Глава 16
Скажем так... я решила преподать ему хороший урок. Эта мысль возникла не сразу: первые три часа я сидела в ванной, на полу, и, признаться, скулила себе в кулак. Но потом собралась. Потому что мне двадцать один год, не шестнадцать, и я не позволю какому-то хрену с горы растоптать меня морально без последствий.
Мало того, что я всю ночь с ним провозилась, мучаясь от дурацкой повязки на глазах: лишь бы ему, бедному, комфортно было. Так еще и нежничала, пытаясь облегчить его страдания. Как он поступил в ответ? Принёс всевозможный вред: абсолютно осознанно. И ему предстоит заплатить.
Я не кровожадна. Могла бы конкретно испоганить его жизнь, однако не в этом план. Все, что я собираюсь делать — прекратить реагировать на этого мудилу. Не то что вернуться к первым дням на базе: нет, там я поддавалась всем его действиям. Я намерена смотреть на него, как на пустую оболочку, не проявлять никаких эмоций — и неважно что он сотворит. Неважно, как будет больно отжиматься, как страшно висеть над обрывом или стоять под прицелом автомата — а я не удивлюсь, если он зайдёт так далеко. Рейдж не получит ни одного изменения в мимике, ни при каких условиях. Он не заслужил.
Так или иначе у меня разрывается сердце.
Я настроилась на своеобразную месть. Но это не отменяет того, как глубоко меня ранили его слова. Я бесконечно сомневаюсь в своем существе, а мужчина внес лепту. Я просто перестаю верить во что-либо светлое. У меня сил не остается сохранять надежду. Когда ты чего-то ждешь, и это что-то не приходит, жизнь превращается в рассадник ядовитого плюща — куда не шагни, везде шипы отравленные. Я устала. Очень.
Мне стыдно упоминать, как нуждаюсь в тепле. Это уже совсем по-детски. Не было покоя, нет его, и не будет. Пора смириться. Как-нибудь. Я не знаю как — это гложет. Все они правы в конце то концов: я жалкая и бесполезная. Данный приговор, озвученный с рождения, не оспорить.
И все же: я знаю для самой себя, что немощная. Но посторонние люди не имеют права подчеркивать сложившийся факт. Мама может: она меня родила. Рейдж — точно нет. Так что пусть давится холодом, который сам к себе призвал. Матов не хватает, чтобы выразить всю величину моего разочарования.
«И суть действительно не в тебе. Обычная ничтожная девчонка».
За что?
Это мой единственный вопрос.
За что он так?
Я ведь со всем трепетом, с заботой, с лаской. Чем заслужила? Как мне вообще проявлять к кому-то любовь, если каждый встречный обходится с этой любовью таким образом?
За что, Рейдж?
Я все способна понять, но не это.
Парни в курсе ситуации. Ну, вернее, они уловили, как мне паршиво. Не такого ожидали. Кастор и Джастин обнять хотели, Рик — поговорить. Я отказалась. Откуда мне знать, что они позже не размозжат меня так же, как капитан? Я больше никому не доверяю.
И все-таки Рик подловил меня, когда парни вышли из комнаты по каким-то своим делам. Он повернул голову, со своей верхней кровати к моей, и проговорил:
— Ты знаешь, как я себя утешаю, когда хреново?
Я не смотрела на него: тупилась в потолок, сложив руки на животе. Вяло ввязалась:
— Как?
— Вспоминаю о том, кто я.
— Военный, — зажмурилась от бесполезной очевидности, — Должен иметь стержень...
— Нет, — опроверг мужчина, проведя по темным волосам средней длины, — Я — крупица на шаре, который висит в бесконечности космоса. Ты себе представляешь? Вдумайся. Темнота без границ, а мы в ней не имеем значения. Число километров, которое мы не осознáем, даже если попытаемся — сплошное ничто, где тихо. В космосе нет звука.
Я сжала брови, соизволили повернуть щеку на подушку, и подавленно уточнила:
— И в чем утешение? Это же пугает.
Он говорил глухо, слабо качая головой.
— Если мы не имеем смысла, то и то, что происходит, не имеет смысла — в глобальном масштабе. Все происходящее — временно и быстротечно. И все это пройдет, Ривер. Наступит и наша темнота. Наша тишина.
Я не знаю каким чудом это сработало. Но дышать стало легче. Так странно: обретать покой из-за мысли о смерти. Однако, если верить Рику — это вовсе нестрашно. Это то, к чему все идет. Неизбежность, которую остается только принять. Там нас ждет умиротворение.
— У кошек девять жизней, — грустно произнесла я, — Вдруг и у людей их столько же?
Он вкатил нижнюю губу меж зубов и вздохнул:
— Тогда, надеюсь, сейчас идет моя девятая.
Вечером о вечном заговорили уже Кастор и Джастин. Мне пришлось быстро накидать в скетчбук их теорию, чтобы разобраться: я сделала это в ванной, после отбоя.
— Мы живем в трехмерном пространстве, — лисенок жестикулировал, — Но смотри... если нарисую на листе двух человечков: один стоит в комнате, а второй за дверью. Они находятся в двухмерном пространстве, так?
— Ну, — кивнул Джастин.
— Один человечек может попасть в комнату только если второй откроет дверь. А мы можем попасть в эту комнату без открытия двери. Просто палец к рисунку комнаты приложить — и мы там.
— Нуу, — протянул друг.
Кастор продолжал активно махать руками.
— Что, если есть четырехмерное пространство? Там живут инопланетяне или... или призраки... или те, кто умерли на Земле... наше прошлое. Этот «кто-то» может попасть к нам также: но мы его даже не увидим, так как воспринимаем лишь что-то трехмерное или двухмерное. Кто-то прямо сейчас может тыкать в твою задницу пальцем, а ты и не заметишь!
Короткостриженный зевнул.
— Ага. Она как раз чешется.
Я искренне влюблена в эту бессмыслицу, потому что без нее все стало бы совсем серым.
Сегодня среда, то самое злополучное утро, в которое Рейдж обещал выжать из меня все соки с помощью упражнений. Джастин вчера передал, что Рейдж сказал быть на стадионе в девять часов. Дебилоид. Включил мальчонку. Сам то постеснялся подойти? Или мерзко? Скорее всего второе.
Я поела кашу, что, кстати, уже смешно. Каша, каша, каша — теряю значение слова. А Кастор теряет значение слова «запеканка». Я без пяти минут рехнусь в этом дурдоме.
Иду со столовой, замечая тошнотворный силуэт вдалеке. Просил волосы не заплетать? Да пожалуйста, не буду. Увидит что потерял. Кого не вернет ни при каких обстоятельствах. Уж с самооценкой, касательно внешности, проблем не имею: нет, не считаю себя красоткой, но и уродиной не назову. У меня прекрасная фигура, потрясный зад, и чертов ахренительно аккуратный второй размер груди.
Пускай слюнями захлебывается. Я еще и на шоппинг за вещами облегающими и косметикой схожу: договорились с ребятами смотаться в ближайшее время. Заведу роман с одним из сотни человек на базе. С ним за ручки держаться стану, хихикать и обниматься — невзначай, на глазах у Рейджа, но не создавая видимость, что спектакль для него. Если он ожидал, что я продолжу быть щенком, то глобально ошибался.
И я даже не поражена, когда вижу в нем сожаление. Заезженная пластинка. Наша песня хороша, начинай сначала. Приласкать думает, чтобы позже уничтожить. Не выйдет.
Я встаю перед ним и совершенно спокойно поднимаю взгляд, создавая зрительный контакт. Во мне ничего: ни ненависти, ни волнения. А в нем нервозность. Он молчит, обводя глазами мою шею и, похоже, выдыхая в облегчении, что синяков не оставил. В нем плещется это лживое сожаление: будто осознал величину проступка. Капитан мнется, обдумывая, видимо, заготовленную речь, а потом начинает притворно ровным тоном:
— Ривер, я не умею это делать. Извиняться. Но мне с себя неприятно. Я много размышлял...
Он то отводи глаза, то впивается ими в мои, хотя стоит недвижимо, в привычной статной выдержке. Скажи мне кто-то в первые часы на базе, что этот мужчина прощения будет просить — не поверила бы. Вот оно как бывает.
— Те грубости, что я нес... это не по-мужски, это отвратно. Мне жаль. Давай мы попробуем... — следующая часть получается уязвимой, — Эм, ты бы хотела придти ко мне вечером, чтобы посмотреть фильм? Не надо на ночь оставаться, если тебе не хочется, я тебя зову не для какой-то выгоды. Ты можешь подумать, что я приглашаю ради того, чтобы спокойно уснуть. Но нет. Я приглашаю, чтобы все исправить, постараться. Куплю мармелад...
Он тяжело сглатывает от того, что во мне все еще не появляется чувств. Я солгу, если выдвину, что эти высказывания не пробрались в сердце. Но они ни черта не изменили. Не поведусь снова. Он вновь прогонит позже — мы это проходили.
Рейдж перекатывается с пятки на носок, внезапно утрачивая контроль над бешеной тревогой, и спешно бормочет:
— Так ты придешь, да?
— У нас начнется тренировка? — нерушимо отвечаю, и он сводит брови в неверии.
Пошел в задницу, скотина бесчувственная. Ты буквально несколько часов назад твердил, что я не получу ни грамма твоего снисхождения, что отныне я буду погибать от занятий двадцать четыре на семь, что ты, твою мать, желаешь прострелить мой череп.
Мне нужно обсуждать это хотя бы с собой. Проговаривать не вслух то, что я бы выкрикнула в его рожу. Иначе с ума сойду. Он ведь поистине мне небезразличен, отчего себя корю и бью.
Честно, я мало предполагала такой вариант. Мне казалось, что подобное поступит только через пару дней. Оно и к лучшему. Сразу пусть мучается. И он взаправду загорается отчаянием. Наклоняет голову, прослеживая небольшое расстояние между нами, сокращая его с помощью маленького шага. В данный миг его взгляд сравним со взглядом котенка, которому зарядили по морде — но он ласкучий, жаждет любви, поэтому лезет снова и снова.
— Я куплю мармелад, — тихо повторяет, — И включу фильм. Сумерки. Ты согласна?
Меня что, можно купить сладостью и вампирами? Он, черт подери, совсем тупой? Я кто? Проститука с нестандартной оплатой? Расхохоталась бы в презрении, но выдаю блеклое:
— Капитан, отдайте приказ по работе.
В чем-то это походит на усталый тон: как если бы Рейдж мне надоел. Он бесконечно ищет во мне ту прежнюю Ривер, но не находит.
— Я не буду, — мотает головой, ранимо нахлестывая, — Мы про нас говорим. Это первоочередно сейчас. Скажи, что придешь, и после этого мы вместе разомнемся, побегаем, потом стрелять из снайперки научу.
Ну ты еще заплачь.
— Значит разминаюсь, бегаю, а потом на стрельбище. Вас поняла, — киваю и разворачиваюсь, отступая подальше.
Завожу руку за заднюю часть шеи и растираю мышцы, параллельно вертя голеностопом. Он не сдается: вроде как хорошее качество, но не в данной ситуации. Подходит ближе и мягко берет за предплечье, привлекая к себе внимание, веля остановиться. Противно. Вчера этими же руками больно делал.
Его взгляд направлен в берцы, а положение тела зажатое. Словно мечется между выбором: говорить или не говорить. Все же решается, попутно поглаживая локоть большим пальцем, чем вызывает мурашки.
— Я хочу объяснить.
Нет, он вообще не хочет — это заметно. Произносит исключительно для того, чтобы все вернуть. Это срывает лоскуты кожи: то, на что он идет, дабы искупить вину. Но я не могу верить. Я хочу, но не могу. Откуда мне знать, что это так искренне, как выглядит?
— Я знаю каково это — терять, — мне кажется, что он смочил иссохшие губы под балаклавой, а следующие слова выходят приглушенно, смешиваясь с потоками ветра, — Я не хочу заново. Поэтому тебя гоню. Попробуй... понять. Ривер. Я другого не скажу, но попробуй понять из того что услышала.
Мне осточертели головоломки: я в них застряла. Все мы знаем как паршива утрата: я вот из-за мальчика, которого Рик застрелил, до сих пор страдаю. Это не оправдание поступкам капитана. Он не сказал ничего путного. Болтовня в никуда, которая меня не поразила.
Окей, ему страшно привязаться, потому что позже придется отпускать. Но зачем тогда втягивать нас в неформальные отношения, если его эта идея не привлекает? Он конкретно запутан. Ему пора разобраться в себе, а не ломать других личным бардаком. Меня не отпускает самое больное из услышанного: он бы с кем угодно так себя вел, как со мной. К кому угодно бы прижимался. И то, что происходит сейчас — на моем месте может быть любая девушка. Суть не во мне. Все это не особенное, потому что для него не особенная я. Не претендую на титул «Необыкновенная Мисс Мира». Но я бы хотела быть хоть немного ценной — а это возникает только тогда, как ты для человека уникален.
Я заправляю растрепавшиеся локоны за уши, и он мягко прослеживает это действие — во всем желает отыскать намек на примирение. Попытки тщетны. Но никто из нас не может пораскинуть об этом дольше, ведь позади спины мужчины слышатся увесистые шаги. Мы оба устремляемся к чужому присутствию, и Рейдж каменеет, превращаясь в того капитана, которого все здесь знают. Я, в свою очередь, обретают ком в горле: потому что вижу Синча. Секундно, ведь Рейдж меня тут же за себя ставит так, чтобы противный взор не коснулся вновь.
Какого-то хрена эта чепушила направляется к нам. Он тормозит напротив Рейджа и усмехается без вступительных фраз приличия:
— Спрятал красавицу?
Боже.
Я поджимаю губы в отвращении. Кто воспитал его таким уродом? Но меня живо отвлекает тон Рейджа, который обрел грубую власть. Не сравнимо с тем, как он говорил мгновениями ранее.
— Лейтенант Акоста. Так ты к ней обращаешься, а лучше не обращаешься вообще.
От полученной защиты меня тянет прибиться к этому шкафу и все простить. Однако я беру себя в руки и отключаю дуру. Изучаю красивую мужскую талию — ну да, ему обязательно быть обладателем шикарного телосложения... Стоп, я же вроде отключила дуру?
— Нет, дружище, ближайшие два дня я обращаюсь к ней часто, — довольно подчеркивает Синч, чем бросает в слабую дрожь, — Полковник поделился, как она ко мне вдруг просилась. Видимо, ты обижаешь нашу девочку?
Я закрываю рот ладонью, когда Рейдж делает решительный шаг вперед и толкает лысого своим железным телом, чеканя гравием, без раздумий, резко:
— Она не «наша». Она моя, — он берет секундную паузу, после чего исправляется с давлением, — В моем отряде.
Синч не колыхнулся. Кажется, растягивается в ухмылке. Его это забавляет. А меня скручивает жгутами. «Она моя». Звучало чрезмерно собственнически. Такие... глубинные слова, исходящие из самого нутра — не претерпят разглагольствований. Я таращусь в прямую спину, в широкие плечи, и опять попадаю в это — капкан чувств. Если тебя угораздит влюбиться, то ты не выпутаешься: все начнешь воспринимать за взаимность.
— Спешу огорчить. Хотя Ривер порадуется, — вздыхает с улыбкой, — Я сказал полковнику, что мне как раз не хватало одного человека к миссии. Твоя Ласточка — отличный кандидат...
— Нет, — низким басом отсекает Рейдж, — Вон пошел. Не мешай тренировку проводить.
— Это не вопрос твоего выбора, — посмеивается ублюдок, — Все решено и закреплено О'Коннором. Она согласна, исходя из вчерашних бесед. Я беру ее. Операция завтра, — он делает шаг влево и цепляется за меня хитрым взглядом, — Ты ведь не поменяла настрой, Ривер?
Отрежьте мой язык.
— Не поменяла.
Рейдж быстро оборачивается ко мне: я такого никогда не встречала в нем. Это страх?...
— Я не доверю ее тебе, — рычит, разочарованный моим поступком, и неожиданно толкает Синча в грудь, вымещая на нем это самое разочарование, — Она юная, не знает ничего. Мне плевать на ее идиотский ответ: решение за мной. Под твоим предводительством она никуда не пойдет, ты ее угробишь.
Об этом я не думала.
Рейдж со мной возился, держал за спиной или под боком, рукой прикрывал, зачищал локацию, прежде чем моя нога в нее ступит, отдавал те приказы, в которых не будет опасности... в отряде Синча похожего не предвидится. Я там одна. Без подмоги и подсказок.
Именно это вызывает в капитане большие чувства. Не отсутствие власти, не взаимодействие с Синчем, ни что либо еще. Факт того, что я под угрозой смерти — сейчас он вертится исключительно в этом. Мы говорили о том, как Рейдж боится терять близких, буквально пять минут назад. А теперь это, возможно, сбудется, по его мнению.
Я вижу, как лысый напрягается от буйного давления, и пытается отпихнуть мужчину, но тот не отступает — словно и не отступит, пока не добьется своего.
— Мы решили это с полковником, лейтенант Акоста согласие подтвердила, — ядовито повторяет.
— Мне плевать, — неподвластно произносит Рейдж, вновь и вновь не позволяя лысому на меня смотреть, — Бери другого солдата: опытного. Рика выдам. Ривер запрещаю.
— Иди оспаривай с О'Коннором, — шипит Синч, утомленный сопротивлением, и толкает Рейджа намного мощнее, — Ублюдок жалкий, втюхался в шлюху нанятую?...
Из меня вылетает громкое придыхание, ведь Рейдж выходит из себя и бьет хуком с правой: так яростно, что противник на землю падает. Синч теряется в пространстве, а Рейдж залазит на него сверху и принимается превращать лицо в мясо, совершенно забывшись в своем гневе. Его локоть заносится и опускается с ненормальной частотой, а рваное рычание гремит, по ощущениям, на всю округу. Я не могу быть безучастной и позволять твориться тому, что творится: кидаюсь вперед и с тряской касаюсь каменного плеча той руки, которая держит Синча за шею. Он весь в крови, вырывается, у Рейджа глаза застелены тьмой — и я впадаю в панику. Принимаюсь оттаскивать или пытаться делать это, крича неразборчивое:
— Хватит! Прекрати, Рейдж, остановись!
Мужчина не слушает, отказывается внимать, и я тяну со всех сил, назад, но он отрывает руку от Синча и пихает меня — не больно, но с немым приказом держаться подальше. Я отшатываюсь на ватных ногах и неожиданно впечатываюсь в кого-то боком. Задираю голову, моментально ужасаясь сильнее: это полковник. Он абсолютно зол, но только его команда способна прервать Рейджа.
— Слезь с него. Живо, твою мать, слез!
Он все-таки подключен к окружающему миру: жмурится и выдавливает громоздкий звук, прекращая побои. Синч начинает кашлять, а Рейдж встает, но не удерживается: со всей дури пинает его ногой в торс, на что О'Коннор переступает лежачего и толкает мужчину в грудь. Рейдж смотрит на него без какого-либо стыда, отчасти с вызовом, по типу: «И что? Ты мне нихрена не сделаешь». Окей... я к подобной смелости никогда не приближусь. Мне рядом с полковником шевелиться страшно, а ему ни по чем. Как давно они знакомы, если состоят в таких отношениях? Или Рейджа в принципе не интересует количество звезд на вышестоящих? Плюс еще одна головоломка.
Синч ругается матом и, как понятно даже тупому, продолжает кашлять демонстративно: показать, как пострадал. Я едва ловлю свой пульс: он под двести, и меня конкретно тошнит от переизбытка ситуации.
— Ты идешь за мной, — злобно произносит полковник, — А ты, — поворачивается ко мне, что заставляет побледнеть дополнительно на три оттенка, — Ведешь капитана Синча в медпункт. Потом выполняешь все указания, беспрекословно — на два дня под его надзором, как и хотела.
Нет, я не так хотела. Я хотела совсем не так. Меня охватывает тремор от формулировки: «Беспрекословно». О'Коннор фактически обозначил, что я обязана на все соглашаться.
На все.
Рейдж переводит на меня гневный взгляд, орущий: «Довольна?». Пожалуйста, отмотайте время вспять и позвольте мне изменить выбор. Я бы ни за что не пошла в администрацию вчера, если бы знала, чем это кончится сегодня.
***
Рейдж.
Кровь с перчаток, которую я стряхиваю, попадает на берцы одной шавке из отряда Синча. Упырь складывает губы в полоску, но молчит, как и вся толпа. Человек тридцать, вышедшие после завтрака, видели то, как я морду кромсал — гудели и свистели, но ровно до того момента, пока мы с полковником не приблизились. Им страшно мне в глаза смотреть, хотя за спиной языками треплют. Сочиняют тысячи причин, почему ношу маску и перчатки. Сплетничают круглые сутки: не удивлюсь, если до Ривер дошли разговоры. Не удивлюсь, если она думает то же, что и они.
Эта девушка, что выносит мой мозг, осталась позади, вместе с лысой тварью. Доигралась и допрыгалась. Идиотка, которая о последствиях не думает. Я репетировал свое чертово извинение всю ночь. Вышло сплошное дерьмо. Оно и неважно: что бы я не сказал, ей это не нужно. Я знаю, что виноват, и я не виню ее. Конечно, она злится. Заслуженно. Мне совестно, как ни разу не было. Утром в зеркало не пытался смотреть. Но это обязано было решиться. Как-нибудь перетечь во что-то нейтральное. Однако все вылилось в самый поганый исход.
Я ненавижу Ривер. И себя ненавижу тоже: с ее приездом это чувство возросло. Раньше я уничтожался прошлым. Сейчас уничтожаюсь и настоящим. Не должно было выйти так. Почему выбрали именно ее? Из всех девушек планеты они взяли гребаную Ривер Акосту. Я сразу понял, что пропал: когда Ханс фотку вывесил. Первое, что пронеслось в мыслях — «Ласточка». И тогда накрыло с концами: по сей день не отпускает.
Поначалу пытался выжить отсюда. Сволотой конченой был, дабы сбежала. Это не помогло. Как назло не ушла, доказать что-то хочет — я ее за эту силу воли задушить готов. Лучше бы слабачкой оказалась. Но она даже не плачет, и это мне голову взрывает. Я не понимаю откуда в ней стержень. Я правда не понимаю. У меня такого нет, а у нее он есть.
Все заходит слишком далеко. Я разрешил ей быть близко. Подпустил к себе. Сам подлез. Это не кончится хорошим. Это плохо кончится. Очень плохо. Я знаю, как это кончится. Я не хочу.
В те часы, когда она лежала рядом, когда позволяла обнимать, когда перебирала мои волосы — я почувствовал что-то, что всегда чувствую с ней, но в разы мощнее. И это проблема, ведь мне нельзя чувствовать. Я в курсе, что повторяю себе данную установку круглые сутки столько, сколько себя помню, и я в курсе, что это не работает, но с Ривер все напрочь сбивается. До нашей встречи, днем я стабильно находился в «серой зоне». Отключал механизм эмоций и воспоминаний — выполнял работу, избавляясь от гложущих картинок прошлого. Теперь, когда Ривер здесь, я ощущаю себя ужаснее: потому что «серая зона» исчезла, на замену ей пришли краски — и они выматывают. Я не могу отдохнуть днем, ведь думаю о ней. Я не могу спать ночью, ведь вижу то, что произошло.
Однако, возвращаясь к тем часам... несмотря на грипп, я перестал ощущать себя больным. Из-за нее. Словно она — какое-то лекарство, в котором я нуждался всю жизнь. Не предполагал, что это существует. Да я был уверен, что таких, как она, в целом нет — по крайней мере не для меня. И я сбит с толку. Ей нельзя тут находиться. Ей на самом деле нельзя.
Я часто размышляю о том, что она бы не легла со мной в постель, если бы знала, с каким монстром ложится. Ее наивность поражает. Иногда смотрит так, будто я какой-то светлый, или теплый, или, не дай бог, добрый. Это убивает: держать на груди ту девушку, которая бы возненавидела тебя, узнай истину.
Не могу остановить разочарование в себе. Я подтолкнул Ривер заботиться о том, кто заботы не заслужил. Какого хрена она заботилась? Глупая девчонка. Ладно бы, если бы глазела с целью трахнуть, как всегда до нее и происходило. Мы бы занялись процессом, выручив друг друга, и тут же забыли. Но она в душу смотрит, хотя я обозначал, что ее у меня нет. Копается и вдается в подробности, отчего впадаю в дичайший страх.
В это же состояние меня вгоняют и собственные действия: Ривер поделилась историей про Тристана, что высмеял ее чудесное искусство. На следующий день я предпринял все, чтобы этого выродка не взяли работать ни в одно хорошее место, никогда не присвоили достойное звание. Единственное, что ему светит — раскапывать и закапывать ямы, облагораживать территории в армии или варить обеды. Порой мне кажется, что я окончательно сошел с ума. Если она скажет, что в магазине сладостей продавец посоветовал невкусный мармелад, я и его работы лишу. И не только работы. Это неадекватно.
В той же мере неадекватно и мое недавнее поведение. Мне кошмарно жаль. Но, черт возьми, как еще это провернуть? Как заставить ее не питать ко мне нежность? Я самый конченый из всех конченых, потому что добился этого, но меня не устраивает. Хотел холода с ее стороны, а, получив, упал. Она предположила, что суть не в ней, что я бы так с кем угодно был, но это полная туфта. Нихрена подобного. Я просто слишком труслив для того, чтобы признаться. И мне стыдно.
Все это объективно неправильно: с ней я перестаю считать себя таким ужасным, каким являюсь. С ней на душе появляется какая-то гребаная подогретая нуга, если отодвигаю привычный хаос. Вот, в чем загвоздка — с Ривер у меня получается забыть о хаосе. С ней не снятся кошмары. Это необъяснимо.
Вероятно, антидот содержится в ее запахе? Волосы пахнут выпечкой: едва ощутимо. Корица или ваниль — нечто неописуемое, родное и потрясающее. Наверное, мне стоит попробовать купить это и поставить на тумбочку — тогда плохие сны прекратятся? Уверен, что нет, но девушка селит надежду.
Она приехала и переворачивает мое сердце, сжимая его в кулак. Я часто гонял в город, чтобы натянуть парочку шлюх, но с ее появлением больше не могу. Мне противно. Перед глазами лишь ее глаза. Тяга к одной конкретной девушке, а не к чужим. И я даже не хочу ее трахать. Нет, очень хочу, да, кошмар как хочу, но не так. Будто вставить, отодрать и кончить — не то, что подходит. Будто надо целовать и становиться... единым? Как, матерь божья, называется эта хреноборина? Что, сука, она со мной сделала?
Я бесконечно ее ненавижу.
Ни разу не был ласков в постели, но с ней я бы был — в параллельной Вселенной, естественно. Не затащу ее в кровать — это меня тотально свихнет. Держать дистанцию больше не выйдет, а нам расстояние необходимо. Недавно в череп залезли ядовитые предположения о ее бывших партнерах. Хорошо ли ей с ними было? Они вели себя правильно? Наверняка да, раз она так смущается тем обычных. Занималась любовью, а не сексом — что-то по типу того. Когда все робко и невинно. Я благодарен, что с ней были милыми, но это в сотый раз демонстрирует нашу несовместимость. Колоссально разные миры. Небо и земля.
Мы особо не говорим с Амандой: она лишь стрижет меня раз в месяц и учит рисовать. Наверное, она просто сразу поняла, что я не из тех людей, которые любят болтать. Однако в этот раз спросил:
— Та прическа, которую ты мне делаешь. Она нравится девушкам?
Аманда широко улыбнулась, а через пару секунд расхохоталась: без укора. Мне нравится проводить с ней время. Она завешивает зеркала, когда прихожу: только однажды сказал, что не буду смотреть результат стрижки, и рыженькая смекнула, ведь к следующему визиту в квартире не было ни одной поверхности, в которой можно себя увидеть.
— Рейдж, девушкам нравятся поступки, а не волосы... — она пораскинула и цокнула, — Ладно, волосы играют роль.
Я закусил губу, тут же воссоздавав то, как это делает Ривер — постоянно с губами играется. Со своими пухлыми, малиновыми губами... черт бы ее побрал. Ненавижу, серьезно. В эти губы вцепиться охото и не отпускать, за собой вести, холить и лелеять.
Целовать. Мне впервые хочется именно целоваться, часами, без перехода в серьезное. Наслаждаться этим. Наслаждаться ей.
— Дак что? — вздохнул я, выдернув себя из водоворота под названием «Ривер Акоста».
Она взялась за ножницы и тепло пробормотала из-за спины:
— Нравится. Тебе идет очень. Не зря отговариваю под тройку рубить, да?
Под тройку было бы действительно удобнее.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, походу появился кто-то, кому ты мои труды покажешь, — я тяжело сглотнул, а Аманда с облегчением добавила, — Наконец-то кто-то появился, Рейдж.
Она ошибается. Накрутила ересь что. Я не сниму балаклаву перед Ривер. Аманда не понимает. Это бы означало полностью ей сдаться, а я таким не займусь.
О'Коннор садится за стол и выплевывает мне:
— Сел.
Смешно.
Я так и стою, смотря на него без эмоций. Меня не это дерьмо волнует, а то, что одна дебилка согласилась на миссию, и в данный миг возится с Синчем. Клянусь, если он ее трогает...
— Эспен, сядь, — гнет свою линию и умело дергает за мои рычаги.
Я смыкаю челюсть, обретая натяжение в голосе.
— У меня нет имени, Джеймс.
Он тянет ящики, выкидывая личное дело Ривер на стол, к краю, где по приказу должен быть я. Отличная приманка. Естественно теперь сяду.
— Сел или оно появится для всех, —полу-рычит, блефуя.
Похоже, его не на шутку разозлил инцидент. Он впервые так гневен — по крайней мере на меня. Я уступаю и приземляюсь на стул, впиваясь глазами в ту папку, которую мне не выдавали для тщательного разбора прежде. Смотрел мельком, не воспользовался моментом — решил, что мне не должна быть важна подробная информация. Ложь.
— Сколько раз, Рейдж, я напоминал тебе про должок? — холодно произносит, прижимая предплечья к деревянной поверхности.
— Нисколько, — напряженно отвечаю.
Я работаю конкретного на него семь лет: не получил ни одного нарекания. Это впервые. И мне совершенно не нравится, в какой форме затевается разговор. В артериях образовывается пробоина, затопляя рассудок кровью.
— Вот именно. Что случилось, раз мне приходится напоминать? — скрепит зубами, — Ты ведешь себя недостойно должности. Я терпел, но положение усугубляется. Может, мне отстранить тебя и представить перед правопорядком? Достать скелеты из шкафа?
Я прикусываю внутреннюю сторону щеки до привкуса железа. Личное дело Ривер перестает волновать. Все опять зацикливается на боли. Нет. Сейчас должна быть «серая зона». Я вернусь к этому ночью. Не днем. Нельзя днем.
— Отвечай.
Мое горло раздувается, как при отеке. Я не могу об этом говорить. Я об этом не говорю. Ни с кем. Никому. Никогда. Легче пулю в висок, чем рот открыть.
— Рейдж, — настаивает урод.
— Они заслужили это, — пытаюсь держать голос ровным, но внутри крошатся кости, — Они заслужили, — это все слова, на которые меня хватает.
Джеймс вздымает брови.
— Заслужили? За то, что тебя не любили?
Я жмурюсь. Колено начинает трястись. Не за это. Плевать, что меня не любили. Они не любили ее.
Та самая ночная ломка: она захлестывает. Когда тебя тошнит, когда тело сводит судорогами. Я должен уйти в дом. Я должен достать все, что есть. Это поможет. Это позволяет абстрагироваться. Так только ночью. День — моя «серая зона». Но сегодня иначе.
— Еще раз ты учинишь драку с Синчем — я сделаю то, что сказал, — отрезает, как бы подводя итоги моих действий, — У нас с тобой хорошие отношения, но ты меня подводишь, и я ума не приложу, Рейдж. Из-за Акосты? — подает торс вперед, скребя медалями об стол, — Я единственный, кому она принадлежит. Я ее подбирал. Твоя задача — контролировать по моим правилам.
Я дышу. Стараюсь глубоко и медленно. Но выходит отрывисто. Мне нужно в дом... нет, не туда. Ривер с Синчем. Нужно к ней. Чтобы не обидел. Я не знаю как. Мне нужно домой, но я обязан идти к ней.
— Это любовь мужчины к женщине? Влюбился в нее? — накидывает, и я моментально мотаю подбородком.
— Нет.
О'Коннор склоняет голову.
— Братская любовь?
Кислород закупорен. Хорошо, что только глаза открыты. Ему не видно. Никому не видно. Это конец.
— Я ухожу, Джеймс, — спешно встаю, и ножки стула проезжаются по полу, раздаваясь дополнительным криком в висках.
Не знаю что конкретно он кидает вслед: возможно приказ остаться, а возможно новый вопрос. Я не слышу. В моих ушах только один голос. И этот голос лепечет: «Ненавижу бесконечность».
__________________
«Двухмерное пространство, в которое мы можем попасть, приложив палец. Значит, кто-то из четырехмерного может попасть в наше трехмерное точно также. Что, если призраки как раз оттуда? Что, если они могут вмешиваться в наше настоящее?»
— Ривер.