Часть 7
После того, как они выскочили из туалета по одному, Чимин на протяжении всего урока прятал свои губы. Те были опухшими, красными, с потёртостями вокруг рта от былой страсти, и обрати на него кто внимание — легко понял бы, что он целовался. У Юнги видок не лучше — как оказалось, это Чимин задел зубом мягкую плоть губ, потому что его были без ранки, если вспомнить металлический привкус крови во рту, пока они целовались. Вспомнилось некстати, что у него ещё и кривой передний зуб, но пережитое совсем недавно удовольствие заглушало в нём неуверенность в собственной привлекательности. Он однозначно точно нравится Юнги. Чем? Непонятно, но нравится. Слишком ярко ему продемонстрировали испытанную ревность.
Если смотреть со стороны Юнги, извинения Чонгука, непродолжительные попытки достучаться выглядели действительно спорными, не знай он причины их ссоры. Юнги ровнял на себя, а, значит, представлял худшее — тот перешёл черту. То самое — недопустимое, что творили они, пока их не видел никто. От одной мысли, что Чонгук мог бы его поцеловать — Чимин шокировано замотал головой. Ну нет же, невозможно. Ну как такой бред пришёл Юнги в голову? Зато этот бред затмил чужую обиду, вынудил проявить чувства, пусть и прикрытые для остальных еще одним поводом доклепаться к ненавистному объекту душевных терзаний, и пойти выяснять причины. Чимину очень понравилась эта искренность в глазах, приправленная нескрываемой злостью, а после безудержной страстью. Этот порыв чувств сейчас тешил его эго и самолюбие. Чимин бы просто проглотил такое, начни Юнги обниматься у всех на глазах с девчонкой. Промолчал, повесив нос, расстроился, но так и не набрался бы храбрости подойти первым. Возможно, со временем, когда эти же мысли съели бы в нём всё живое.
Подпирая подбородок кулаком, которым он прикрывал губы, Чимин прокручивал в голове сладкие моменты интимной близости, что случилась между ними так спонтанно. Временами улыбался в тот же кулак и ронял лоб на свою ладонь. Невозможно же. От каждого кадра из воспоминаний, где Юнги глубоко погружал язык ему в рот, вылизывал шею, от напористых чувственных толчков в пах — волна жара скатывалась вниз. Умей кто читать его мысли — ужаснулись бы им. Думать о таком на уроке, сидеть возбуждённым и не иметь сил перестать фантазировать об этом — смело. Боже, он такое в жизни не вытворял — не догадывался, что вообще способен. Зажиматься в туалете с парнем, кончить там же, а теперь сидеть и возбуждаться только от одной мысли о случившемся. Уму не постижимо, но хотелось повторения. Хотелось чувствовать цепкие пальцы на боках, что в страсти причиняли боль, и мёртвый капкан сильных объятий. Юнги щупал его за зад. Сминал, притягивал. Боже, Чимин стыдился сейчас этой откровенности. Что говорить о пережитом оргазме рядом с парнем от его же ласк — это что-то невероятно постыдное.
Щеки периодически заливались румянцем, взгляд косился в сторону Юнги, как бы Чимин ни пытался себя сдерживать. А Юнги сидел, как ни в чём не бывало, слушал урок с нечитаемым выражением лица, временами потирая губы. По нему и не скажешь, что взволнован, что для него это в новинку. Подумают, что зажал какую-то девчонку и успокоил бушующие гормоны. Но именно пальцы, которые из раза в раз невольно возвращались к губам, напоминали Чимину, что это правда — Юнги сейчас думает о том же, пусть и виду не подаёт. О нём, о поцелуях. Их мысли сходятся.
На перемене Юнги снова утягивает друзей в коридор, исчезает на время, а после от него несёт табаком, стоит тому вернуться в класс. Чимин слышит этот шлейф запаха, что тянется от тройки, потому что сидит за партой у самой двери и рисует. Рисует губы. На этот раз свои. Блестящие, искусанные от недавних поцелуев, пальцы на них, что скрывают покраснение. Такие рисунки только больше будоражат фантазию и заставляют забывать об окружающем мире. В груди трепещет, в паху снова тянет — Чимин сходит с ума от переполняющих чувств. Даже усталость от бессонной ночи сходит на нет. В организме откуда-то берутся силы, будоража непрекращающийся поток мыслей. Точно рехнулся. Двинулся умом, потерял рассудок — он тонет в другом парне.
Юнги с друзьями пропадает после основных занятий, по своему обыкновению. Скорее всего, тот пошёл прогуляться, а после точно будет вынужден работать в доставке. Чимин как-то ненароком успел выучить чужой распорядок дня. До самого вечера он заставляет себя думать об уроках, заданиях, которые нужно выполнить, чтобы поскорее вернуться домой и отдохнуть. Глаза всё же чувствуют тяжесть, а силы постепенно уходят, рассеиваясь от усталости.
Свежий вечерний воздух уже веет надвигающейся прохладой, краски сгущаются от неизменно уходящего солнца. Спускаясь по ступеням школы, последние ученики разбредаются по домам. Глядя на асфальтное покрытие, которое в сумерках выглядит почти чёрным, он прибавляет шаг.
— Чимин! — окрикивают со спины. Сокджин, что топчется неподалёку, нагоняет его, касаясь плеча рукой. Это призыв остановиться. Чимин, встревоженный чужим появлением, хлопает глазами, не понимая причин. — Постой. Можно тебя на пару слов?
Кивает. Уже не избежать разговора, как с Чонгуком. Ну да ладно. Готов выслушать пару ласковых за своё поведение. Возможно, услышать извинения, которые точно не хочет слышать. Это ни к чему. Оба понимают, что их ничего не связывает. Не настолько они успели сдружиться, чтобы прикладывать усилия.
— Я хотел извиниться.
— Не стоит, хён. Это не нужно.
— Нет. Нужно, — перебивают, показывая решительность взглядом. — Я был неправ. Не хотел задеть твои чувства. Понимаешь? — Чимин прекрасно понимает, ведь изначально это мотивация поддержать друга и защитить от нападок агрессивного Юнги в сторону Чонгука. Не скажешь ведь, из-за чего он взъелся на самом деле. Не скажешь, почему Чимин так отреагировал. — Я просто хотел оказать поддержку. Дружеская солидарность. Когда на Чонгука бросаются с кулаками просто так, это первая реакция — естественно, я встану на его сторону. Честно, я так не думаю о тех, кто живёт с финансовыми трудностями, и у кого неполная семья. Это просто… глупое желание оскорбить в ответ.
— Сокджин-хён, я всё понимаю. Прости, что нагрубил. Не знаю, почему так взъелся. — Чимин прекрасно знает, почему, поэтому сейчас врёт, немного краснея. — Столько наговорил… Чёрт.
— Это ничего. Знаешь, меня бы тоже задело, — Сокджин опускает голову вниз, пока Чимин неловко топчется. Кажется, что взгляд падает на его потрёпанные изношенные кроссовки. Становится неловко. Как можно забыть о своём положении, когда чужие сияют белизной? Но всё это не вяжется со смыслом, вложенным в слова.
— Что? — не понимая, о чём речь, Чимин вглядывается в расстроенное лицо.
— Не говори никому. Мои родители разводятся. Это такое мерзкое чувство, ты не представляешь. Когда два человека, которых ты любишь, больше не могут ужиться под одной крышей. Когда понимаешь, что больше не будет тех вечеров, как раньше. Не будет совместных завтраков, причитаний отца после работы. Когда ты вынужден выбирать между двумя, с кем хочешь остаться. А ты не можешь. Ты любишь обоих. И в школе на тебя будут смотреть, как на брошенную отцом собаку, даже если есть деньги, о которых ты говорил.
— Хё-ён, мне жаль, — тянет Чимин, заламывая брови. Чужая боль кажется осязаемой. Тяжело терять привычный устой жизни.
— Я просто хотел дать понять, что так бывает. Так случается, и ты не виноват, что вынужден жить с этим. Ты не ублюдок, Чимин. Прости за это. Просто злость на одного конкретного человека заставила меня произнести такое. А нет денег — это нестрашно.
— Не надо извиняться. Хватит, перестань, — останавливает его Чимин, упираясь ладонью в тёплую грудь. Сокджина хочется поддержать, ему жаль, что тот вынужден раскрыться. И перед кем? Чимин ему никто. Но тот продолжает бороться за эту неокрепшую дружбу.
— Чонгук сам не свой. Сказал, ты жутко обижен. Я должен был. Мы можем забыть это? — с надеждой в голосе. — Просто не обращай внимания, ладно? Это просто слова. Я так не думал, когда говорил. Друзья? — протягивают ладонь для рукопожатия, чем удивляют Чимина ещё сильнее. Друзья? Чимин и не думал, что после сказанного им с ним вообще захотят водиться. Уже успел отказаться в мыслях от новых знакомств.
— Да. Друзья. Звучит неплохо, — улыбка ползёт к алеющим щекам. Руку жмёт влажная горячая ладонь. Видно, что тот тоже нервничает. Чимин и сам мелко подрагивает.
— Я должен тебе обед в знак примирения, — облегчённо вздыхают. — Чонгук бы меня сожрал, если бы я не исправил то, что натворил.
— Чонгук? — вскидывая глаза, Чимин вспоминает о своём долге. — Чёрт, я ведь тоже должен ему обед за разбитый экран телефона. Тогда давай так — это ты должен Чонгуку обед! — Чимин неловко чешет затылок рукой, улыбаясь собственной наглости.
— Ему? Да он теперь точно сожрёт и меня, и тебя! Это подстава, — и вдруг оба начинают хохотать. Чимин знает, что тот охоч до мяса, сосисок, что Чонгук ворует у всех из подносов в столовой, игнорируя возмущённые окрики с набитым ртом.
— Не могу не согласиться. Аппетит у него за двоих.
— Тогда договорились. Идём вместе.
— Я обещал ему говядину, — врёт Чимин с улыбкой на лице.
— Не удивлён, знаешь ли. Он на меньшее не согласился бы, — хохочет Сокджин, хлопая его по плечу. — Уже представляю, как Чонгук довольно будет запихиваться. Ладно, тогда до завтра.
Чимин согласно кивает, смотрит на лёгкую походку, широкие плечи, на которых свисает рюкзак, пока от него удаляются в другую сторону. Груз спал не только у него. Чимин и не думал, что сможет наладить отношения, и у него снова будут друзья. Вот так просто: один разговор — и всё решаемо. Храбрость подойти, показать, что неправ — и мостик между их мирами отстроен заново. Удивительно, но факт — Чимин всё ещё не способен на такое. Если он загоняется, то оттуда кажется, что выхода нет. Он считает себя недостойным, чтобы даже извиняться, хоть и неправ. Куда легче спрятаться от проблем в своей раковине и не отсвечивать. Этим он и отличается от Чонгука, Сокджина, Юнги, в конце концов. Те смело берут то, что им положено. Не боятся выглядеть неловко, не боятся сделать первый шаг, чтобы добиться чего-то.
Чимин завидует этой уверенности в себе у других, когда отходит от школы на приличное расстояние. Мимо проходят люди, которые возвращаются домой, слышится гул проносящихся мимо мотороллеров. Жизнь никогда не стоит на месте. Рядом с ним, совсем близко тоже гудит мотор. Чимин не сразу понимает, что звук не стихает, пока не оглядывается. Юнги притормаживает рядом с ним. Тот полз всё это время сзади, ожидая, пока его наконец-то заметят. Юнги в шлеме, а сзади, за сиденьем, небольшой багажник с рекламой доставки еды. На него непродолжительно внимательно смотрят.
— Что… что ты здесь делаешь? — решается Чимин на вопрос.
— Тебя ждал. Что хотел от тебя этот придурок? — выдаёт осведомлённость о его разговоре с Сокджином. Юнги наблюдал за ними. Видел, как он общался, жал руку, улыбался. А сейчас в чужих глазах плещется недовольство и интерес.
— Сокджин извинился. Предложил дружбу, — Чимин отчего-то стесняется вот так говорить об этом. Озирается по сторонам, проверяя случайных зрителей.
— Хреновые у тебя друзья, — недовольно подводит итог Юнги и отворачивается. — Садись, — безапелляционно указывает кивком за спину.
— У тебя тоже, — огрызается Чимин. Он вообще удивлён собственной храбростью, потому что защищает Сокджина. Да и Чонгука тоже закрывал спиной, когда Юнги выбил телефон из рук.
— Согласен, — весело усмехаются в ответ, рассеивая плохое настроение.
Чимин снова льнёт к чужой тёплой спине. С удовольствием путает руки на плоском животе, прижимается, пряча улыбку за затылком. Обнимать Юнги чертовски приятно. От этого чувства в лёгких щекочет, роится и трепещет воздух. Никто не видит, не знает, а он крепче стискивает руки в объятиях. Лишь лёгкая встряска живота выдаёт Юнги — тот усмехается над его действиями, подкручивая ручкой газ, и трогается с места.
Дорога до дома кажется до ужаса короткой. Ему бы хотелось, чтобы вот так, в объятиях подольше, подальше ехать, лишь бы не отрываться от тепла. Юнги притормаживает, снимая шлем, вешает его на рукоять, а Чимину совсем не хочется расцеплять капкан из своих рук и вставать. Пригрелся, размяк, и ему так хорошо, что невыносимо. Ветер в волосах ещё не отпустил холод, но Чимин почему-то замечает чужие взгляды на себе. Юнги хлопает рукой по его сцепленным на животе пальцам.
— На нас смотрят, — шепчет через плечо. — Отпусти, успеем ещё.
— Почему? — Чимин не понимает причин чужих взглядов. Он ведь просто держится. Ничего такого, что может показаться неправильным.
— Потому что парни не обнимают других парней вот так, — указывая на его руки на животе. — Они держатся за плечи или за ручку позади сиденья.
— Как? — Чимин в ужасе расцепляет руки и отстраняется. Соскакивает с сиденья, чтобы найти эту злосчастную ручку, о которой сейчас говорит Юнги. — Но ты же… в тот раз… когда подвозил до школы, — заикается он от охватившей неловкости и стыда. — Ты же сам показал, как держаться! Откуда мне знать, что так не делают? Ты же положил мои руки себе на живот, сцепил их, притянул! — Чимин возмущённо хапает воздух от негодования.
— Я знал, что делал, — насмехается над ним Юнги, поправляя пальцами растрепавшиеся волосы от снятия шлема.
— Боже, как стыдно, — топчется на месте, оглядываясь по сторонам. Эти взгляды, что им кидали, кажется, липнут к коже осуждением. Он закрывает лицо ладонями и бурчит: — Ты невыносим! Я обнимал тебя, не зная, что творю. Бли-ин, — обречённо вздыхает он, краснея ещё больше.
— Если тебе легче, мне было приятно, — весело хихикают с собственной шалости. — Это ты невыносим, когда так реагируешь, — склоняются ближе, чтобы тихо прошептать: — Знал бы ты, что твоё смущение делает со мной — уши бы покраснели…
— Перестань, — Чимин тут же корит за намёк и допущенную близость посреди улицы. Юнги же голодно смотрит на его губы, вскидывает взгляд в глаза и топчется, отвернувшись в сторону гудящей дороги. — Ты уезжаешь сейчас?
— Уже хочешь от меня избавиться? Так быстро? — улыбаются ему, так и не ответив на вопрос.
— Нет! — слишком резко Чимин выдаёт отрицание, высказывая сорвавшиеся с губ чувства. — Просто интересуюсь, свободен ли ты, — кусает нижнюю губу, пряча ползущую на лицо улыбку. Ладони намертво вцепляются в лямки рюкзака. Неловко так открыто говорить с Юнги, когда мимо изредка проходят люди. Будто все знают их маленькую тайну и порицают за флиртующий взгляд в лисьи глаза, что смотрят в ответ с интересом.
— Пару часов есть. Уже отработал четыре, поэтому осталось подождать ночной смены. Есть варианты? — хитро ухмыляются, сузив глаза, и ждут ответа. Юнги тоже периодически поджимает подбородок, морща кожу, чтобы не улыбаться так явно.
— Ты не пришёл вчера в магазинчик, — находится Чимин. — У меня снова лишние продукты, — пытаясь перевести тему. Неудобно вот так прямо приглашать к себе.
— Я приходил. Зайти не смог, — вздыхает Юнги, пряча взгляд. Ему тоже неловко говорить такие откровенные вещи, которые кричат о чувствах и вчерашней обиде. — Ты глаза тёр, носом шмыгал. Просто не смог. Ушёл.
— Приходил всё-таки, — повторяет для себя, подтверждая собственные догадки. Чувствовал ведь, что за ним наблюдали вчера вечером. И скомканная пачка на асфальте с тремя окурками, Чимин теперь уверен, принадлежала Юнги. — Ты голодный? — закусив губу, он смотрит прямо в глаза. Там можно утонуть. Чимин готов захлебнуться прямо сейчас.
— Это предложение? — Юнги находится с ответом, а Чимин снова мысленно восхищается чужой предприимчивостью. Как ловко тот перекручивает его слова, чтобы добиться желаемого. Он бы просто ответил односложным да или нет. Здесь же, наоборот — знают, чего хотят. Возможно, так и планировали, подвезти до дома и провести немного времени вместе. Чимин жутко смущается от приятно тянущего чувства в груди. Застенчиво кивает, пряча взгляд. Юнги не стыдно привести домой. Юнги из его мира. Тот не побрезгует взять просрочку, которую Чимин и так планировал занести в кладовку и оставить, если бы Юнги уехал прямо сейчас.
Он разворачивается и уверенно шагает к лестнице, ведущей на этаж. А хочется подпрыгнуть, вбежать по ней, но это слишком явно будет кричать о его настроении. Нельзя же так. Нельзя так открыто выражать свои чувства, хоть это и позабавит Юнги, который молчаливо следует по пятам. Там, в тёмных проёмах лестничной площадки, его останавливают, вцепившись в запястье рукой, толкают в самый дальний угол без света и прижимаются губами. Трепетно выдыхают горячий воздух, прислушиваясь к звукам и отсутствию гулких шагов по бетону. Тут же обхватывают за талию, вжимая Чимина грудью в себя, и углубляют поцелуй. Колени непослушно подкашиваются от острого удовольствия и неожиданности момента, но Чимина стискивают сильнее, не позволив оступиться. Юнги улыбается в поцелуй, глотает сорванный вздох, дорвавшись до сладких губ, мокро сплетая языки. Совсем недолго целует, выпуская из ловушки, потому что и самому страшно попасться кому-то на глаза. Его подталкивают к ступеням, ухватившись за бока со спины, и тычутся лбом в затылок.
— Это ты невыносим, а не я, — Юнги возвращает услышанную ранее фразу владельцу, глубоко вздыхая. — Жить спокойно мне не даёшь, — зарывается носом в волосы, подталкивая сделать шаг на ступеньку выше. — И ходить тоже, — пошло шутит, от чего Чимин вжимает голову в плечи, краснеет только от одной догадки почему. У самого состояние не лучше. Всего-лишь маленький поцелуй, а разбушевавшиеся гормоны в теле — бьют в голову возбуждением, неизменно скатываясь в пах. Вот так легко, в пол-оборота заводится не только он. Неудивительно, что оба кончили в штаны сегодня днём только от потираний.
Чимин вводит код от замка неправильно, дверь отказывается открываться, потому что Юнги стоит, прижавшись к его спине, и горячим вздохом будоражит волосы на затылке. Водит по ним носом. Это не даёт собрать мысли в кучу. Он волнуется. Каждое движение за спиной ворошит в груди восторг, заставляет концентрироваться на касаниях пальцев, что непослушно лезут под полы пиджака и стискивают бок. Снова вводит — на этот раз успешно. Едва дверь захлопывается, и в маленьком коридорчике загорается свет, реагируя на движение — Чимина снова целуют. На этот раз несдержанно жадно. Обхватывают лицо ладонями, толкая язык меж пухлых губ, что с охотой распахиваются, пропуская глубже. Чимин не может привыкнуть к поцелуям. Каждый раз сердце заполошно колотится от внезапной близости, а в груди всё замирает, стягиваясь до размера молекулы.
Он цепляется за плечи пальцами, пока чужие руки гладят лицо, зарывается в волосы, а Юнги одной кистью сползает к горлу. Такой Юнги заводит его до чертиков и вспышек света перед глазами. Слишком глубокие поцелуи пьянят, лишают здравого рассудка, заставляют забыть, что хотел накормить.
— Пустишь в ванную? — Юнги отрывается от губ, оставляет несколько сочных поцелуев с причмокиванием, будто борется с собой и не может насытиться. Тяжело прерывисто дышит, заглядывая в глаза. Чимин тут же робеет от простого вопроса. В голове совсем не те мысли. Там похоть, страсть, желание, страх… Но его испуганный взгляд будто бы читают и спешат исправиться: — Не хочу идти домой. А после сегодняшнего хотелось бы постираться. Я в душе не был два дня. А от тебя меня бросает в пот каждый раз.
— Да-да, конечно, — тут же кивает Чимин, устыдившись своих мыслей. А ведь и вправду, Юнги избегает отца, живёт в кладовке на то, что заработал с доставки, лишь бы не возвращаться в ненавистную квартиру. Элементарно принять душ и постирать вещи — попросту нет возможности. — Сейчас, я принесу одежду.
Чимин распахивает дверь в ванную, пока Юнги стаскивает с себя форму и заталкивает её в стиралку на ходу. Руки дрожат, пока тело борется с остывающим трепетом, когда он рыщет по полкам комода в поисках чистой футболки и спортивок. Глядя на собственное бельё — Чимин не решается его взять, а нового у него нет. Это ведь временно — всего лишь на пару часов, пока сушилка не высушит одежду Юнги. От одной мысли, что тот будет сидеть с ним в его вещах без нижнего белья, он задыхается. Быстро несётся в ванную, где Юнги стоит уже по пояс раздетый с распахнутыми в паху штанами. Его ни капли не смущаются, отбирая из прижатых к груди рук сменную одежду. Взгляд невольно скользит по груди, запоминая очертания мышц, их форму, образ. Чимин в ступоре, смущён, взволнован, а Юнги улыбается.
— Будешь так смотреть на меня плотоядно или всё же отдашь мне то, что принёс? — Юнги издевается над ним прямо сейчас. Насмехается над состоянием, не стесняясь частичной наготы, что так приковывает взгляд. — Эй! — наигранно возмущаются. — Не смотри на меня, как на кусок мяса, Пак Чимин! Глаза подними! — Чимин тут же робеет, хлопая ресницами, уличённый за таким постыдным разглядыванием, краснеет до кончиков ушей, протягивая вещи.
— Прости, — нервный смешок, и он пытается сбежать.
— В мужскую раздевалку чтобы приходил последним, понял меня, бесстыдник! — кричат в спину напутствие, всё ещё посмеиваясь.
Двери хлопают за спиной, и Чимин закрывает багряное лицо руками. Какой ужас... Он только что действительно бесстыдно рассматривал Юнги, неожиданно наткнувшись на нагое по пояс тело. И куда только в такие моменты девается его робость? Ещё и пристыдили открыто. Нет, он не такой. Понятия не имеет, почему завороженно застыл. Никогда не смотрел на парней в раздевалке, никогда не рассматривал мышцы в таком ключе, представляя, как они будут перекатываться под пальцами от напряжения. Никогда не думал, что можно вот так пялиться на тело другого парня.
Чимин пытается отмахиваться от непотребных мыслей в голове, возникающих из-за шума воды в душевой, которая плещется стабильным потоком о голое тело одноклассника, занимая себя делом. Греет рис в микроволновке, жарит омлет с кусочками бекона и накрывает на стол. Юнги хочется накормить, зная, что тот недоедает. Зная, как жадно проглатывает в столовой еду, потому что пакет с просрочкой тот занесёт отцу. Чимин сидит за столом, дожидаясь выхода Юнги. Взгляд падает на небрежно сброшенную у порога обувь. Такие же потрёпанные жизнью кроссовки, как и у него, вызывают умиление. «Сегодня отличный день» — проносится в голове. Таких у него ещё не бывало. Первая тесная близость украдкой, отстроенный мостик на светлую сторону, где у него есть друзья, недолгая поездка с ветерком и затмевающие все это недавние жадные поцелуи.
Юнги застывает в дверях с мокрыми взъерошенными волосами, которые торчат в разные стороны. Его футболка мала, а спортивки впору. Ткань, что на Чимине висит свободно, обтягивает крупные мышцы груди, и небрежно топорщится в плечах, крича о несоответствии размера. Чимин сразу прячет нос в кулаке, стараясь не смеяться. Таким Юнги он ещё не видел. В его одежде тот выглядит комично. В паху штаны слегка топорщатся из-за неимения белья под ними. Чимин ловит себя на мысли, что думает об этом. Думает о выпирающем достоинстве другого парня, которое сейчас слегка оттягивает эластичную ткань, повиснув в расслабленном состоянии. Стыдно представить, что будет, если Юнги снова полезет целоваться, тесно прижавшись к нему. Чимин промаргивается, отгоняя от себя неуместные картинки эрекции.
Юнги же без слов садится, немного жуёт шкурку на губе в месте укуса, что остался после дневных ласк, разглядывая угощение.
— Спасибо, — серьёзно смотрит с пару секунд, прежде чем взяться за палочки. Таким Чимин его тоже никогда не видел. И даже не слышал, чтобы тот благодарил за что-то. Больно слышать слова благодарности за еду.
— Больше не говори мне это, ладно? — Чимин опускает взгляд в чашу с рисом, ковыряя его палочками.
— Не указывай мне, Пак Чимин, ладно? — вторят ему колкостью на серьёзное заявление. — Если я хочу сказать спасибо — я это скажу, — Чимин тут же вскидывает взгляд, натыкаясь на лисьи глаза. — Глаза опусти и не смотри на меня так, — напускное бурчание с набитым ртом.
— Э-э-э, почему это? Почему ты мне это всегда говоришь? Я уже не первый раз слышу от тебя такое. Неприятно, знаешь ли, — так же ворчит Чимин, покачивая головой. А Юнги молчит, чтобы после уверенно отвести взгляд в сторону. Отщипнуть кусочек омлета, закидывая в рот, и продолжить:
— Потому что, когда ты смотришь на меня — в тебя невозможно не влюбиться. Поэтому я избегал твоих взглядов. Вот и сейчас, черт, не смотри на меня, я ем, — Юнги смущается своих слов, словно какой-то мальчишка, который только что признался, что для него значат эти взгляды.
Чимина же прибивает к стулу. Набитый рис во рту отказывается скатываться по горлу вниз — там ком, который мешает дышать. Ему только что признались? Признались в симпатии? Или в чём-то большем? Волнение, неловкость от услышанного охватывает всё тело. Палочки в руках дрожат, и он с трудом проглатывает пищу, хватаясь за стакан с водой. Гулко пьёт, слишком громко сглатывая, готовый вот-вот подавиться. Казалось бы, разве день может быть лучше? Но похоже, что да. Юнги ломает в нём что-то снова. Рвёт в груди маленькие струны, что хлёстко бьют по сердцу, и то заполошно колотится под рёбрами. Невинный вопрос — и такой откровенный ответ. Чимин не ожидал.
Еда в молчании проглатывается слишком быстро, они не роняют больше ни слова. Юнги в его одежде выглядит совсем домашним. Чимин из раза в раз возвращает пытливый взгляд к нему, украдкой посматривая, как тот встаёт, моет за собой тарелку и уверенно расхаживает по квартире.
— Твоя? — со знанием указывает на комнату. Это ничуть не удивляет — в таких малогабаритных домах у всех одинаковое расположение комнат. Разве что те зеркальны со смежными квартирами.
— Моя, — тихо отвечает Чимин, ступая следом.
Юнги замирает, рассматривая комнату. Чимин на стенах развешивал свои любимые рисунки, пытаясь скопировать руку известного художника, но были и такие, что лично его. Юнги внимательно смотрит на один такой изучающим взглядом. Кивает сам себе одобрительно, подтверждая догадку Чимина, что этот несносный задира не лишён чувства прекрасного. Чимину приятно даже от простого молчаливого кивка.
— А тот серый блокнот, где он? — с издёвкой улыбается, обернувшись через плечо. Знает, что смутит его словами, но, видимо, это занятие слишком веселит. Нравится стебать лёгкими подколами, получая желанное. Юнги нагло проходит дальше, плюхается на кровать, растягиваясь по всей длине, и сминает под собой аккуратно застеленное покрывало. — Хочу его посмотреть, — щурится, закидывая руки за голову, и улыбается. — Тащи, Чимин, чего застыл? — взгляд тут же распахивается, возмущённо встречаясь с его.
— Не-е-ет, — тянет протест Чимин, а Юнги, уже приподнявшись на локтях и перевернувшись на бок, нагло лезет в стол. — Не смей, говорю, Юнги! — Чимин подлетает к столу и чуть не прищемляет втиснутые в ящик пальцы, захлопывая его. Стоит весь насупившись, загораживая собой личную драгоценность. — Знаешь, как мне было неловко тогда? Знаешь, как стыдно? Даже не представляешь!
— Оу, настолько всё сложно? Поверь, знаю. Представь мои глаза, когда увидел там себя… Представь, каково это, когда твои самые сокровенные желания и неправильные мысли находят отклик на чужой бумаге… — Его хватают в охапку рук, валят на себя, беззаботно тихо посмеиваясь. — Не ты ведь полез ко мне целоваться. Пусть я и пьян был тогда, но отчёт себе отдавал. Настолько неловко? Настолько стыдно?
— Да, настолько, — шепчет Чимин, вынужденно утыкаясь носом в шею, потому что Юнги крепко обнимает, вжимая его в себя. — Ты забываешь, что это я изгой, а не ты. Это надо мной смеются и издеваются. И ты в том числе. Сейчас тоже вот смеёшься, — хлопает рукой по груди, тяжело выдыхая воздух.
— Прости за это, — серьёзно хрипит Юнги, поглаживая по волосам, проходится снова по тому месту, где уже спала шишка, проверяя её наличие. — Принимать такого себя трудно. И уж тем более — кому-то открываться, но я рад. Если бы не напился, то вряд ли бы мы сейчас тут с тобой зажимались. И смеюсь я не над тобой и рисунками, а умиляюсь твоему стеснению.
Юнги снова усмехается, выпуская из капкана рук, и ловко переворачивает их местами, наваливаясь сверху. Тянется за поцелуем, стискивая бок пальцами, не встречая никакого сопротивления. Чимин слегка жмурится, приоткрывая рот и впуская легко скользящий по губам язык глубже. Вес тела на нём вдавливает в матрас, а руки, ощупывая, шарят по футболке, комкая её и слегка задирая. Откровенный томный вздох, что оседает на губах рассеянным теплом, Чимина плавит. Поцелуи скользят по щеке, плавно перетекают к шее, мажут по тонкой коже, оставляя губами влажный след. Чимин буквально чувствует, как что-то в нём ломается от жарких касаний. Он невольно выгибает шею, подставляясь под губы. Так приятно, что комната кружится перед глазами. Едва Юнги широко проходится языком по вздутым от напряжения венам, втягивает их губами, прикладывая чуть больше давления — его выгибает от удовольствия, а с губ срывается протяжный тихий вздох. Невозможно вытерпеть эти руки, что бесстыдно задрали футболку и щупают ребра, а язык тем временем скользко лижет горло. Чимин весь горит. Полыхает от сладких губ по коже, что голодно ловят рот. Юнги сипло мычит, углубляя поцелуй. Чимин чувствует бедром, как там, в паху, под эластичной материей дёргается от спазма член, что не скован бельём. Хватает одного толчка, чтобы прочувствовать чужие размеры. Юнги возбуждён, и это не новость для него теперь. Но так чётко осязать это самое крепкое возбуждение своим бедром — до жути стесняет. И неважно, что он тоже возбуждён. Это другое. На Чимине сейчас лежит парень, у которого стоит. Так явно, так раскованно в него тычутся, что это выбивает весь воздух из груди. Но их ласки совсем не те, что были в туалете. Сейчас не бурлит, не взрывается. Сейчас они осознанно медленно трутся, получая удовольствие. Кусают губы друг друга, обсасывают их, причмокивая, и наслаждаются уединением. Чимин зарывается в чужие волосы, слабо вздыхает в поцелуй, когда за стеной слышится телевизор.
Юнги не сразу реагирует, продолжая увлечённо целовать, но вот монолог отца к бездушному диктору всё же возвращает рассудок в бренное тело. Он приподнимается на вытянутые руки, поворачивая голову в сторону стены, и молчит. Чимин невольно опускает взгляд на раскрасневшиеся губы, щёки, вздымающуюся грудь, что обтянута маленькой, не по размеру футболкой. Его футболкой. А после интерес толкает опустить взгляд еще ниже — на штаны, что так явно сейчас демонстрируют контуры головки, которая упирается в ткань. Пока он бесстыдно разглядывает тело, нависшее над ним, не обращая внимания на звуки, Юнги весь напрягается. Для него они привычны, а гость видит в этом совершенно иное.
— Ты все слышишь, — как-то совсем разбито Юнги выдыхает открытие. — Всегда слышал…
Чимин, столкнувшись глазами с надломленным взглядом, понимает, о чём речь. Юнги знал, что при слишком громких ссорах Чимин был невольным свидетелем разборок, но не знал, что всех. Не знал, что каждый раз ему приходилось выслушивать слишком личное, разговаривай они на повышенных тонах. А такое там часто. У него в комнате почти всегда тихо, поэтому к Юнги через стену не долетали звуки. Ошалелый от открытия взгляд не отводят, проматывая в голове особые случаи. Не только драк, ссор, брани, а и редкие слёзы. Чимин несмело кивает, цепляясь пальцами за футболку на животе Юнги. Страшно от того, что могут вспылить, уйти, постеснявшись своей слабости.
— Это ничего, — шепчет он, бегая глазами по лицу Юнги. — Я ведь никому не скажу, — подтверждает догадки самого страшного для чужой гордости. Он поджимает губы, когда на глаза наворачиваются непрошенные слезы жалости.
— Не надо, — Юнги накрывает его глаза рукой и осипшим от волнения голосом повторяет просьбу: — Не надо, — будто призывает остановить рвущийся поток слов поддержки и не хочет видеть влагу на ресницах.
Юнги сползает по телу вниз, обречённо роняет голову ему на живот, как тогда в кладовке, ища молчаливой поддержки, и расслабляется. Протискивает руки меж спиной и матрасом, крепко обнимая, и жмурится, прижимаясь ухом к ткани футболки.
— Я полежу так немного, ладно? Просто помолчи и всё, прошу. Ни слова, Чимин. — Чимин слышит звон бутылок за стеной, пару матов, что в полнейшей тишине слишком отчётливо передаются, и он кладет руку на черные уже подсохшие после душа волосы. Аккуратно приглаживает взъерошенные пряди и накрывает ухо ладонью. Жмёт, едва ощутимо, приглушая звук, что доносится из соседней квартиры.
Чимину жаль, что он свидетель чужой боли и уязвлённой мужской гордости.