Тайное вожделение/ 18+

Кипа бумаг лежала на т-образном столе. Договоры о купле/продаже, найме на работу, передаче прав собственности, на землю, владение акциями, домами как внутри страны, так и заграницей, импорт и прочее. Чеки. Бесконечное количество чеков. Я проверяла все, к чертовой матери, все, чтобы понять, куда запропастилась сумма в сто пятьдесят тысяч долларов. Куда были потрачены эти чертовы деньги.

Дверь в кабинет приоткрылась, в проеме едва показалась голова моей помощницы Камилы, как я рявкнула:

- Я сказала не беспокоить меня!

Лицо Камиллы приняло страдальческое выражение. Она попыталась что-то сказать, но ей хватило одного моего взгляда, чтобы опустить голову и закрыть дверь. Меня нахер нельзя отвлекать. Я занята, мать вашу, и, если я занята, то все остальные катятся в ад. Одна бумажка за другой, одна за другой. Это успокаивало и нервировало, словно я играла с огнем, который и завораживал, и обжигал. Мне нравилось это. Нравилось досаждать, делать для кого-то ситуацию неудобной, колоть словами, резать, видеть боль в глазах. Чувство удовлетворения заполняло меня, насыщало этого голодного зверя, который уже на протяжении шести месяцев все никак не мог насытиться. И я не успокаивала его, не задабривала, чувствуя, как он защищает меня от внешнего мира, нападая первым, заставляя людей меня бояться.

В приемной раздались крики, кто-то ворвался в мой офис, находившийся недалеко от виноградников. Камилла пыталась успокоить взбунтовавшуюся женщину, но она была слишком зла, чтобы это делать, а потому попросту ворвалась в мой кабинет, захлопнув дверь перед самым носом моей помощницы. Бедная Камилла. Ей сегодня от всех достается.

Моя сестра стояла перед мной, вся красная, до ужаса разгневанная, дышащая так, словно ей не хватало воздуха, держащая лист бумаги, который, видимо, до этого сжала в комок. Не удосужившись разгладить, она бросает его мне в лицо, несколько раз ударив по столу.

- ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ ОГРАНИЧИВАТЬ МЕНЯ В МОИХ ФИНАНСАХ?! КТО ТЫ ТАКАЯ, ЧТОБЫ Я ОТЧИТЫВАЛАСЬ ПЕРЕД ТОБОЙ ЗА СВОИ ТРАТЫ?! КТО ТЫ ТАКАЯ?! КОБРА! КОБРА! КОБРА-А-А-А!

Кобра. Так меня здесь прозвали. Прозвали за то, что я была сукой, не входившей в положение людей, не проявляющей к ним никакой снисходительности и доброты, сукой, которая огрызалась, доводила до ручки, выгоняла людей с работы и держала в страхе всех работников. Но сукой, хорошо платившей за верность. Я ценила в людях преданность, их верность мне, моей винодельне, а потому щедро одаривала их, не давая нуждаться в чем-либо.

Кобра. Мне нравилось это прозвище, нравилось слушать его, видеть в глазах людей ненависть ко мне, злость, обиду и разочарование, знать, что, несмотря на это, они боятся меня, боятся, что я отвечу, что заставлю замолчать, а затем поставлю их на место, чтобы они не зазнавались, потому что от меня зависело обустройство их жизни. А я отвечала. А я била в самую цель. Била, мать его, потому что нападение - лучшая защита.

- Ты закончила? - спросила я, не давая своему гневу выйти наружу.

Пока.

Эстелла смотрела на меня с такой ненавистью в глазах, что мои губы невольно растянулись в улыбке. Боже, до чего приятно. Как охеренно чувствовать это, что твоя сестра, которая раньше смотрела на тебя, как на пустое место, теперь ненавидит тебя. Ну хоть какие-то эмоции, слава Богу.

- Я ЗАДАЛА ТЕБЕ ВОПРОС...

- Закрой. Свой. Рот, - отчеканила я, опасно низко понизив голос.

Эстеллу трясло. Трясло так, что она едва держалась на ногах. Но мне было плевать. Близких отношений у меня с ней не было, чтобы я переживала. Так что пусть идет на хер со своей истерикой и плачется мамочке в юбочку, что бедная Эсмеральда ее обидела. И будет обижать, сука, пока Эстелла не прекратит вести себя как конченая мразь.

- Села, - Эстелла, как тупая овца, смотрела на меня. - СЕЛА Я СКАЗАЛА!

И она рухнула в кресло, повинуясь мне. Потому что она знала, что сейчас зависит от меня. И будет зависеть в ближайшие несколько лет, пока часть отцовского наследства по завещанию не перейдет к ней. Пока Эстелле и Элоизе не исполнится тридцать лет, я распоряжаюсь их имуществом и деньгами. Не они. Не мать. А я.

Открыв ящик стола, я выудила оттуда бумажку, на которой была написана такая сумма, на которую я могу выдать зарплату всем сотрудникам винодельни на несколько месяцев вперед.

- Что это?

Эстелла насупила брови, пытаясь вовлечь меня в свою игру, которую она лихорадочно продумывал в голове, но я не тупая овца. Я не поведусь.

- Я посмотрела записи с камер наблюдения. Ты отдала эти деньги за сумку.

Убийственная тишина. Эстелла смотрела на меня, не моргая, оценивала ситуацию, прикидывала что сказать, но я не желала слушать эту дуру.

- Как долго ты будешь разбазаривать семейные деньги на всякую херню в виде твоих шмоток?

Губы Эстеллы задрожали, руки снова сжались в кулаки.

- Какого черта ты задаешь мне этот вопрос, Эсмеральда?! - шипела она. - Я имею право на эти деньги! ИМЕЮ ПРАВО!

Удар по столу привел ее в чувство. Дернувшись, она отодвинулась назад, когда я подалась вперед, когда в моих глазах стала открыто читаться угроза.

- Ты будешь иметь на них право, когда начнешь работать. Как я. Как Камилла. Как все остальные!

- Я не буду работать! - закричала она.

- Тогда ты и гроша ломаного не увидишь! - проорала я в ответ. - Не увидишь, Эстелла, помяни мое слово!

- Но это и мое наследство!

- Поговорим об этом, когда ты вступишь в свои права, - я села в кресло, резко пододвигая к себе другую стопку бумаг. - Пока последнее слово за мной. Выметайся отсюда.

Эстелла сопела. Злобно. С ненавистью. Дай ей нож сейчас, она бы перерезала мне глотку, всадила его мне в спину, распорола бы живот и с упоением наблюдала бы, как я умираю. Потому что только тогда она сможет жить так, как жила раньше: не думая ни о чем, транжиря деньги на пару с мамой, живя в свое удовольствие, даже не думая о том, чтобы пойти работать, начать жить как нормальные люди. Тусовки. Богатые мужчины. Поездки в другие страны ради показов и кутежа. К черту. Пошла она к черту.

- Ты не посмеешь еще раз со мной так разговаривать, - бросила она, вставая и ударяя сапогом кресло.

- Я буду разговаривать с тобой так, пока ты не обретаешь хотя бы грамм мозгов и не начнешь приносить пользу. Пока что я воспринимаю тебя как говорящий биомусор, бесцельно прожигающий свою жизнь.

- КОБРА! КОБРА! ТВАРЬ! НЕНАВИЖУ!

Эстелла кинулась ко мне через весь стол, разбросив все бумаги, целясь прямо в горло, но всего один удар пощечины, и еще какой пощечины!,  вышиб из нее всю смелость. Заскулив, она рухнула на пол, держась за щеку, а я, обойдя стол, схватила ее за руку и вывела из кабинета, посадив в приемной на диван. Она плакала. Невольно сердце сжалось при виде плачущей сестры, но этот порыв улетучился настолько же быстро, как и появился.

- Камилла, принеси лед.

Приказ. Мгновение, и пакет уже был в моих руках. Я села перед Эстеллой и положила лед на ее щеку, отворачивать, не смотря на эти слезы, что все еще находили отклик у той Эсмеральды, что была когда-то. Я уже и не помнила ее. Прошло шесть месяцев, как я улетела, шесть гребаных месяцев, а время летело так быстро, словно десять лет утекло. Каждый день был похож на предыдущий, каждый день я пропадала в этом кабинете, решая все дела, ведя бухгалтерию, отвечая за кадры, подписывая бумаги, отдавая приказы, ведя переговоры с иностранными компаниями и решая, какая из них будет заниматься импортом вина нашего производства. И наш доход существенно вырос.

Делала все, чтобы забыться. Чтобы не давать себе и секунды на подумать о том, что произошло тогда. Что я пережила.

В винограде я мало смыслила: в уходе, выращивании, посадке, сборе урожая, отвечала за цифры и буквы, а мой управляющий за виноградники и рабочих. Предыдущего я выгнала. Этот мудак обкрадывал нас, наживал целое состояние на нашей прибыли, водя мою недалекую мать за нос.

- Прости. За удар. - произнесла я, но тут же собравшись, твердо произнесла: - Эстелла, если ты еще раз попытаешься навредить мне, я не просто ударю - я тебе челюсть выбью.

Встала. Прошла к себе в кабинет. Снова села за документы, выкидывая этот чертов смятый клочок бумаги, с которым приперлась Эстелла. День сменялся ночью, а ночь днем, и так по кругу. День сурка, который мне нравился, потому что здесь не было места моим чувствам и мыслям, здесь крутились деньги, велись важные разговоры, повышался градус, а затем и доход винодельни. Хватало одного ужина, чтобы склонить людей к тому решению, которое пойдет на благо мне. Потому что мужчины любили глазами. Они обгладывали меня, пока я сидела в обтягивающем платье, что подчеркивало все, что я имела, все, чем меня одарила природа. Я флиртовала, играла с ними как кошка с мышкой, позволяла смотреть, но не трогать, и это заводило их. Мужчины. Что с них взять. Весь их ум помещался в орган, что находился между ног.

Оторвавшись от бумаг и сложив их в стопку, я потянулась, замечая, что на улице стояла кромешная ночь. Вышла наружу, заперев свой офис, а затем, пододя к Цыгану, что был привязан к стойлу, протянула к нему руку. Единственное существо, с которым я не могла быть грубой. Единственное существо, с которым оживала старая Эсмеральда, которая когда-то предавалась мечтам и жила сердцем. Сердцем, которого больше нет. 

Я погладила морду Цыгана, и он, громко фыркая, мотая головой, прижался к моему телу, требуя еще большей ласки. И я впервые за день улыбнулась. Только с ним. Только это существо, невинное, преданное, никогда не предававшее и неспособное на это, вызывало у меня искренние добрые чувства, которые я готова была дарить ему, отдавать без остатка. 

Отвязав от стойла, я оседлала Цыгана и направилась в сторону дома, что возвышался на холме, объятый тьмой ночи, пугающий своими размерами. Я так и не привыкла к нему. Он был чужим для меня, а я чужой для него, хотя мне были известны все его тайны, все закоулочки, все потайные ходы и подвалы. Я знала все о нем, но это лишь больше отдаляло меня от него, ибо никто не хочет, чтобы его тайны стали известным кому-либо. А я ворвалась в его пространство, расковыряла старые раны, узнав о пожарах и насилии, что видело оно до того, как здесь поселились мои предки и стали возделывать землю, чтобы посадить на нем виноград, произрастающий вот уже четыреста лет. Я выскабливала на стенах имена, не щадила дом, когда он ветром выл, взывал ко мне, чтобы я прекратила. Но я не прекращала. Боль. Она часть всех нас. Пусть привыкает. пусть знает, что каждый человек на земле несет в себе разрушение и предательство, ненависть и бесконечную боль, которая растекается по жилам и убивает все живое, что встречает на пути. 

Цыган остановился напротив главного входа и, когда я слезла, сам направился к конюшне, где терпеливый, не спавший из-за меня конюх, ждал его, чтобы направить в стойло. Я не благодарила. Это его обязанность. Я же не прошу благодарности за то, что делаю. Я получаю деньги. И он тоже. Каждый здесь находиться по определенной причине - деньги. Дверь открылась, как только в поднялась по ступеням и на пороге показалась Мария. Маленькая, полненькая, шестидесяти лет женщина, которая вскормила меня и воспитывала, пока моя мать прохлаждалась на очередных светских мероприятиях. Мария смотрела на меня с такой нежностью, надеясь, что я отвечу ей взаимностью, но я была беспристрастна. 

- Почему ты стала такой? - спросила Мария.

- Какой? 

Голос стальной, словно я вся состояла из металла. 

- В тебе раньше было столько жизни, Эсмеральда, столько доброты и любви.

Она прошла вперед, медленно, делая шаг за шагом, словно я зверь, которого можно было спугнуть. Я стояла на месте. Не знаю, почему. Просто приросла к полу, ожидая, что на сей раз сделает Мария, чтобы пробудить во мне чувства к людям. Она протянула ладонь и коснулась моей щеки, огладив скулу пальцем, нежно-нежно проводя ими по коже. Ее лицо. В его чертах столько всего читалось. А в глазах...я схватила ее за руку, отстранив от себя.

- Доброта может быть только с животными. Они не обидят. К ним можно привязываться. К людям нет. Любовь же делает слабой. Тебе нечего терять, когда ты никого и ничего не любишь. Никто не сделает больно, няня. Никто. Пока ты не любишь. 

Сказав это, я прошла внутрь и направилась к лестнице, чтобы пройти в свою комнату, принять душ и забыться непробудным пятичасовым сном, в котором не было места для тех воспоминаний, что блуждали по моему сознанию в первый месяц моего пребывания здесь.