Глава 11
Задние места фургона. Я сижу тут, обняв себя покрепче, смотря в пол. Не знаю, что выражает взгляд. Пустоту или горе. Я ничего не знаю.
Парни на передних рядах. О чем-то общаются. Кастор и Джастин хотели завлечь меня с собой, но я молча мотнула головой и ушла подальше. Рик посмотрел на меня в смешанных чувствах, когда увидел, как я прибилась к тонированному окну. Выдохнул тяжело, по волосам провел и не стал трогать. Время на одиночество предоставил. Очень благородно с его стороны, да.
Рейдж недалеко. Через один соседний ряд. Я чувствую его глаза, но сейчас мне нет до этого дела. В носу до сих пор витает смесь тошнотворных запахов. Картина мертвого мальчика застыла перед лицом, будто я ее потрогать могу. Слова Рика не покидают уши.
Я не плакала. И не плачу. Ни одной слезы не проронила за день. Мне хочется выть и вопить, но я повторяю себе быть профессиональной. Это не детский сад, меня не пожалеют — осудят и навсегда припишут статус слабой девчонки. Я не вынесу подобного.
Мне больно. Мне холодно. Мне плохо. Меня рвет.
Я хочу домой, но дома у меня нет. Я не знаю куда конкретно просится душа. Туда, где безопасно, наверное. Туда, где есть тепло. Но такого места, опять же, не существует. Не в моей реальности.
Кое-как сдерживаю эту жалкую влагу, грозящуюся прорваться, как вода из сломанной дамбы. Прижимаю к шее подбородок, жмурюсь и умоляю себя не впасть в истерику. Я очень стараюсь. Очень-очень.
Зубы скрипят, а ногти впиваются в локти — так я себя контролирую. Вся зажимаюсь, каменею и отдаю приказ за приказом: «Угомонись», «Не смей ныть». Теперь я понимаю, почему Рейдж отговаривал меня ехать. Понимаю, почему он гнал что есть мочи. Изначально видел во мне того бойца, который не боец вовсе — осознавал, что сломаюсь. Меня крючит от того, что он прав. От того, что я не могу смириться с подобным. Или по крайней мере не сходу, не так быстро.
Пытаюсь себя не жалеть, ведь если позволяю хотя бы одну мысль о том, что устала, то сразу хуже становится. Чувствую, словно превратилась в маленького котенка, который застрял на ветке горящего дерева. Нуждаюсь в спасении, в крепких руках, в опоре. Однако я в этом мире одна. С ветки придется самостоятельно спускаться. Если не спущусь — сгорю. Пожалуй, я впервые задумываюсь о кончине так серьезно. Умереть и завершить страдания. Прекратить быть той, кем не являюсь. Раз я допускаю такой исход, значит в очередной раз проявляю свою никчемность — это тоже добивает.
Я не делаю из Рика злодея. Его позиция ясна. Просто эта точка зрения мне чужда, и я бы предпочла никогда с ней не знакомиться. Стараюсь убеждать себя в чем-то нейтральном, но пока на анализ не способна. Вообще ни на что не способна. Глупая и безнадежная. К тому же капитан может домой отослать: я же потеряла себя в моменте. Проявила некомпетентность. Они с Риком на улице переговорили, я заметила. Так что инцидент доложен, и меня настигнут последствия.
Фургон останавливается, спустя три часа езды. А впереди еще пять до базы. Спать не получается. Очнуться от коматозного состояния — тоже. Отчаянно борюсь за то, чтобы сохранять хотя бы отчасти спокойный вид. Паршиво было бы упасть на пол перед мужчинами и хныкать во все горло. Повели бы на адекватность проверять, к психиатру. Мне требуется полная изоляция, чтобы разрешить слезам выйти наружу. Но этому не бывать: по возвращению на базу я буду в комнате не одна. На улице Синча встречу не дай Бог, так что не вариант. Отвернусь к стене, на кровати, и продолжу губы кусать до крови, дабы звуки терзания не ронять. Рик ведь на соседней полке будет. А внизу Кастор и Джастин. Долго в ванной находиться — подозрительно. Ребята постучат. Никаких запасных путей. Только вариться в боли, которую выражать запрещено.
Я не знаю как с этим справиться.
Выхожу из фургона на онемевших ногах. Нас привезли на ту крытую парковку, где Джип и Додж стоят. Я благодарна парням: они понимают, что если дотронутся или обратятся, то я сто процентов обмякну. Лучше не лезть, иначе кто потом с моим галдежом разбираться будет?
Стою между двумя авто, не зная, куда садиться. Рейдж к себе не приглашал. Парни пока что тоже. Живу от команды до команды. Двадцать один год так живу, как собака. Не ощущаю себя человеком даже.
Боковым зрением замечаю, как Рейдж с Риком о чем-то договаривается. Что-то ему объясняет, и тот слушает сосредоточенно, кивает, после чего они руки друг другу жмут. Я кусаю внутреннюю сторону щеки, когда парни хлопают дверьми Джипа, заводят авто и уезжают. Снова с Рейджем. Наедине. Это еще тяжелее: при нем лицо точно нужно сохранять непоколебимое, капитан как никак.
Я делаю скромные шаги в сторону, когда Рейдж безмолвно открывает дверь Доджа и копошится на задних местах. На парковке еще парочка машин, а так ни души. Лишь мы с ним. Будет ли он отчитывать меня? Будет ли нагнетать? Мне страшно, потому что я тогда окончательно свернусь в три погибели и устрою целое шоу соплей.
— Стой здесь, не двигайся, — ровно произносит мужчина и залезает внутрь, скрываясь из виду.
Я слушаюсь и через полминуты он появляется в гражданской одежде. Боковые окна тонированы, поэтому и приказал никуда не отходить.
— Твои вещи поверх сумки лежат: я вытащил. Это снимай, — неизменный тон без эмоций.
Я коротко дергаю подбородком и попадаю в Додж, избавляясь от военной черной формы и возвращаясь в обычную. Выползаю на бетон и стопорюсь перед мужским телом, ожидая новых распоряжений. И Рейдж вдруг берет меня за руку мягким жестом, ведя к водительскому месту. Мне не до романтики, я в своем болоте погрязла, да и он подтекстов не вкладывает. Понятия не имею, чего он добивается, когда вновь останавливается у двери и располагает меня близко, придерживая за талию. Тишина гложет. Я на него смотреть боюсь, поэтому в наши ноги пялюсь...
И все мигом ломается. Он разрушил мой мир по щелчку пальцев.
— Я тобой горжусь.
Негромкие слова пробираются к сердцу и пускают там жгучий яд. Я что угодно предполагала, но не это. Никто мне такого не говорил, а я об этом мечтала. Меня обдает льдом или кипятком, и я зажимаю рот колотящейся ладонью, сбивчиво дыша, параллельно пытаясь выпрямиться, занять достойную позу, но это нереально, я умираю.
Мной гордятся, мной гордятся, он мной гордится, это больно, это очень больно.
Как долго я ждала, чтобы это произнесла мама. Как долго я грезила тем, чтобы мои заслуги признали. И это случилось. Но никто не предупреждал, что я буду в огне.
Стискиваю зубы, упираясь в твердую грудь рукой, погружаясь в хаос, к пальцам на рту начинает бежать соленая жидкость, и Рейдж удерживает меня крепче, хрипло повторяя:
— Я тобой горжусь, Рив. Ты умница. Я горжусь.
Это слишком много, чтобы вынести. Мои колени трясутся, и я мычу что-то отрицающее, до ужаса разбитое, и мое самообладание терпит крушение. Я громко всхлипываю и разражаюсь дикими слезами, впадая не иначе чем в паническую атаку, упираясь в чужую грудь более напористо, но Рейдж открывает водительскую дверь, не отпуская мое колотящееся тело, садится за руль, быстро дергает сидение назад, чтобы создать больше места, и ловко тянет меня к себе на колени, прижимая, закрывая за мной дверь, закупоривая наше пространство.
Что он делает? Пожалуйста, пусть не прекращает. Пожалуйста, пожалуйста, я умоляю.
У меня ноет сердце, конечности коченеют и леденеют, пока капитан крепко обнимает меня, он взаправду обнимает, притягивает мое лицо к своему плечу, гладит по затылку и утешает:
— Все правильно. Все хорошо. Можно плакать, конечно, можно, это не стыдно, я тебя держу, я буду держать.
Я сдаюсь. Отвратительно, но сдаюсь. Полностью принимаю ласку, абсолютно безрассудно, в острой необходимости и цепляюсь за худи, как ненормальная, пока рыдания нарастают. Чувствую заботу и вжимаюсь в его торс, как израненное существо, пытаясь получить больше и больше — и он отдает все, что имеет. Неровно выдыхает и кладет подбородок на мою макушку, нескончаемо поглаживая и чутко уверяя:
— Ты была хорошей и смелой. Все слушала, все делала, все вынесла, — меня накрывает новой волной рыданий, и ему, будто больно от звуков, ведь он нахлестывает, — Я знаю, Рив, знаю. Сложно было, страшно, но ты держалась, ты смогла, я очень горжусь, Рив, невероятно горд тобой.
Я намочила его кофту, однако плакать не прекращаю: физически не в силах. Складываю локти на горячей груди и напропалую заикаюсь:
— Вы обещаете?
Такая инфантильность настигала меня лишь в детстве, и я на волоске от того, чтобы закидать себя камнями. Слова о гордости должны ощущаться, как груз с плеч, но все не так: меня будто привязали к поезду, несущемуся с огромной скоростью. Подбородок ходуном, зуб на зуб не попадает. Я так чертовски никчемна в своих проблемах. Но есть он, мужчина, который чудом делает это лучше. Рейдж перестраивает лицо к моему сырому лицу: прижимается щекой к виску, чтобы говорить на ухо, будто это поможет убедить.
— Обещаю, моя светлая, — непросто шепчет, — Я тебе обещаю.
Я хнычу и киваю, втягивая эти слова, как если бы они были последним глотком воды перед годовым путешествием в пустыне. Все то, что копилось годами, льется разом, и я в курсе, что пожалею об этом позже, но не сейчас. Не в его грубых руках, которые для меня стали нежными.
Он ощущается, как тот самый дом, о котором я размышляла пару часов назад. Почему он так ощущается?
— Мне никто не говорил, — истошно всхлипываю, как ребенок, сбиваюсь в буквах, — Никто не говорил, что гордятся, что гордится, так никто мне не говорил.
Он обдумывает услышанное, почти не дыша: проходит достаточно времени для того, чтобы я решила, что Рейдж не ответит. Однако его широкая грудная клетка громоздко опускается перед приглушенным, уверенными словами:
— Я буду говорить.
Это все, что он мог предложить, и, одновременно с тем, это то, чего он вообще не должен был предлагать.
Не врет? Будет хвалить? Переодически будет так говорить?
Я отстраняюсь, сминая плотную кофту, и бегаю по зеленым глазам своими растроганными и зареванными глазами в дикой потерянности. Рейдж смотрит прямо, не избегая, как будто он принял что-то для себя, чего совсем не хотел принимать, но сражаться с собой уже бессмысленно. Я приоткрываю дрожащие губы, желая переспросить, и мужчина подтверждает, избавляя меня от сомнений:
— Я буду, Ривер.
Мой нос часто шмыгает, а пульс колотится в невообразимом ритме. Я думаю, что это неадекватно: чувствовать, как твои легкие взрываются от безудержного давления. Но я чувствую все именно таким образом.
Рик убил дитя. Я плачу впервые за пару лет. Распадаюсь перед капитаном.
И мне страшно, потому что здесь, в этом гнетущем и окрыляющем миге, я с грохотом признаю, что имею не хилую симпатию к человеку, на котором сижу и трясусь. Это огромная проблема. Я в настоящем дерьме, раз мое сердце не поддается прежней дрессировке.
Рейдж поднимает руку с моей талии, чтобы заправить выбившийся из прически локон. Он обводит висок, помещая волосы за ухо, и я замечаю, как ему тяжело. Нет, я имею в виду: ему конкретно трудно. Капитан проживает что-то внутри себя, и это «что-то» — катастрофа. Его брови напряжены, как и мышцы груди под моими ладонями. Ему определенно не нравится то, что он поддался чему-то, но делать с этой проблемой он ничего не собирается. Или собирается, просто не сейчас, не в эту ночь.
Мои слезы бешено стекают к подбородку: я их не выдавливаю, они сами хлещут. Сухожилия, как ослабленная струна гитары, за которую дернули. И вся моя дрожь раздается на нем, на том, кто в первую встречу пометил мой подборок синим цветом. Я сижу на коленях Рейджа? Черт возьми, именно здесь я и сижу.
Он оглядывает меня без пошлого подтекста: с каким-то неугомонным анализом и бардаком. В итоге поражает: опускает рычаг сидения, благодаря чему оно откидывается назад, практически в полностью лежачее положения. Я путаюсь и шугаюсь, а Рейдж не дает время на размышления: обнимает меня одной рукой и кладет на себя, притягивая к ключицам. Заставляет разместиться на нем, и я жмурюсь, ведь поддаюсь без всякого сопротивления. Тыкаюсь в его плечо носом, и он подтягивает меня, группируя в какой-то комок, обвивая одним предплечьем. Вторую руку мостит на затылке, как бы не позволяя голову поднять: все, что мне удалось заметить до этого — то, как он прикрыл глаза и испустил долгий, тихий выдох через нос.
Я все еще не имею идеи о том, что происходит.
Смерть ребенка, слова о гордости, объятия капитана. Мой мозг вот-вот раскрошится или откажет — не исключено, что все вместе. Я цепко хватаюсь за кусочек серого худи и тоже опускаю веки, но картина крови мигом заполоняет темноту, отчего распахиваю ресницы.
Я так измотана. Немного лучше, ведь всхлипы потихоньку стихают, хотя пустые хныканья не проходят. Он специально сказал о гордости — я лишь теперь понимаю. Толкнул меня, чтобы выпустила скопившиеся эмоции. Я не определяюсь: быть благодарной или ненавидеть. Потому что я показала себя в плохом свете, но наконец выплакалась.
Я ненароком внюхиваюсь и улавливаю мяту: легкий шлейф. Гель для душа, полагаю. Скоро буду назвать его «мятный» или котом. Последнее прозвище капитан не оправдывает, конечно, и все же коты бывают агрессивными, так что в целом недалеко от истины.
Я прикладываю усилия, чтобы думать о дуростях и забыть об ужасе. Но так это не работает. Честно, я не имею представления, как это могло бы работать в принципе. Как спать отныне? Как ходить под небом, помня этот день?
— Ты устала, — размеренно хрипит Рейдж, что раздается над макушкой, — Не думай о сегодня. Вернись в любой хороший день и ухватись за каждую его секунду. Переключи внимание.
Я прикусываю губу, шепча с помощью непослушного языка:
— Вы часто так делаете?
Мужчина затихает, и я подмечаю, что нахожусь в выигрышном положении: раз он подобрел, то из машины не выкинет. Максимум прикажет пересесть. Я не самонадеянна. Опираюсь на то, что он, похоже, максимально не желает разъединяться: так ощущается, судя по хватке и положению, которое Рейдж создал.
— Бывает, — коротко шепчет, ставя тоном точку на теме.
Иногда он дает ответы, но ответами их назвать нельзя: они неуловимы и толком ни о чем не говорят, лишь создают больше вопросов. Вот тут я правда самонадеянна: грежу тем, что есть шанс разгадать его голову. Нет шанса — и он это регулярно подчеркивает. Я пытаюсь не хныкать, однако это прорывается, отчего в очередной раз впиваюсь ногтями в кожу: выбираю запястье, ведь оно открыто. Но вздрагиваю, ведь Рейдж, неизвестно как, опознал что я хочу причинять себе боль: он напористо отрывает одну мою руку от другой и переплетает наши пальцы, строго бормоча:
— Не надо.
Я застываю, ведь он не отпускает мою ладонь: держит ее и окольцовывает меня тем же предплечьем. Я лежу на боку и таращусь на наши соединенные руки, не находя в этом ни капли взаимоотношений между капитаном и членом отряда. И дружбой тоже не пахнет. Понимает ли это Рейдж?
— Почему? — глупо уточняю сырым голосом.
— Потому, Рив, — недовольно выдыхает, — Просто не надо.
Ничего нового: мне легче упросить корову погавкать, чем получить от него что-то развернутое.
Его большой палец в перчатке гладит мою внутреннюю сторону ладони: невесомо. Плотный материал скользит по коже. Вся эта нежность никак не бьется со сквозящей резкостью в голосе. Я ежусь, чуть ворочаясь на нем, и перекладываю нос поближе к шее, что, кажется, нас обоих приводит в неловкость на пару секунд, но мужчина не отстраняется. Балаклава заправлена в худи. За ней татуировки, если я правильно поняла в тот раз. Что за рисунки? Есть ли в них смысл? Когда он их сделал?
Рейдж советовал отвлечься на хороший день, вспомнить его до деталей. У меня нет хороших. Поэтому я забиваю голову мыслями о мужчине. Огромный отдел черепа кричит думать о Рике и том поступке. Я вкладываю всю себя на то, чтобы отложить это хотя бы на пару часов — там здравость появится минимальная.
— Я хочу спросить кое-что, — шепчу, кое-как избавляясь от плаксивости в интонации, — Но Вы меня пошлете куда подальше.
Рейдж буквально: «Угадай что выкину!». Расцепляет наши руки и берется за одну из косичек. Снимает резинку и распускает локоны: нерасторопно. Будто паузу берет, а меня, как дурочку, отвлекает на это незамысловатое действие. Корни волос горят, как бы сюрреалистично это не звучало, когда длинные пальцы доходят до головы, мягко растрепывая у основания. Я завидую. Рейдж не будет потом ночами это восстанавливать в воображении, а вот я не успокоюсь.
— Спроси. Попробуй, — произносит ровно, однако я чувствую толику опаски, что пускает мурашки.
Что заставляет его так бояться? Одно дело — не хотеть делиться о себе. Другое дело — быть напуганным, что о тебе узнают. Он прикидывается, что ему без разницы, но это ложь. Я аккуратно складываю слоги, шагая в темноту.
— Вы носите маску, чтобы скрывать себя от других людей?
Он бы не ответил на вопрос: «Почему Вы носите маску?». Такая формулировка, возможно, более пространна. Рейдж может сказать: «Да» или «Нет». Я даю почву, не хочу вводить его в мини-панику — а именно это он испытывает, когда добиваюсь чего-то подобного, и мне не по себе от того, что мужчине плохо от моих попыток сложить пазл. Капитан берется за вторую косичку. Ему некомфортно, а я, хоть убей, не предположу причину. Тем не менее Рейдж поясняет, звуча равнодушно:
— Я не от чужих скрываюсь, а от себя.
Ни черта не понимаю. Наслаиваю, пока разрешили:
— А перчатки?
Рейдж сглатывает и скомкано проговаривает:
— Наоборот. Не от себя, а от чужих.
У меня начнется мигрень.
Бегло разбираю, раскладывая по полочкам: маску он носит, чтобы себя от себя же спрятать, а перчатки, чтобы никто не увидел руки. Как все это понимать? Если ему плевать, что кто-то увидит лицо, то к чему балаклава? От себя спрятаться... что это означает? Он себе неприятен? Там шрамы, и они ему не нравятся? Но как ты способен прятаться от самого себя внешне? Твое лицо остается твоим лицом независимо от того, что на нем надето.
Он все перебирает мои длинные локоны и держит за талию, поближе. Словно наслаждается нашим моментом всей душой, прекрасно отдавая себе отчет в том, что это, вероятно, последний раз такого сближения. Кто мы друг другу, чтобы с периодичностью ласкаться? Он проявил милосердие, помог облегчить страдание, утешил, согрел. Но для него это ничего не значит ровным счетом, и я действительно боюсь погрязнуть в этом факте.
— Знаешь, почему меня раздражает, когда ты хочешь выведать что-то обо мне? — прерывает головоломку слегка шатким голосом.
Надо же: сам толкует. Завтра снег пойдет.
— Потому что Вам не хочется, чтобы я Вас узнала? — неуверенно предполагаю.
Мы оба говорим так, будто в мире кончилась громкость, будто наши гортани умеют выдавать исключительно слабую частоту. Рейдж завершает махинации с волосами и вяло вертит черные резинки в пальцах одной руки, признаваясь:
— Потому что я чувствую желание рассказать, — повергает в шок, — Редко, но это возникает. Такого раньше не происходило.
Мои органы скручиваются. Я не уверена, знает ли он, о чем конкретно поведал. Переводя на людской язык: «Сердце просит поделиться с тобой, а не с кем-то». Это... нет, у меня не найдется подходящего описания.
Я приподнимаюсь и сжимаюсь от того, что он пристально смотрит на меня. Наши глаза встречаются. В прекрасном, зеленом оттенке блестит нечто разрушительное и больное. Я робко прошу:
— Тогда расскажите.
— Нет, — покачивает головой, не разрывая зрительный контакт.
— Почему?
Рейдж заносит руку, потирая закрытый лоб, и хрипит с нотой обреченности:
— Потому что таким как ты, Ривер, нельзя сближаться с такими как я. Больше не спрашивай ни о чем. Ты итак знаешь очень много, а это переходит границы.
Я потупила взгляд, что-то внутри щелкнуло до неприятного зуда. Досада и обида. Совсем спятила, раз обижаюсь — не то поведение, которое бы соответствовало моему статусу перед ним. Я обязана воспринимать Рейджа, как должностное высокопоставленное лицо. Однако не получается. Вернее: получается все меньше и меньше.
Он погладил меня по щеке и притянул к себе, ненадолго припав виском к виску. Провел по спине и добавил мягче:
— Надо ехать. Я сказал Рику отчитаться перед майором за меня. Чтобы меня не трогали сутки.
— Для чего? — вырвалось ненароком.
Это оказался тот вопрос, ответ на который не ступает за грань личного. Красивая хрипотца раздалась около уха:
— С тобой буду. Кошмары приснятся. Сложно их проживать без поддержки. Я не хочу для тебя такого, — он замялся, соизволил спросить, — Если ты не против моего присутствия.
Разве можно отказаться?
Пять часов дороги, за которые я ни разу не вздремнула. Сидела на пассажирском, увязая в хаосе, томившемся неприлично долго. Темный город сменился темным лесом. Думала не о Рейдже, а о миссии: проваленной или успешной.
— Ты не была к этому готова, поэтому я не стану докладывать о некомпетентности, — капитан заговорил первее, уловив, что я в ресурсе на серьезный разговор, — Но в следующий раз, Ривер, а он, очевидно, наступит, ведь ты не планируешь уходить, я составлю рапорт, у меня нет выбора. Это может сорвать операцию.
Он прав: собирать манатки и возвращаться в Аппель — не моя тропа. Инцидент сломил меня, стал точкой невозврата, и все равно: не сбегу. К счастью, Рейдж уже не гонит. Потихоньку принимает мой настрой, несмотря на то, что раздражен им.
— Как Вы это допускаете? Рик нарушил Ваш приказ: Вы говорили без убийств.
— Я объясню тебе сейчас и больше повторять не стану, — он посмотрел на меня и получил кивок, прежде чем приступить, — В каждом отряде есть человек, который более решителен, чем другие. Более радикален. Он нужен для того, чтобы, в случае экстренной ситуации, сообразить быстрее других. Побежать на врага, подставить грудь под пули, подорваться на мине, чтобы не дать умереть напарникам. У меня это Рик. Он достойный человек, Ривер. Один из немногих хороших, коих я знал. Умный и ответственный. У него есть своя установка, которую он тебе озвучил. Я прекрасно осведомлен и препятствовать не буду. Он и тебе, и мне, и Кастору, и Джастину жизнь спасет, свою отдав, если потребуется. У всего есть своя плата. Поэтому я могу закрыть глаза на те вещи, которые для него остро стоят.
Мне стало намного яснее. Я молчала минуты три. Тот кошмар не иссякал, но я по крайне мере поняла как все устроено. Волновало и другое: мнение капитана. Какая-то необходимость получить что-то, что бы не являлось настолько жестоким.
— Но Вы одобряете этот подход? Убить ребенка врага, не позволив ему...
— Я нейтрален, — перебил, будто знал, что этот вопрос обязательно поступит, — Мне от этого ни горячо, ни холодно. Не знаю чего ты от меня ожидала, но жалеть выродка террористов или нацистов — не то, что я буду делать.
Что, если мне попытаться придерживаться той же точки зрения? Нет, обманываться стану. Я не смогу воспринять это, как что-то нормальное и правильное. Разве что если направлять себя в русло, что это спасет чужие жизни... но я не знаю, я пока ничего не знаю, и меня долго не отпустит.
Каковы пределы у жестокости? Когда она перетекает в кровожадность? Где та пунктирная линия, с одной стороны которой свет, а с другой тьма? Где стоит Рик? Где стою я, если не останавливаю этот ад?
— Ему жаль, — добавил Рейдж, спустя пару минут, отчего поежилась в смешанных чувствах, — За то, что накричал на тебя, подавил морально. Если собираешься оставаться на базе, у меня, то налаживай с ним связь. Мне недопониманий в коллективе не нужно. Сплоченные должны быть: таково правило. Не можешь смириться с тем, что это будет происходить — уходи сразу же. Я тебе не позволю миссии срывать. Толкнула бы его чуть раньше, и он бы в стеллаж пальнул, а оттуда пуля в Кастора или Джастина отскочила бы. Поняла?
У меня загудело сердце лишь от одного представления плачевного исхода для товарищей.
— Поняла. Я налажу, — мигом отозвалась, пусть и шепотом.
Когда мы приехали на базу, уже рассвело. Утренний тусклый свет освещал территорию. Столовая издавала активные шумы, а на улице не было ни души: все завтракали. Рейдж повел меня в свой дом, где отправил в душ и выдал... свою одежду. Черное худи без надписей. Он поторопил:
— Иди. Я за завтраком схожу.
— Но я не голодна...
— Ты будешь есть, Ривер. А потом спать.
Я думаю, что он заставил меня помыться не ради освежения. Он сделал это, чтобы я не копалась в его вещах, оставшись в одиночестве. Рамка все также лежала опущенной, а, когда я вышла из душа, она и вовсе исчезла: Рейдж спрятал перед уходом. Я пахла мятой, использовав гель с этим ароматом. Сидела на кровати, смущаясь обнаженных ног: белье свое надела. Надеюсь, что кофта не задерется во сне, и я не буду светить голым задом.
Деревянная тумбочка мозолила взор. Я пожевала губу, пульс участился. Понимала, что поступаю отвратительно, но... нет, мне нет оправдания. Мой интерес победил. Я быстро открыла ящик на колесиках, ощущая себя злодейкой или шпионкой, виня и коря любопытную натуру. И то, что я увидела... это было не то, чего я ожидала. Совсем не то.
Уйма листов, что раньше лежали на столе. В беспорядке. Они перемешаны, трогать точно бы не стала: не дай Бог Рейдж запомнил, как они лежат, и я себя выдам. На верхней белой бумаге было одно и то же, сотни истеричных раз: перечеркнутое... что-то. Уйма штрихов судорожных, поверх какого-то знака. Я ничего не поняла. Может, он расписывал ручку... так и есть, наверное. Нечего выдумывать небылицы.
Мне бы хотелось рассмотреть пристальнее, лучше, дольше, но я услышала скрип и быстро закрыла шкаф, таращась в ноги. Рейдж вошел с контейнером еды и безмолвно отдал мне его, достав ложку. Это каша. Пшенная. Я без приказов приступила к еде, чувствуя подавляющую сонливость. Мужчина заваривал чай и мельком оценивал то, как на мне смотрится его одежда. Уж не знаю, понравилось ли ему, ведь, через минуты две, он прекратил изучение.
Я сделала пару глотков мятного напитка, и меня совсем развалило. Переспросила:
— Можно лечь?
Он слабо кивнул.
— Нужно.
Я стеснительно забралась под одеяло и положила щеку на мягкую, пышную подушку, насквозь пропитанную его запахом. Захотелось здесь остаться на века, никуда не уходить.
— А Вы? — робко прошептала я, когда он сел за стол, положив на него документы.
Они рабочие: папки и текст печатный.
— Я не буду спать, пока ты рядом, — тихо произнес капитан, смотря исключительно в бумаги.
— Почему?
— Мы договорились: ты не спрашиваешь.
Я чувствовала себя неловко, так как лишаю его отдыха. Он был за рулем долгие часы, до этого руководил операцией, а теперь работает. Однако утомленный разум быстро вырубился — как только я одеяло до носа натянула.
Кровь. Мертвый мальчик. Выстрел.
Все пронеслось в обратном порядке.
Я подорвалась с криком, в испарине, полностью дезориентированная и напуганная. Не могла отдышаться. Не могла ничего. Тряслась в агонии, пялясь в ладони — во сне они были алые. Рейдж взялся из ниоткуда или он был поблизости — я не знаю, говорю же, была потеряна. Он лег на постель и молча притянул меня к себе, прижал к телу, гладил и крепко держал. Он особо не ронял слова, но был вплотную. Помогал тем, что создавал безопасность. Я ткнулась носом в его грудь, зацепилась руками за худи и горько жмурилась, хныкая без слез. Он накрыл меня одеялом повыше, укутал им, сам не залезая, и притерся к волосам. Единственное, что пробормотал, когда дрожь усилилась, вместо того, чтобы утихнуть:
— Я знаю, Рив. Я знаю. Поспи еще, Ласточка. Надо.
Он не обещал, что это когда-то закончится.
Когда я проснулась в следующий раз, в комнате мелькал белый свет. Это был телевизор на стене, включенный без звука. Я поворочалась и осознала, что Рейдж не ушел: его рука была перекинута за мой затылок, мы находились близко. Я подняла голову и увидела, что он не спит: смотрит на экран. Как только заметил, что я в реальности, опустил взгляд, негромко проговорив:
— Выспалась?
Я покраснела от положения, в котором, похоже, нахожусь давно. Он ничуть не смущался: был спокоен, но вдумчив. На улице ночь: между штор сочилась темнота. Я провела по растрепанным волосам, стыдливо складывая слоги:
— Вам не плохо? Вы без сна уже больше суток.
Рейдж плавно мотнул подбородком, вновь наблюдая за сменяющимся картинками.
— Я привык.
Он накормил меня ужином со столовой: гречка, гуляш из говядины, овощи. Передал, что ребята спрашивали обо мне: Рик особенно, что ему несвойственно. Выяснял как я себя чувствую и навредил ли он мне физически, ощущал вину. Я поняла, что он правда любит нас, своих людей, хоть и ненавидит посторонних. И с этим можно существовать. Можно свыкнуться с его позицией. Джастин и Кастор, например, отворачиваются. Я знаю как ужасно это звучит, но я лишь пытаюсь устаканиться в этих обстоятельствах. Если ты не можешь изменить что-то, но тебе нужно там быть, ты должен изменить себя.
Рейдж меня не выгонял. Складывалось ощущение, что он бы и не выгнал: мы лежали всю ночь, впритык друг к другу. Он опять перекинул руку за мою шею, и мы смотрели телевизор. Когда он услышал, что это мой первый раз, то весь напрягся и фактически приказал:
— Держи пульт. Выбирай что хочешь.
Я приняла устройство, проводя подушечками пальцев по кнопкам: совершенно неопытно.
— Я не знаю чего хочу.
Это правда. Я ведь не понимаю даже, как это работает. Особо фильмов нет на слуху. Рейдж устало положил подбородок на мою макушку и погладил меня по локтю, хрипло наставляя, до покалывания внизу живота:
— Тогда включай все подряд, сколько угодно. Остановишься на том, что понравится.
В окно стучал дождь, однако это было уютно: мужчина меня согревал собой, дарил надежность, создавал укромный мир. Я неумело листала онлайн-кинотеатр и читала названия и описания. Наконец застопорилась на том, что наиболее привлекло. «Сумерки» — так было написано. Эдвард Каллен, Белла Своун. Я неуверенно задрала голову, покосившись на Рейджа, и он, кажется, поджал губы. Тяжело вздохнул, щелкнул языком и подтвердил:
— Включай. Конечно.
Капитан выглядел так, будто: «Это реально происходит?...». А меня заворожило. Я не отрывалась от экрана, с трепетом наблюдая за историей любви вампира и человека. Рейдж прикрывал глаза и лоб протирал при фразах по типу: «Ты мой личный сорт героина». Но, когда закончилась первая часть, и я увидела в окошке снизу, что есть вторая...
— Вы хотите спать?... — прошептала в смятении.
Рейдж посмотрел на меня пристальнее, прошелся глазами по моему лицу: в нем проскользнуло что-то... любящее. Видимо, я напрочь рехнулась, раз так поняла. И все же он почему-то не отказал.
— Включай следующую.
Я теплилась об его мощное тело, пряча голые ноги под одеялом. Не было в этом чего-то пошлого: в том, что мы лежали впритык. Но я чувствовала покой вперемешку с интимностью. Он не переставал проводить закрытой ладонью по талии или плечу, иногда примыкал закрытым носом к моим волосам — был расслабленный, умиротворенный. Отпустил ситуацию, разрешив себе побыть вне звания. За всю ночь мы даже не поменяли положение тел, как если бы это означало разрушить идиллию.
Но у всего наступает конец. Иногда это оказывается больнее, чем предполагалось.
Пришло новое утро, «Сумерки. Сага. Новолуние» пустили титры. Я не посмела наглеть снова. Рейдж был вымотанным, хоть и, отчасти, удовлетворенном. Переоделась в свое, аккуратно сложив худи на стиралку — снимала максимально нехотя. На выходе, когда надевала подаренные кроссовки, мужчина твердо произнес:
— Это ничего не означало. Ты ведь понимаешь?
Я больно закусила губу, не в силах соединить наши глаза. Он продолжил разбивать.
— Мы просто говорили, просто смотрели кино, просто проводили время. В этом не было ничего другого, Ривер. Я твой капитан, а ты солдат под моим руководством.
Я сглотнула и неустойчиво согласилась:
— Я более чем понимаю, капитан.
Он спас меня этим днем. Подставил свое плечо, вывел из кошмара. Без него бы не справилась. Но, вместе с тем, он меня погубил. Потому что я окончательно приняла, что бесповоротно влюбилась. И дело не в закрытии гештальтов. Мое сердце подчинилось ему не из-за заботы, которую прежде мне не уделяли. Я почувствовала его душой и приняла, что даже если он никогда не подарит мне свое тепло вновь, я чувства в себе не искореню. И это опасно.
________________________