ГЛАВА 8
ЗОЯ
Аэропорт. Свобода — иллюзия?
Я думала, что почувствую что-то другое.
Облегчение. Радость. Может, страх, но тот, что бодрит.
Но всё, что я чувствовала, — это пустота.
Я стояла посреди шумного терминала, сжимая в руках ручку чемодана так сильно, что пальцы побелели. Люди проходили мимо, кто-то спешил к выходу, кто-то — в объятия встречающих. Сотни лиц, и ни одного знакомого. Никого, кто знал бы, кем я была. Или кем должна была стать.
Инеса Ризо.
Имя, которое я выучила, как молитву.
Имя, за которое я заплатила больше, чем просто деньгами.⠀
Я прошла паспортный контроль, едва удерживая дрожь в голосе. Девушка в форме улыбнулась мне — наверное, подумала, что я просто нервничаю перед поездкой. Она не знала, что я оставила всё за спиной. Сожгла всё дотла.
На улицу, где никто меня не знал. Где моё имя не значило ничего. Где за моей спиной не стоял отец с ледяным взглядом и железной хваткой. Где не было мамы, где не было клеток. Только я. И свобода. Такая пугающая, до звона в ушах.
Так странно — раньше я мечтала о ней. Представляла, как это будет — жить. Просто жить. А теперь всё казалось чужим. Город был шумным, слипающимся из неона и серых зданий, из криков, запахов еды и проезжающих машин. Люди говорили на языке, который я почти не понимала, но даже их смех казался громче, чем мои мысли. Я не была частью этого мира. Я была тенью, спрятанной под чужим именем.
Я поселилась в дешёвом отеле. Слишком маленькая комната, слишком тонкие стены, запах сырости и дешёвого освежителя воздуха. Но здесь была кровать. Замок на двери. И одиночество. Так много одиночества, что оно гудело в ушах.
Я впервые за долгое время купила себе еду — просто потому, что мне хотелось. Хот-дог на углу. Он был жирный, странный, но я ела его медленно, будто это был последний ужин на свободе.
Я смотрела на прохожих.
На девушек с беззаботными локонами, развевающимися на ветру, в ярких юбках, которые цеплялись за колени, как мягкое прикосновение весны. Они громко смеялись, болтали по телефону, шли куда-то, не опасаясь, что за каждым шагом кто-то следит. Им не нужно было оборачиваться. Им не нужно было думать о том, что кто-то проверит их сообщения, что чьи-то глаза прочтут их мысли, что чья-то рука сомкнётся на запястье и уведёт в тень.
Они были свободны.
На перекрёстке стояла пара. Девушка в рубашке цвета карамели и парень в джинсовке, небритый, с грязной шапкой. Они смеялись, что-то обсуждали, а потом он поцеловал её. Просто так. Без оглядки. Без страха. Без разрешения. И она не отстранилась. Не напряглась. Не ждала подвоха.
Я смотрела на них так, будто это кино, которое я никогда не смогу посмотреть до конца.
Никто не дышал им в спину.
А я всё равно не могла отделаться от чувства, что кто-то стоит за углом. Что чьи-то глаза прожигают мою спину. Будто я — не человек, а мишень. Даже здесь. Даже в новом городе, среди людей, которым до меня нет дела.
Я сделала пару шагов назад, спряталась в тени здания. Моё сердце било не так, как у той девушки на перекрёстке. У неё — быстро и легко. У меня — тяжело и гулко. Как шаги, что ты слышишь за спиной в тишине.
Я достала телефон, уставилась в пустой экран. Словно это могло защитить. Словно чужая жизнь в соцсетях могла заглушить мою собственную.
Но нет. Мне было не по себе.
Свобода. Так много я о ней мечтала. Представляла, как это — быть одной, выбирать, куда идти, что есть, как одеваться. Но почему-то она не казалась лёгкой. Она была громкой, пугающей, будто новая клетка, только с прозрачными стенами. И самое страшное — теперь я могла выйти... но мне всё равно хотелось спрятаться.
Я шла по улицам, не разбирая дороги. Просто шла. Люди мелькали мимо, как кадры, не имеющие ко мне никакого отношения. Здесь я была никем. И, возможно, именно в этом и была моя сила.
Но тревога не отпускала.
Она впивалась в мою грудную клетку, как чужие пальцы, сжимающие сердце. Я не могла расслабиться — ни днём, ни ночью. Даже когда улицы стихали, и город засыпал в своей неоновой истоме, внутри меня всё продолжало гудеть, как напряжённый кабель под током.
У меня были деньги. Немного. Про запас.
Достаточно, чтобы заплатить за несколько ночей в этом дешёвом отеле с облупленными стенами и кроватью, в которой скрипела каждая пружина. Но этих денег не хватило бы надолго. Свобода имела свою цену. И с каждым днём она становилась всё выше.
Я понимала: мне нужно искать работу. Хоть какую-то. Хоть где-то.
Но как искать, когда у тебя фальшивые документы? Когда имя, которое ты называешь — не твоё? Когда ты боишься, что любой слишком долгий взгляд приведёт к разоблачению?
Я не могла уснуть. Лежала на узкой кровати, уставившись в потолок, покрытый тонкой паутиной трещин. Время тянулось, а небо за окном медленно темнело, сжимаясь в чёрную пустоту, отражающую мою.
На седьмой день я познакомилась с Вероникой. Она жила этажом выше. Высокая, худая, с выкрашенными в пепельный цвет волосами и голосом, как у прокуренной певицы из дешёвого бара.
Она увидела меня в холле и первой заговорила.
Я хотела уйти, замкнуться, но её улыбка — ленивая, уверенная — как будто разрезала мою броню. Вероника не задавала лишних вопросов. Она просто сказала, что когда-то тоже начинала «с низов» — и что я ей нравлюсь.
В какой-то момент, между её затяжкой и моей неловкой попыткой улыбнуться, она предложила работу.
— «Vanilla Rose», — сказала она, щёлкнув зажигалкой. — Не бойся названия. Не всё так пошло, как звучит. Мы не проститутки. Мы — официантки. Просто в очень... специфическом месте.
Она подмигнула, будто это была внутренняя шутка. И я не стала уточнять. У меня не было выбора.
«Vanilla Rose» — бордель на окраине Лас-Вегаса, скрытый за вывеской, мигающей розовым светом, и высокими шторами, никогда не открывающимися полностью. Вероника работала там уже третий год. Знала всех. Знала, кто щедрый, кто опасный, а кто просто запуганный до дрожи.
И теперь я должна была узнать это тоже.
— Там хорошо платят, подруга, — сказала она, затушив сигарету о край мусорки, как будто это был изысканный жест, достойный киноэкрана.
Я молча кивнула. Что я могла сказать? У меня не было выбора. Только иллюзия, что я его имела.
Вероника сунула мне в руку листок с адресом и временем — «Сегодня. Девять вечера. Только не опаздывай. Мадам Карла этого не любит».
Мадам Карла. Звучало почти как вымышленный персонаж. Но от этого не менее пугающе.
Оставшись одна, я долго смотрела на мятый клочок бумаги, как будто он держал в себе всю мою судьбу. Или её обломки.
Я пришла к выводу, который знала с самого начала: если хочешь выжить, тебе придётся продать не душу — а свою гордость. И, возможно, свои надежды на нормальность.
Я дождалась вечера.
Переоделась в то немногое, что могло сойти за приличный наряд: узкая черная юбка и простая белая рубашка, которую я нагло расстегнула чуть ниже допустимого.
На губах — помада Вероники. На лице — чужая решимость.
Я вызвала такси и ехала, не задавая вопросов. Водитель что-то бубнил себе под нос, но я не слышала. Моя голова была набита мыслями, как чемодан наспех собранной беглянки. Что, если они узнают? Что, если отец...
Я прогнала мысли. Поздно бояться. Поздно останавливаться.
Машина остановилась у здания, которое трудно было спутать с чем-то другим.
«Vanilla Rose».
Высокое, массивное, в темном стекле, как грех, который прячут за занавесками. Вывеска горела мягким розовым светом, слишком нежным для того, что, как я чувствовала, происходило внутри.
Две массивные двери, украшенные резьбой роз, казались вратами в другой мир — не сказочный, а липкий и тёплый, как дыхание на шее в темноте.
Снаружи здание выглядело почти приличным — как дорогой ресторан, как отель на одну ночь. Только запах... Он был другим. Сладким. Тяжёлым. Опасным.
Я стояла у входа, пытаясь собраться с духом.
Если я сделаю шаг — пути назад уже не будет.
Но ведь его и так не было.
Я глубоко вдохнула.
И вошла.