Глава 18
Я смотрела на него и никак не могла понять, как именно мне задать те вопросы, что крутились в голове. Смотрела на него и не понимала, что делать после того, что здесь было вчера вечером. При одном лишь воспоминании я почувствовала, как мурашки въедаются в кожу, заставляя меня дрожать. Приятная истома разлилась по всему телу, заставляя свести ноги. Я боялась поворачиваться к нему, не хотела видеть это лицо человека, что мирно спал в кровати, занимая треть всей площади. Я оказалась вжатой в стену.
Его рука, тяжелая, горячая, огромная, по-хозяйски лежала на мне, упираясь в живот, чуть ниже груди, свободно прячущейся под едва прикрывающей что-либо тканью той самой злополучной сорочки будь-она-неладна. Она и сейчас не особо стремилась быть на мне, все время норовя спуститься, оголить грудь полностью, а я боялась, что так и получится.
Воспоминания были подобны ушату холодной воды, заставляющей меня испытывать целый спектр эмоций и желать провалиться под землю. А вдруг Рафаэль пожалеет о том, что он сделал? А вдруг он приехал ко мне после того, как провел время со своей бывшей? Вдруг он реально обманывает, как говорит Андреас, а я своими действиями лишь доставляю ему извращенное удовольствие. Как много в нашем мире мужчин, которые обожают обманывать женщин...может ли Уго быть одним из них? Один из тех, кто спит со многими, и каждая думает, что она у него одна?
Я смотрела на него, изучая идеальные черты лица, и желала провести по ним пальцем, очертить нос, скулу, которую целовала ночью, дугу, возвышающуюся над глазами, лоб, на который падали волосы. Ах да, эти волосы...волнистые, непослушные, такие жесткие, как их хозяин, и одновременно нежные - они благоухали, отдавая тем самым древесно-пряным ароматом, который въедался в мои легкие, оставаясь в них навсегда, пробуждая все воспоминания, связанные с Уго. Этот человек делал меня слабой. Этот человек заставлял меня чувствовать себя уязвимой. Потому что с ним я была не в силах контролировать себя, рассуждать, жить ту спокойную жизнь, которая бывает, когда в твоей жизни нет отношений. Я чувствовала, что мои мысли мне более не принадлежат, что они пропахли Уго, впитали его в себя, делая частью моей сущности, которую я так долго отстаивала с матерью, Андреасом, Эстеллой, которую я так отчаянно хотела защитить от посягательств других. Эта сущность должна была быть моей, она обязана быть беспристрастной, не чувствовать на себе никакого влияния. Должна была. Но Уго все испортил.
Он все испортил.
Ибо теперь я страстно желала оправдать его, услышать, что все, что сказано Андреасом, - ужасная ошибка, неправда, которая была произнесена вслух, чтобы отвратить меня от человека, чтобы вновь завладеть моим вниманием. Но я не могла, не находила в себе смелости, боялась разочароваться, услышать, что это правда, та правда, которая окончательно меня разобьет, превратит мои останки в прах, предав этой чертовой земле, в которой я никогда не найду покоя из-за разбитого сердца.
И я смотрела на Уго, желая вырезать образ этого человека на стенках своего скелета, испытывая к этому мужчине безграничную мягкость, нежность, желание любить, любить всецело, без отдачи, просто за то, что он есть такой: такой добрый, чуткий, заботливый, такой надежный, сильный, сострадательный, видящий хорошее в плохом, протягивающий руку помощи и никогда не оставляющий тебя наедине с твоими демонами. Я любила его. Боже, как это ужасно признавать снова. Я полюбила Уго, полюбила его таким. И мне плевать, есть ли у него деньги, плевать, обладает ли он недвижимостью, плевать, просто потому что этот человек сердцу моему был близок, потому что исповедовал те же ценности, что и я, мыслил так глубоко, что душа его казалась бездонным океаном, воды которого несут спокойствие и безопасность, надежность и силу, любовь и доброту. Я хотела бы омываться этими водами, ощущая, как они ласкают мои берега, въедаясь в пески, обтачивая скалы, скользя по гранитным ступеням, ведущим ко мне...ко мне..., образуя лагуну, в которой мы оба могли бы укрыться от всех жизненных штормов, спрятаться от напастей и знать, что мы рядом, каждый из нас. Чтобы спасти. Чтобы прикрыть. Чтобы тылом быть в этом большом мире.
Я осторожно встала с кровати, прошла в ванную и закрылась, ощущая, как горячие слезы бегут по щекам, как отчаянно стучит сердце, всего лишь желающее любить, любить в ответ, знать, что оно кому-то так же дорого, что кто-то хранит его, бережет, защищает от каждой несущейся в его сторону стрелы. И снова это отражение. Та жалкая девушка, что смотрит на меня и плачет, вечно плачет, не в силах наконец-то закрыться, перестать испытывать эту любовь, что делает слабой, уязвимой, обнажая все раны, все недостатки, которые никогда не будут приняты людьми, которые представляют собой лишь мишени на стратегическом поле, куда можно бить, бить сильнее, как именно, насколько глубоко...
Я подошла к зеркалу, стирая эти слезы, в ярости, в панике плеская холодную воду себе в лицо, плача тихо, так, чтобы меня никто не услышал, периодически закрывая рот рукой, кусая кулак, а затем, все же не в силах перебороть в себе этот чертов страх, страх быть отвергнутой, залезла в ванну, открыв винты полностью. И вода обрушилась мне на голову, выбивая почву из-под ног, заставляя сначала задыхаться, а потом дышать, дышать так яростно, так отчаянно, словно сейчас шла борьба за жизнь. Но кто-то нарушил мое уединение, вторгся в это пространство, нарушая ход событий, не давая мне выплеснуть все, забыться, смыть с себя моих демонов, рожденных далеко в детстве, обретших силу в юношестве и явивших свою мощь в моей молодости.
И этот кто-то примостился сзади, обхватывая ногами мои ноги, обнимая руками мои плечи, закрывая своей спиной мою спину, согревая своим теплом мое холодное тело, разделяя со мной эти жгучие противные слезы, утопая в них и той воде, что била по голове в надежде вымести из нее все дурные мысли, оставить там после себя чистоту, ту кристальную чистоту, после которой чувствуешь себя заново родившимся. А я цеплялась за эти руки, прижимая к своему животу; искала утешения в широкой мужской груди, что в последнее время часто выступала моими доспехами; с жаждой впитывала в себя тепло этого могучего жаркого тела, надеясь, что оно растопит тот лед недоверия, успевший покрыть меня, прогонит этот холод, сковавший все внутренности, сразится с тем страхом, что засел в голове, никак не покидая, жестоко, с вопиющей злостью цеплялся за меня, вырывая мясо, плавая в крови, причиняя ужасную боль, разрушающую все на своем пути.
Я падала. А он держал меня. Падала так быстро, так тяжело, а он держал меня, не давая провалиться в пропасть, сгинуть во тьме моих демонов, что протягивали ко мне свои ужасные, скрюченные руки, кричали, орали, вопили мое имя, злобно смеясь, с остервенением говоря о моей слабости, о том, что я проиграла эту войну за себя, что пора спускаться вниз, отдать себя на растерзание им, потому что таков был наш договор. Который я не подписывала. На который я не соглашалась. Но договор этот был составлен в одностороннем порядке, потому что демоны были сильнее, выше, больше. У них гораздо больше прав на меня, чем у тех, кто так боролся за мое право жить, радоваться, надеяться, мечтать, разглядывать, изучать, воплощать, создавать, быть.
И Уго был моим светом в этой тьме, поглощающей все, что попадало в эту пропасть. И он тянул ко мне руку, рискуя провалиться самому, но тянул, держал, поднимал, борясь со тьмой, вырывая из ее цепких лап, чтобы вернуть мне саму себя.
Уго сел перед мной, беря мое лицо в свои широкие ладони, лаская пальцами кожу под глазами, оставляя сотни поцелуев на ней, взывая к моему сердцу, что трепетало в его руках, что наполнялось светом, дыханием, жизнью. А я внимала. А я цеплялась. А я так боялась его отпустить, боялась, что все это всего лишь плод моего воображения, просила подтвердить, что все это правда, что он рядом, что не бросит меня, что горой моей будет, скалой, что не отпустит мою руку, держать ее будет до самого конца и никогда не предаст, не обманет, не воткнет мне этот нож в спину.
- Мы должны расстаться, я должна тебя отпустить, - шептала я, цепляясь за его плечи, как за спасательный круг, дрожа всем телом. - Я должна тебя отпустить, должна...понимаешь?
Лицо Уго становилось напряженным, брови устремлялись к друг к другу, глаза, такие красивые, такие родные, проникались страхом, перемешанным со злостью и непониманием.
- Зачем? Почему мы должны расстаться?!
Потому что я влюбилась в тебя, глупый. Разрыдалась. Влюбилась так сильно, что это сожжет нас обоих. Рухнула ему на грудь. Боюсь, что ты моя точка невозврата. Вцепилась в его волосы. Боюсь тебя потерять. Стала покрывать его лицо поцелуями. Так страшно. Приникла к его губам своими, проникая языком внутрь, желая почувствовать его, ощутить незабываемые нежность и силу. Это зависимость
Я не хочу быть зависимой. Нет. Я устала бояться потерять людей. Устала думать об этом, переживать о том, оставят ли меня сегодня или завтра.
- Ты обнажил меня, Уго, - прошептала я ему губы. - Обнажил. И я стала снова той, которой была когда-то. Мне страшно.
- Что страшно?
Его взгляд, такой умоляющий, такой проникнутый болью.
- Доверять.
И мы слились в поцелуе, не зная, будет ли он последним, не зная, расстанемся ли мы сегодня, не зная, как долго осталось этому местоимению "мы".
Не зная, где найти в себе силы бороться за то, что может каждого из нас однажды убить.
***
Множество голосов вокруг. А она говорит, и говорит, и говорит, рассказывая о том, как протекает ее жизнь, как счастлива со своим мужем, как красиво в Италии. И я внимал, все прислушиваясь к внутреннему голосу, пытаясь понять, что чувствую на самом деле. Смотрел на нее, подмечая, как она поменялась: волосы теперь короткие, едва достают до плеч, легкими волнами падая на лицо в форме сердца, оттеняя ее оливковую кожу, миндалевидные узкие глаза, которые, как мне казалось раньше, всегда на все смотрели с мягкостью. Щеки, подернутые легким румянцем, губы, покрытые коричневым блеском. Она улыбалась мне, и я улыбался в ответ, вежливо, по-родственному, совершенно не ощущая того трепета, который так боялся ощутить. Я так страшился, что при виде нее мои чувства вспыхнуть вновь, поглотят меня без остатка, сожгут до тла, заставляя корчиться от боли осознания того, что это табуированные чувства, не имеющие права на существование.
А их не было.
Не было.
Будто кто-то взял и ножницами отрезал этот чертов кусок нитки, связывающий меня с женщиной, сидящей напротив.
Но я ведь так ее любил. Так любил! Жить без нее не мог, ощущая внутри гнетущую пустоту, ненавидел все вокруг, понимал, что от меня осталась лишь эта сраная оболочка, которая подавляет истинного Рафаэля, угнетает его этими мыслями о Лукреции, о том, что я влюблен в сводную сестру, единокровную.
Но не влюблен.
Не влюблен...
Не влюблен!
И облегчение, такое всепоглощающее, такое захватывающее, такое невообразимо чистое, закручивает меня, даря чувство свободы, открывая второе дыхание, снимая с меня все оковы, что сводили с ума столько лет.
А рядом сидел образ Эсмеральды. Она сидела и держала меня за руку, посылая импульсы по всему телу, побуждая меня вспоминать ее голос, запах, смех. И эта улыбка. Раньше мне казалось, что красивее улыбки Лукреции нет, а сейчас я понимал, что эта улыбка никогда мне и не принадлежала, никогда не отзывалась во мне так, как улыбка Эсмеральды, глаза которой горели так ясно, смех которой был таким звучным, таким невероятно красивым, напоминающим фиесту на улицах Испании, страстное танго и море, Ионическое, омывающее берега моей родной, любимой Сицилии. Я готов был вечность смотреть на то, как смеется Эсмеральда, как меняются черты ее лица, становясь еще мягче, еще прекраснее, еще любимее. Я готов был вечность слушать этот перезвон ее смеха, вселяющий надежду и радость, дарящий веселье и беззаботность, проникнутый любовью ко всему живому.
Эсмеральда олицетворяла собой жизнь. Ее уверенные движения, подпрыгивающая походка, вечно смеющиеся глаза, размашистые, широкие движения руками, активная мимика, невероятная эмоциональность - она являла собой Мексику, огненную, страстную, пышущую чувственностью, открытостью. И я влюбился в эту Мексику. Влюбился так, как никогда не любил Италию, желал проводить с ней как можно больше времени, скучал, когда ее не было рядом, наслаждался, когда ее голова покоилась на моем плече, когда голос ее вибрировал в моей груди, когда губы касались моего лица, целуя лоб, виски, надбровные дуги, веки, нос, щеки, подбородок и наконец губы, оставляя такое послевкусие, которое я никак не мог забыть, вспоминая ночами, дотрагиваясь до своих губ, водя по ним пальцами, ощущая трепет, будоражащий, проникающий под кожу, вызывающий зуд, требующий немедленного удовлетворения.
Я влюбился. Влюбился. Влюбился так сильно, что пугало. Влюбился так, что хотелось забрать Эсмеральду и сбежать, чтобы никто и ничто не мешало нам пребывать в этом состоянии, любить друг друга, дарить тепло и заботу, ограждать от всех невзгод, переживать вместе все, что уготовано Богом, слушать дивное пение птиц по утрам и вместе ловить рыбу в море, купаться в его водах, а затем загорать на пляже, играя с песком, готовить пасту, заводить свой огород, ухаживать за цветами, которые по красоте своей едва ли могли сравниться с Эсмеральдой.
Эсмеральда украсила бы Италию, оживила бы ее, сделала бы еще более страстной, еще более чувственной, еще более наполненной жизнью. А как бы ей пошли тамошние платья, и эти шляпы с широкими полями, и эти маленькие каблучки, что сводят с ума своим стуком. И я бежал бы за ней, пока она убегала бы от меня, устремляясь вперед, не различая улочки, что утопали бы в закате солнца, а потом я бы прижал ее к стене одного и домов, целуя так, как любит землю вода, как плывут по небу облака, как освещает землю Луна, как шепчутся звезды при виде путника, как улыбается при виде солнца подсолнух, следуя за ним, не желая принадлежать кому-либо другому.
Люблю. И ничего здесь не поделать. Люблю всем сердцем, всем своим большим сердцем страстного, буйного, неугомонного испанца, алчущего приключений, игры на гитаре, корриды, танцев. Люблю.
Не отпущу. Буду рядом. Прогоню ее страхи. Прогоню и свои. Лишь бы только была она рядом. Мое сокровище в пустыне душ, так и не познавших любовь.