённый из тёмной кожи и чешуи Снежика — всё ещё висел на перекладине. Колыхался на ветру.
Рядом — плед. Наш клановый. Узоры почти стёрлись, а запах гари остался.
Я села, обняв колени. Плед тёплый. Или мне так показалось.
На оборотной стороне одного из камней — выцарапанный углём детский рисунок. Дом. Фурия. Два человека.
Мама. Папа. Я.
Я была там, когда небо рухнуло.
Они пришли днём. Даже солнце не ожидало.
Мама кричала: «Беги». Я не хотела. Папа схватил меч. Он не бросил его. Но меч вернулся без него.
Когда всё закончилось, я не слышала плача. Только хруст снега под ногами. Под копытами.
Их было слишком много. Нас стало слишком мало.
Я прижалась лбом к плите. Она холодная. Слишком живая для камня. Как будто хранила голос тех, кого я уже не слышу.
И тогда — небо надорвало себя.
Рёв.
Чистый, режущий, пронизывающий до костей.
Снежик.
Я подскочила на ноги. Плед упал, оберег закачался, меч дрогнул.
Снежик не звал — он сражался.
Я бежала вниз. Камень бил по пяткам, пальцы соскальзывали, дыхание сбивалось. Но я знала путь. Это мой остров. Моя боль. Моё небо.
Отблески — синие, яркие, прерывистые. Залпы. Один. Второй. Ответ.
Лёд дрожал.
Я выбежала на гребень — и замерла.
В небе, над снежной лощиной, сходились две фурии.
Снежик.
И Беззубик.
Они не играли. Они дрались.
Слепые удары. Заряды. Крылья, разрезающие воздух. Хвосты — как клинки.
Тишины не было. Только грохот и вспышки.
С другой стороны лощины — фигуры. Бегут. Кричат.
Команда Иккинга.
Они вернулись.
Но слишком поздно.
Я стою на склоне, ветер бьёт в лицо, как пощёчина. Снежик — там, в небе, ослепительный и опасный, его залпы рассекают тьму. А напротив него — чёрный силуэт, знакомый до боли. Беззубик.
Они движутся по кругу, быстро, яростно, как два шторма, сцепившихся в небе. Их драка — не жестокость. Это... что-то другое.
Обида? Инстинкт?
Или их кто-то стравил?
Из-за деревьев, с другой стороны, вырываются фигуры. Первым — Иккинг. За ним — Астрид, Сморкала, Задирака, Забияка и Рыбьеног. Они кричат. Кричат имена.
Но драконы не слышат. Или не хотят.
Беззубик бросается вперёд, бьёт хвостом — мимо, но близко. Снежик уходит в спираль, резко пикирует, выбрасывая залп — почти по ногам Иккинга, который в панике отшатывается.
— СТОЙ! — кричу я.
Поздно.
Беззубик сбивается, разворачивается на полном ходу — и замирает. Его глаза ловят мои.
Снежик — тут же, рядом. Рычит. Медленно спускается, но не гасит агрессию.
Я выхожу вперёд, по льду. Под ногами трещит, но мне всё равно.
Руки опущены. Лезвий не достаю. Пока.
— Назад, — говорю Снежику.
Он медленно поворачивает голову ко мне. Дышит тяжело. Плечи дрожат. Но слушается. Отступает.
Беззубик стоит, настороженный. А затем — зарывает когти в снег. Затаился. Не нападает, но и не уходит.
— Что происходит? — рычит Астрид, добежав, тяжело дыша.
Я не отвечаю. Смотрю на Иккинга. Он уже рядом. На лице — не гнев. Тревога.
— Мы улетели, — говорит он. — Как ты просила. Но потом...
— Потом? — перебиваю. Голос холодный.
— Он... — он смотрит на Беззубика. — Он вдруг стал нервным. Почти паническим. А потом... сорвался. Сбежал.
— А ты за ним, — заканчиваю я.
Он кивает. — Он что-то учуял. Или кого-то. Мы не знали, куда он летит. Просто... следовали.
Я оборачиваюсь к Снежику. Его глаза — светлые, как лёд. Он смотрит не на меня, а на Беззубика.
— Это была агрессия, — говорю. — Но не их. Их кто-то столкнул.
Все молчат. Только ветер поёт, завывая между деревьев.
— Что ты имеешь в виду? — осторожно спрашивает Астрид.
Я медленно подхожу к месту схватки. Снег вокруг взорван, но кое-где — следы. Не драконьи.
Я наклоняюсь. Провожу пальцами по земле.
— Здесь был человек, — говорю. — Недавно.
Поднимаю ладонь. На ней — тонкий порошок. Мерцающий. Липкий.
— Это... возбуждающая смесь. Старое, почти забытое. Когда-то её применяли, чтобы натравить дракона на другого. Работает мгновенно. И безотказно. Особенно на фуриях.
Пауза. Только дыхание.
— Кто-то хотел, чтобы они подрались, — тихо говорю. — Или... убили друг друга.
Снежик делает шаг вперёд. Я кладу ладонь ему на морду, и он сразу замирает.
— А вы, — смотрю на команду. — Вернулись вовремя. Или слишком поздно.
— Мы не виноваты, — жёстко говорит Астрид. — Мы сами не знали, что он сорвётся.
— Я не говорю, что это вы, — отвечаю.
Смотрю в небо. Оно чёрное. Ни звезды.
— Но кто-то уже здесь. И он знает, куда бить.
Иккинг делает шаг ближе.
— Мы поможем, если позволишь.
— Не позволю, — сразу бросаю. — Но не прогоню. Пока.
Молчу. Потом:
— Лагерь у подножия. Спите по очереди. Никому не доверяйте. Даже своим драконам. Пока мы не узнаем, кто начал.
Я разворачиваюсь. Снежик рядом. Беззубик отступает, медленно, тяжело, будто сам не понимает, что с ним было.
— Постой! — зовёт Иккинг.
Я не оборачиваюсь.
— Утром поговорим.
И уходим в ночь.
На рассвете Лив показала им, где остановиться.
Они не просили дом, не просили крыши — просто кивнули, когда она сказала:
— Там. Два дома у склона. Их давно никто не занимает.
Она не объясняла, почему. И они не спрашивали.
Они шли за ней в молчании — через обледенелую улицу, где ветер всё ещё разговаривал с камнями, но никто больше не слушал.
Первый дом — с выбитой дверью, которую кто-то когда-то аккуратно прислонил обратно. Второй — с окнами, заколоченными изнутри. Оба пустые. Оба — мёртвые.
— Здесь жили Торин и Альд. Они были братьями, — сказала Лив, не оборачиваясь. — Один был рыбаком, второй — кузнецом. Оба... остались в ту ночь. Защищали своих.
Она не добавила, что в этих домах до сих пор пахнет солью и копчёным мясом. Что на полках, под пылью, остались фигурки драконов, вырезанные детской рукой. Что в одном из домов на потолке всё ещё остался выжженный след когтя — когда птенец громмеля не рассчитал силу.
Команда ничего не ответила. Просто вошли внутрь.
Она вернулась к себе.
Дверь её дома скрипнула, как всегда. Снежик остался снаружи, у крыльца, свернувшись кольцом и уткнувшись носом в хвост. Он тоже устал.
Лив сняла броню, аккуратно повесила на стойку. Каждое движение — привычное, автоматическое. Как у того, кто выживает по инерции.
В доме было темно, но уютно. Камни в очаге ещё держали тепло. Меха на стенах — чуть выцвели, но хранили запах дома.
Она села у окна. Открыла его. Ветер влетел сразу, холодный, но живой. Он напоминал ей, что всё ещё дует.
На столе — карта. Почти пустая. Только Эйвандейр. И вокруг — белые пятна. Пустота.
"Необитаемо", писали старые летописи.
"Забыто", думала она.
А теперь — снова кто-то пришёл.
Она облокотилась на край окна, подбородком на руку. Смотрела вниз, в сторону тех самых домиков.
Они не зажгли свет. Только дым от очага — тонкий, аккуратный, чужой. Осторожный.
— Вы умеете быть тихими, когда хотите, — сказала она в пустоту.
Где-то в глубине дома потрескивал пол. Старые доски отзывались эхом на каждое её движение. Всё здесь помнило. Даже тишина.
Она закрыла глаза.
Если они останутся — мне придётся верить. А если снова уйдут — придётся снова выживать.
Сложный выбор, когда оба исхода больно знакомы.
Лив поднялась, заварила крепкий чай с солью — по-простому.
Села обратно.
— Ну что, — сказала она самой себе. — Посмотрим, кто ты на этот раз, Иккинг. Герой, шпион или просто идиот.
На её губах появилась тонкая усмешка. Почти насмешливая. Почти грустная.
Ветер уносил пар из кружки наружу, в пустоту, где всё ещё кружились снежинки.
И Лив осталась в этом доме одна. С островом. С памятью. С ветром
Дом Лив был погружён в тишину.
Снежик спал у самой двери, свернувшись в кольцо, как живой страж. Его дыхание — ровное, тяжёлое, размеренное — будто успокаивало весь дом. Ветер за стенами выл, как всегда, но внутри всё было тихо.
Почти.
Сначала — лёгкий стук. Не в дверь. В окно.
Лив открыла один глаз. Потянулась за кинжалом.
Потом — движение. Тень.
И уже через мгновение в щель окна протиснулась Астрид, ловко, по-северному. Меховая накидка чуть задела подоконник, за ней — мешок с чем-то тяжёлым, а потом — сама девушка, ловко приземлившаяся на пол.
— Ты совсем спятила, — хрипло пробормотала Лив, оставаясь в полусне.
— Под дверью твой снежный сторож. Я не собиралась проверять, насколько он голоден, — тихо ответила Астрид, стряхивая снег с плеч. — Да и... окно выглядело дружелюбнее.
— Я подумаю над табличкой "вход для упорных".
Астрид усмехнулась.
— Я пришла не ради споров.
Она осторожно опустилась у очага и вытащила из мешка две кружки и свёрток.
— Травяной отвар. Не знаю, какие у тебя тут традиции, но у нас принято с врагами сначала выпить, а потом уже метать ножи.
Лив молчала, наблюдая за ней. Потом всё же встала, подошла, села рядом. Молча взяла кружку.
Некоторое время они просто пили в тишине. Только потрескивание огня и дыхание дома.
— Я слышала, что твой клан... был большим, — начала Астрид, аккуратно.
Лив не ответила сразу. Потом сказала:
— Был. До одной ночи.
— Я не спрашиваю, что случилось. Только... — она вздохнула. — Это место всё ещё дышит ими. И ты тоже.
— Я их помню. Всех. По именам. По смеху.
По тому, как один фальшиво пел, а другая варила отвратительный суп. И по тому, как они кричали в ту ночь, — её голос сорвался.
Астрид тихо опустила взгляд.
— У нас тоже были потери. Но ты — осталась совсем. И я даже не знаю, как это выносится.
— Не выносится. Привыкаешь. Как к ветру. Он режет, но перестаёшь замечать.
Молчание.
— Мы не хотим тебе зла, — сказала Астрид. — Мы не пришли с приказами. Или за фуриями. Мы даже не знали, что ты жива. Никто не знал.
— А теперь знаете. И это меняет всё.
— Только если ты позволишь.
Снова тишина. Но не напряжённая — живая.
— Останься у огня, — сказала Лив, поднимаясь. — Только не разводи философию. Мой дом это не поле для исповедей.
— Я умею молчать, — усмехнулась Астрид.
Лив кивнула. Бросила в очаг ещё одно полено, вернулась с запасным пледом и, не глядя, кинула его Астрид.
— И храпишь ты, скорее всего, громко. Предупреждаю.
— Это зависит от чая, — ответила Астрид, укрываясь.
Они больше не говорили. Но огонь горел. И впервые за долгое время дом Лив не был совсем один.