Глава 12
Серьезное предупреждение: психологическое насилие.
______________
Рейдж.
Двадцать лет назад.
Мой день рождения. Я смотрю на подарок. Попросил и получил: впервые что-то получил хорошее. Но я не понимаю. Это совсем странно. Я бы хотел мягкую игрушку. Знаю, в них играют девочки. Но я бы тоже хотел. Мягкую. Я бы хотел мягкости.
— Пап... что с этим делать? Как в это играть?
На нем появляется лукавый оскал. Я поднимаю голову, пытаясь быть смышленым. Предмет шершавый, плетеный. Может, мне нужно ловить им что-то? Может, это как... сочок для бабочек? Ловушка для них? Но где сетка? И я не хочу причинять им вред: бабочкам. Они красивые.
Отец трясет ногой, кривясь от моей глупости. Мне стыдно. Я постоянно такой: мало в чем разбираюсь. Родители говорят, что для семи лет я должен быть умнее.
— А на что похоже? Включи, сука, свои мозги, — выплевывает, ударяя пивом о ручку кресла.
Крышка прилетает в мою щеку. Не больно. Обидно. И обидно от того, что мне обидно. Я ведь мужчина будущий. Мужчины не должны обижаться. Мама говорит, что когда я грущу, ей тоже грустно. Потому что она родила «нюню» — я не знаю, что значит это слово. Но оно плохое.
— Веревка, — скромно бормочу, все еще стоя между его ног, — Она завязана.
— Это петля, ублюдок, сечешь? — устало выдыхает, — Чтобы ты повесился. Вечно тебе объяснять надо. Ты тупой.
Я тяжело сглатываю. Сжимаю длинную вещицу. Повеситься. Он этого желает. Я бы порадовал его, если бы послушался? Стоит ли мне поступить так? Будет больно? И как вешаться? Нет, я знаю примерно, но... мне нужна более подробная инструкция. Я не хочу снова сделать что-то неверно, не хочу разочаровать.
— Ее на шею правильно? — шепчу и голос подрагивает, как у ребенка... хотя я ведь правда ребенок.
Папа кивает, делая глоток за глотком. Я задаю тот вопрос, который задавать больно.
— И я умру?
Он хмыкает:
— Надеюсь.
Другим детям на их день рождения... им тоже дарят такое? Мои одноклассники получают веревку на день рождения? Откуда у них мягкие игрушки? Я мечтал о плюшевом лисенке: увидел у одной девочки. Наверное, она заслужила лисенка, поэтому он у нее есть. Я не заслужил.
— Поторапливайся, — подгоняет, указывая низом бутылки в сторону, — Просил же подарок. Получил. Давай, вперед.
Я пытаюсь не плакать. Мужчины не плачут. Но мне страшно.
— Прямо... сейчас? Можно... пожалуйста, можно завтра? — тихо упрашиваю, с волнением проводя пальцами по светлым жгутам.
— Сейчас. Залезай на стол. Крепи к люстре. Не зли меня, выполняй.
Колени трясутся. И слезы катятся. Я быстро отворачиваюсь к мебели посередине комнаты: на ней кастрюли и чашки железные, немытые. Ладно. После смерти темно: я размышляю иногда. Однако... вдруг я увижу лисенка? Он ко мне придет во мраке. Хотя бы там придет? Я к нему прижмусь. Я видел, как люди прижимаются. Как люди... они называют это объятиями.
Слезы бегут быстрее. Я так хочу, чтобы меня обняли. Я хочу обнять.
— Гребаный урод, ты что, всхлипнул? Сюда иди. Живо сюда.
— Пап, я боюсь, пап...
— Я сам завяжу, я тебя научу, раз ты не способен, падаль такая никчемная!
Он меня за шкирку тянет. За футболку. Я боюсь. Очень боюсь. Веревку выдергивает, и я держу ее, тяну обратно, я не хочу умирать сейчас, я не готов, я хочу, чтобы меня обняли, я хочу обнять.
— Пожалуйста, прекрати! — уже рыдаю, не получается перестать, меня колотит и молотит.
Он сильнее. Он выдергивает вещь и накидывает на шею петлю. Он это делает. Он делает. Он делает.
***
Рейдж.
Двадцать один год назад.
— Извинись, — командует мама, выкуривая длинную сигарету.
На ней так много крови. Она работает в магазине: разделывает мясо коров или свиней. Я так не умею. Она учит сейчас. Поросенок лежит на деревянной толстой доске. Мне нужно отрубить ему голову. Он еще теплый.
— За что? — бормочу, сжимая широкий нож.
Она бьет меня по затылку, отчего губы плотно смыкаю. Я так хочу, чтобы меня обняли. Я так хочу обнять.
— За то, что тебе страшно. Извиняйся, Эспен, — шипит, поправляя синий халат.
Мне правда страшно. Я люблю животных. Поросенок мертвый, да, но... не знаю, я просто боюсь резать ему шею.
— Извини за то, что мне страшно, — шепчу и пытаюсь не всхлипнуть.
Она вздыхает, как если бы ненавидела. Я хочу, чтобы меня любили.
— Знаешь, что означает твое имя, м? — тушит бычок об стену, дым от которого режет глаза, — Смелый и отважный. Такие люди даже во взгляде не должны показывать, как им плохо. Ты не такой, если не можешь банально свинье голову отсечь.
Я не такой. Я во всем не такой. Простите, что мне страшно.
***
Ривер.
Я предполагала, что мы с Риком выберем молчаливое примирение: когда вы не обсуждаете проблему и делаете вид, что ее вовсе не было. Но он повел себя иначе.
— Пойдем поговорим, — попросил, спрыгнув с кровати, когда вошла в комнату.
Мне было неловко, но я кивнула и последовала за ним. Мы остановились у подоконника, в конце коридора. Я стояла, оперевшись задом на белый выступ, и первой попыталась улучшить ситуацию, показать, что я хочу все исправить.
— Не буду так больше...
— Прости, — четко произнес он, отчего расширила глаза, задрав голову, — Я должен был объяснить тебе суть, и я не жалею о словах. Но жалею о том, как грубо прижал к стене, причинил боль. В моменте забыл, что ты девочка, что помягче быть нужно.
Я помотала носом.
— Я не хочу, чтобы ты относился ко мне, как к девчонке. Относись, как к солдату, Рик.
Он прикрыл веки, тяжело вздохнув. Следом нерасторопно к себе потянул: с разрешением, не давил. Я была сбита с толку, однако пошла на контакт. Это дружеские объятия. Без подтекстов.
— Я тебя не обесцениваю и не принижаю. Ты нам равна, — проговорил в утешении, невесомо водя по спине, — Но и грубость к тебе, как мужчина, я проявлять не имею права. Я не буду, даже если у меня на пути встанешь. Но не вставай, Ривер. Ты не изменишь положение. Я не изменю себя. Будет лишь напряжение между нами, а я этого не хочу с тобой.
Странно обниматься с тем, кого ты чуть больше суток назад страшилась до смерти, нелюдью считала. Я не согласна с ним, он кровожаден для меня в данном аспекте, но и постоянное натяжение было бы паршиво. Пока не знаю, как с этим свыкнуться. Я и не свыкнусь ни за что, такая история с убийствами детей — она не про меня и не обо мне. Но я приехала не в райское место. Я приехала на войну. Туда, где все априори кровавое.
— Я тоже не хочу, — шатко подтвердила, — Мне сложно, Рик, я тебя не пойму. Но ненависти нет.
На том и порешили. Он слабо подшутил:
— Ну, этого мне достаточно. Тем более Рейдж бы не простил меня, если бы я вызывал у тебя буйные чувства.
Я совершенно не поняла, что это означает, но мимо ушей не пропустила. Тренировок не запланировано. Капитан, наверняка, спит. Поэтому я заняла себя соединением пазла, ведь появились новые детали.
Что мы имеем: Рейдж носит перчатки, чтобы прятаться от других, а маску, чтобы прятаться от себя, он переодически ходит куда-то ночью, весь нервный, рисует и зачеркивает, у него есть перевернутая рамка, он дотошно заправляет постель, но аккуратистом назвать его никак нельзя, я до сих пор не знаю его настоящего имени и возраста. Что-то еще... точно! Он избегает отжиманий, но меня отжиматься заставлял. За завтраком идет позже, чем остальные. И его кто-то не отпустит с базы. Обожает мяту.
Пу-пу-пу... с чего бы начать...
Допустим, у него было неприятное детство, и все тянется оттуда. Но ведь не заставляли же его нацеплять балаклаву... если только его родители — военные. Тогда это бы многое объяснило. Возможно, они направляли его в данную сферу, учили маскировке? В бою он получил какие-то ранения, на лице шрамы, поэтому ему на себя неприятно смотреть? Он прячет руки от других, потому что... там есть значимые татуировки, и он не хочет, чтобы о них расспрашивали? Отжимания отрицает, так как сам часто отжимался и устал от этого упражнения?
Нет, пока слабо получается. Мне нужно больше информации.
Я виню и не виню себя за то, что полезла в тумбочку. Поступила низко, вторглась в личное пространство, но он ведь сказал, что ему порой хочется рассказать истину... я оправдываюсь, как могу. С другой стороны: Рейдж залез в мой альбом. Так что мы квиты.
Его руки до сих пор ощущаются на теле. Кажется, будто без них мне вечно будет одиноко. Но предупреждающие слова тоже не выветриваются из памяти: «Это ничего не значит». Для него — да. Но не для меня.
Я не дурочка, на свою влюбленность не переключусь. Приехала работать, поэтому задания превыше всего. Не знаю, будут ли какие-то другие, кроме основного, ради которого меня и взяли. Я бы поехала на следующее, если бы Рейдж предложил. Да, морально тяжело, однако приспосабливаться нужно.
Я стараюсь думать исключительно об обеде, когда выхожу с ребятами из корпуса. Но капитан сбивает настрой: мы пересекаемся в столовой. Я немею, когда он идет ко мне и соединяет наши глаза, отдавая четкий приказ, без излишеств:
— Поешь и идешь к полковнику. Поняла?
Спал ли Рейдж вообще? С момента, как мы разошлись, прошло часов шесть. Я ищу в его взгляде что-то нежное, что-то, что бы хоть немного походило на тот трепет. Тщетно. Там пусто, что сжимает сердце щипцами.
«Это ничего не значило. Мы просто говорили, просто смотрели кино, просто проводили время».
— Ривер, ты поняла? — давит, ведь я долго молчу.
Часто моргаю и учтиво отзываюсь:
— Да. Конечно. А зачем...
Но он обходит меня, удаляясь из помещения, словно куда-то опаздывает. Мужчина не солгал, намекнув, что мы вернемся к прежним ролям чужих друг другу людей. Сделаем вид, будто близости не существовало. Как мне отделаться от нашей ночи? Рейдж показал мне два фильма, держал близко, гладил... Как мне забыть?
Для чего к полковнику? Неужели... капитан меня отстранил? Он переосмыслил случившееся и решил отправить домой? У меня желудок падает — и в него не залезает никакая пища, пока сижу за столом с парнями.
Джастин шпарит анекдоты, пребывая в отличном расположении духа. Пытается меня веселить, пока Кастор что-то щелкает в телефоне, неотрывно, выглядя донельзя сосредоточенным.
— Идут занятия по ориентированию в лесу. Старшина рассказывает роте правила этого сложного дела: «— Так вот, товарищи солдаты, чтобы найти в лесу юг, надо подойти к дереву и посмотреть на него. Если дерево — пальма, то юг уже здесь».
— Чем гражданская собака отличается от собаки служебной? Когда гражданской собаке нечего делать, она спит в будке. Когда служебной собаке нечего делать, она эту будку красит.
— «— Але, это база?». «— Вы не туда попали. Это ракетная база». «— Это вы не туда попали. Кто мне заплатит за мой сарай?!».
Рик мотает головой, а я иногда поддакиваю. Сконцентрирована на предстоящем диалоге с полковником. И, когда иду по улице, перебираю в уме вариации надлежащих ответов. В лице не меняюсь: собранность, непоколебимость. А внутри подрагиваю знатно...
Слава Богу, дождя сегодня нет. Пришла бы вымокшая, хотя им тут всем не привыкать. Так или иначе завязываю низкий хвостик и стучусь. Мне доносится:
— Войдите.
Я вбираю теплый кислород помещения и попадаю в тот кабинет, где недавно отчитывалась за инцидент с Синчем. О'Коннор улыбается и отрывается от компьютера, веля садиться. Этот чертов стул... каждый раз, как электрический.
— Ривер, я долго не буду болтать, по делу сразу, — проговаривает, открывая ящик дубового стола, доставая оттуда бархатную коробочку, вводя в ступор, — Капитан Рейдж доложил мне утром о твоем успехе на миссии, — в горле сушит от неожиданности, — Он также отметил, что у тебя есть специализированное образование, поэтому было бы уместнее присвоить тебе просто лейтенанта, вместо младшего. Думаю, я могу с ним согласиться, — он протягивает предмет, и я перенимаю его в неверии, — Поздравляю с новым званием, лейтенант Акоста.
Что?
Я открываю коробочку и вылупляюсь на звезды. Мои первые звезды в жизни. Были галочки курсантские, а теперь... теперь... я даже не младший лейтенант. Я лейтенант. Я лейтенант!
Изо рта вот-вот вырвался бы писк, и я сжимаю губы и зубы, краснея от восторга данной новостью. Надо маме позвонить! Надо Рейджу в ноги упасть! Боже, я лейтенант! Господи, это не шутка!
— Ривер, — посмеивается О'Коннор, — Иди, все. Рад за тебя. Молодец. Так держать.
Я часто киваю, сжимая бархат, и лепечу в чувствах:
— Спасибо. Спасибо большое.
И следом тороплюсь покинуть кабинет, пока не натворила ересь что, пока не отобрали. Бегу по лестнице, параллельно снимая погоны, вытаскивая прежние знаки, втыкая новые, и судорожно бегаю глазами по результату. Две звезды. Целых две! Две! Две! Две! У меня две звезды! Кто крутая? Я крутая! Хочется встать в позу супермена, выставив кулак на радостях.
Молодец. Я молодец. Я большая молодец. В душе танцую, улыбка растягивается счастливейшая. И вижу Рейджа: он выходит из дома, опять в гражданском, почти в той же одежде, но джинсы на черные поменялись. Я, черт возьми, на него налечу — и все-таки себя контролирую. Иду навстречу, а затем в обратную сторону, вслед за ним, увязавшись хвостиком, и спешно тараторю:
— Капитан, я не знаю как благодарить, я, я, огромное Вам спасибо, это очень многое значит!
Он нажимает на ключи, и Додж пиликает, оповещая об отсутствии блокировки. Рейдж... он не со мной. Он весь в делах, ему срочно уезжать надо — так выглядит. Коротко отвечает:
— Хорошо.
Я потеряно гляжу на него и перекатываюсь с пятки на носок. Нет, мужчина не враждебен, ничего не предвещает агрессии. Он лишь куда-то спешит: закидывает черный рюкзак на задние места и садится за руль, не оглядываясь. Я не хочу быть щенком, поэтому туплю глаза и с досадой разворачиваюсь, шуруя подальше. Ну... ладно. Ничего такого! Рейдж позаботился о звании, а серенады вокруг этого развозить — не в его стиле. Покажу парням!
Снова наполняюсь радостью и быстро шагаю в общежитие. Ветерок обдувает, но от жара не избавляет. Я практически влетаю в комнату, используя ключ-карту, и бешено мечусь глазами из угла в угол, ища ребят, но... их нет. Никого. И обуви уличной тоже. Все... куда-то ушли. Я тут одна.
Сжимаю погоны в ладонях и больно кусаю внутреннюю сторону щеки. Так тихо. Пустота. На небе образовывается привкус глубинной печали от того, что не с кем разделить такой момент громкий. Я должна была привыкнуть за двадцать один год. Оказалось, не привыкла.
Продолжаю бороться за то, чтобы не расстраиваться сильно. Чего грустить? Звезды при мне. Я дурочка, раз удумала драму накручивать. Разуваюсь и переодеваюсь в домашнее. Свободные штаны спортивные, серые. Черная футболка укороченная, как и носки. Плюхаюсь на диван и снимаю телефон с зарядки, залезая в сообщения. Звонить не буду все же: она скажет нечто горькое, а по СМС воспримется легче. Пишу:
Кому: Мамочка.
«Я получила лейтенанта».
Дополнительно отправляю фото: доказательство. Женщина быстро заходит в сеть, и я смотрю на строку «печатает» в предвкушении. Но получаю то, что саднит и колет.
От кого: Мамочка.
«Точно твои? Кривоваты звезды как-то. Сняла с кого-то старые и обманываешь?».
Я свожу брови и рассматриваю металлические значки пристальнее. Они ровные. Блестят красиво. Аккуратные. На всякий случай проверяю кадр: вдруг там плохо получилось? Нет, также. Я, наверное, чего-то не понимаю....
Кому: Мамочка.
«Точно мои».
Она присылает через напряженную минуту:
От кого: Мамочка.
«Хорошо. Старайся больше».
Я кладу погоны на столик и погружаюсь в тишину, обнимая свои колени. Так случается, порой, что значимыми событиями человеку важно с кем-то поделиться. Желательно с теми, кто порадуется заслугам. Я ощущаю себя неблагодарной перед кем-то. Перед небом или перед Рейджем — что, в целом, одно и то же, ведь этот амбал двухметровый. А потому исправляюсь: делаю несколько глубоких вдохов и выдохов, отчаянно запихивая в себя прежнее счастье. Жду парней. Час, два, три, четыре, пять, шесть. Наступает вечер. За это время я поняла, что все на миссию уехали, а меня с собой не взяли из-за прошлого поведения. Отчасти, это даже заботливо... но я, словно лишняя или бесполезная.
Научившись пользоваться пультом, включаю телевизор, но что-то с вай-фаем, разобраться не получается, поэтому залезаю на верхнюю полку и берусь за рисунки. Руки сами карандашом управляют, вне моих команд. Из души льется, от всего сердца идет. То, от чего мурашки бегут, от чего тепло очень. Было.
В комнате горят только пара желтых светильников, создавая уют. Кутаюсь в одеяло и с губой нижней играю, вертя получившуюся картинку. Интересно, повторится ли подобное? Возьмет ли Рейдж меня за руку вновь? Нет, не так, как берет обычно: грубо дергает. Так, как держал в машине: увесисто, но нежно.
Я слышу шорохи в коридоре и прячу альбом под матрас, попутно шипя от того, как карандаш кольнул в палец. Дверь открывается, демонстрируя рыжую макушку. Кастор в гражданской одежде: джинсах, футболке и бежевом бомбере. Находит меня карими глазами и серьезно заявляет:
— Рейджа встретил. Он сказал тебя позвать в спортзал. В комнату, где тренажеров нет. Поторопись, пожалуйста.
Тренировки в двенадцати ночи. Как потрясающе...
Я шустро киваю и спрыгиваю с постели, не решаясь переодеваться. Одежда подходит, она спортивная. Мужчина отоспался и заскучал в безделье: поэтому меня гонять собирается. Приказ есть приказ. Звезды оправдывать нужно. Кастор опять уходит, не успев я спросить, где они были. Не успев я показать погоны. Хотя, кому до них дело есть? Уже очевидно, что никому.
Натягиваю кроссовки: они влажные сверху. Ходила за таблеткой в госпиталь, и врач мне целый выговор сделала за то, что я не пришла вчера. Вопросами завалила о том, есть ли цикл. Я скромно объяснила, что месячные были, и она вся скукожилась в недовольстве, словно поручение не выполнила. В чем, мать ее, проблема?
Белые лампы коридора сопровождают мою беглую ходьбу. Я стучу подошвой по железной лестнице и через пару минут толкаю дверь спортзала под землей. Снова: никого. Аж жутко становится от подавляющего безлюдья и света, который, порой, мигает. Я нервно трясу головой, избавляясь от полета воображения, где на меня прыгнут какие-то монстры, и открываю соседнюю дверь...
— Сюрприииз! — вопит Кастор, выпуская хлопушку.
Я в шоке.
У меня нет пульса.
Весь отряд радостно глазеет на меня, хихикая. Рейдж облокотился о стену и руки на груди скрестил, внимательно, но мягко изучая мою реакцию. Небольшой стол сюда притащили, стулья. Пицца, роллы и... прозрачная чашка литровая, наполненная... мармеладом. Лимонады различные. Торт. И гирлянды по стенам. Черт, где они взяли гирлянды?
— Ты думала, что лучший отряд не отметит твои погоны новые? — улыбается Джастин.
Это все... это для меня?
Они в город ездили, а не на миссию? Возились с едой? Тут все оформляли? Ради меня? Ужин в честь моих звезд? Праздничный ужин?
Я хлопаю ресницами, чувствуя, как все предвещает к слезам, но, естественно, не плачу, чтобы идиоткой не предстать. Это так трогательно. Для меня никто подобного не делал.
Перевожу взгляд на каждого и бормочу, переполненная эмоциями:
— Спасибо вам. Я не умею правильно реагировать, — оправдываюсь, негромко тараторя, — Но я благодарна, я сильно благодарна вам...
— Эй! — спасает Джастин, — Пустяки же. Садись скорее.
Кастор подгоняет меня прикосновением к спине и джентельменски отодвигает стул. Я сажусь, как истукан, и пялюсь на обилие еды: тут роту из пятнадцати человек накормить хватит. Все установлено едой свежей. Фрукты нарезаны. Рейдж садится по другую сторону прямоугольного стола, мы напротив, а парни сбоку. Он есть не будет, разумеется. Посидит с нами, дабы от отряда не отбиваться.
Рик передает лисенку картонную тарелку, и тот накладывает в нее с десяток роллов с лососем и угрем. Джастин открывает соевый соус в пластмассовой упаковке. Они буквально обставляют меня съестным и чашку с мармеладом поближе суют, смотря в предвкушении. Я шутливо ворчу:
— Вы же понимаете, что в меня не влезет все это, ага?
— Не-а, — хмыкает Джастин, — Мы тебя отсюда не выпустим, пока стол пустым не будет. И пока мармелад не кончится.
— О, поверьте, он точно кончится, — посмеиваюсь, и они отвечают тем же.
— Прости за гирлянду, — увлеченно проговаривает Кастор, уже жуя кусочек пепперони, — Мы не знали как украсить, но нашли на базе новогодние побрякушки, и они показались милыми...
— Они чудесные, — соглашаюсь, наслаждаясь переливающимися огоньками, — Все прекрасное. Вы прекрасные.
Я ни разу не ела роллы. Кто бы знал, что они такие вкусные! Погорячилась, сказав, что не слопаю много. Еще как слопаю. Для такого место в желудке найдется. Ребята довольно лыбятся, когда видят, как мне понравилось, и гордо переглядываются между собой: все у них получилось. Признаться, я ведь пришла бы в феерию, если бы они меня словесно поздравили. А тут целое мероприятие. Я не была настолько пропитана счастьем раньше.
— Включи нашу. У Ривер посвящение, — Джастин обращается к Рику, который кивает и достает из кармана телефон, прежде чем взять маленькую колонку с угла стола.
— «Нашу»? «Посвящение»? — приподнимаю бровь.
— Ага, — почти мурлычет рыжик, — После выполненной операции мы всегда поем одну песню. То есть подпеваем. По ролям.
Только не это, только не это, только не это.
Я не умею петь. Из меня ужасная вокалистка. Помню, как в кадетке заставляли в концертах участие принимать. Я ни в какую за микрофон не бралась: хоть убейте. Станцую, нарисую, но ни за что не запою. Однако ребята облегчают тревогу, под звук включения колонки.
— Кастор поет первый куплет. Я второй, — произносит Джастин, жестикулируя, и тянется за лимонадом, наливая и мне, и себе, — Рика мы заставить петь не можем. А ты, как выучишь слова, может к нам втянешься.
— Я бы отдал ему свою часть, если бы он соизволил хоть раз поучаствовать! — восклицает Кастор, пока Рик ищет ту победоносную песню, скролля в телефоне, — Но он, как и наш капитан, голос свой не показывает.
Рейдж и Рик смотрят друг на друга и молчаливо вздыхают, предпочитая игнорировать. Я точно присоединюсь к их компании.
Музыка, наконец, заполняет маленькую комнату. И я не могу сдержать смех, ставя ногу на стул, опираясь подбородком о колено. Мотив веселый, слова навевают разные мысли, но сияющее лицо Кастора, который приступает к своему парту, дарит исключительно позитив.
— All the leaves are brown (вся листва увяла). And the sky is gray (и небо стало серым). I've been for a walk (я вышел прогуляться). On a winter's day (в зимний денек). I'd be safe and warm (я бы чувствовал себя лучше) if I was in L.A. (если бы был в Лос-Анджелесе). California dreamin' (мечты о Калифорнии) on such a winter's day (в обычный зимний денек).
Он горланит от всего сердца: именно горланит. У него нет особого таланта, но он делает с душой. Вкладывает в это всего себя, пританцовывая, жмурясь, будто представляя себя на концерте, хотя так и есть: они для меня шоу устраивают целое. И теперь черед Джастина, который торопится проглотить пиццу.
— Stopped into a church (остановившись у церкви) I passed along the way (я в нее зашел), — он откидывает голову и изображает гитару, повышая тон, — Well, I got down on my knees (я опустился на колени) and I pretend to pray (и притворился, что молюсь). You know the preacher like the cold (ты знаешь, священнику по душе этот холод). He knows I'm gonna stay (он знал, что я останусь). California dreamin' on such a winter's day (мечты о Калифорнии в обычный зимний денек).
У Джастина прекрасный голос: завораживает. У меня аж дыхание сперло. Хочется его слушать и слушать — Кастора тоже. Их двоих. Они удивительные. Двигают локтями, искренне наслаждаясь любимыми мотивами, а я думаю о том, как все это жизненно. Тут, на базе, все серое. Каждый из нас хранит хотя бы малую мечту о том, что где-то далеко все же есть особенное место: в нем не будет холодно, исключительно безопасно. И священник, который хочет, чтобы ты сохранял свое отчаяние, ведь тогда ты не покинешь церковь.
Наши жестокие условия, которые заковывают в кандалы, но свет в душе таится. Во всех нас живет вера. Все мы грезим тем, что все изменится.
Рейдж не злится, как и Рик — их устраивает выбранная мелодия. Сколько раз они слышали ее? Сотни, полагаю. Просто потому, что она дарит Джастину и Кастору покой, а это важно.
И меня ничуть не раздражает, что она играет на повторе еще около получаса. Джастин даже утаскивает танцевать, хотя у меня живот разрывается от еды. Мне стыдно кружиться перед капитаном, но парень крутит меня сам, и я, вроде как, ни при чем. Рейдж, как мне почудилось, улыбнулся там, под балаклавой. Быстро глаза после этого отвел. Уверена, у него красивая улыбка, как бы он ее ни прятал.
Удобство одноразовых тарелок: их не надо мыть. Мы просто выкинули все в плотные пакеты, на этом и закончив приборку. Я рассыпалась в многочисленных «спасибо», а парни по голове трепали. Речи не произносили, как и Рейдж. Посидели мило, без официальности, и это было прекрасно — никаких смущающих высказываний.
На выходе меня окликнул хриплый голос: мужчина впервые заговорил за ночь.
— Подожди.
Ребята покинули комнату, а я была уже у двери, но затормозила. Сердце отскочило от груди. Рейдж был вроде бы обычным Рейджем — без особых эмоций. И все же... что-то в нем витало. Какая-то неуловимая нить вела меня к выводу, что ему не по себе. Что ему плохо. Однако тон сохранял ровность, несмотря на вопрос, который выбил табурет из под ног.
— То, что мы делали ночью. Это объятия?
Я приложила все усилия на то, чтобы не выдать в мимике потрясение. Это бы его спугнуло — я так почувствовала. Он не смотрел в мои глаза, прикидываясь, что желтоватая стена интереснее. Рейдж... не понимает, что такое обниматься?
— Не совсем, — пробормотала я, будто мы говорим о погоде, о чем-то не странном, — Только Вы обнимали меня, да. Поэтому... частичные объятия. Я не обнимала.
У меня внутри загудело, когда я лишь на чуть-чуть увидела что творится в его красивых глазах: там огромная боль. Он слабо кивнул, как-то уязвимо — прежде я бы не разобрала, но со временем наловчилась. Он помолчал пару секунд, скрупулезно обдумывая, варясь в каком-то вихре, а затем спокойно уточнил:
— Почему?
Тут мой мозг сломался. Я неаккуратно выдохнула, претерпев острие в груди, и Рейдж нахмурился, кинув на меня серьезный взгляд, будто понял, что этот диалог пересекает рамки. Я себя выдала тем, что обеспокоенность показала. Он спросил, почему я не обняла. Он так спросил. Неужели его никто не обнимал? Что все это значит? Он хотел, чтобы я обняла в ответ? Но разве мне было позволено?
— Спокойной ночи, Ривер, — вновь холодно произнес мужчина и прошел мимо, за пределы комнаты.
Я еще долго стояла там, ощущая смятения. Бесконечные терзания. И вину.
______________
«Мы»
— Ривер.