Глава 6
Мне нравится слушать разговоры парней. Их «междусобойчики». Они держали себя поначалу, но потом я сказала, что им не нужно подбирать выражения, отчего быт Кастора и Джастина вернулся в прежний мотив. Заткнуть нереально, хотя пробовать — преступление. Я поняла, почему Рик терпит болтовню, несмотря на то, как нуждается в тишине. Здесь, на базе, живого мало. Жизни Кастора и Джастина держатся исключительно на беседах. Нельзя осуждать этих двоих. Они всего-лишь люди, которые приспособились к ограниченным условиям таким образом.
— Ривер, тебе не помешает мяч в спину? — окликнул Кастор снизу.
— Мяч в спину? — я выглянула с верхней полки, свесив голову.
— Да, он будет кидать его в твою кровать, лежа на своей, — махнул рукой Джастин, закатывая глаза, — Если ты разрешишь, конечно.
Я пожала плечом и не противилась. Так и провела вечер: под стук теннисного мяча и незатихающие речи. Иногда они говорили что-то, дающее пищу для размышления. Иногда несли несусветную глупость. Но мне не надоело.
— У мамы ногти вечно гнили, — пробормотал Джастин, подложив локти под затылок, — Я рассказывал?
— Сто раз, — вздохнул рыжик, — Но я еще раз послушаю, если тебе хочется.
— Она с дерьмом работала. В прямом смысле. Отходы убирала, канализацию чистила. Компания выдавала ужасные перчатки — они быстро рвались. И все эти токсичные вещества, испарения от мочи и кала, все на руках. А там за трубу зацепишься, поранишь кутикулу, и вот тебе нарывы. Я ей их обрабатывал по вечерам, а она нервная женщина — ковыряла, гнойники выдавливала, хуже делала. Не знал как отучить ее.
— Это не твоя задача. Родителей отучать, — Кастор повторил то, что, вероятно, твердил регулярно, — Родители должны воспитанием детей заниматься, а не наоборот. Ведь когда наоборот, то в чем смысл?
— Не во всем смысл найдешь. Если в деталях копаться, рехнешься.
Рик читал, воткнув наушники. Перелистывал страницу за страницей. Я мельком разглядела название книги. «Теория религии». У Рика нет христианского крестика. Полагаю, через эту литературу он как раз-таки отвергает слова Джастина. Ему нужен смысл. Ему нужно понять что к чему. Почему люди устроены именно теми людьми, какими мы их видим. Изучить разные точки зрения, отыскать истину. Судя по разочарованному, пустому взгляду, внятных ответов нет.
Джастин обратился к нему, постучав по потолку — то есть по верхней кровати. Кастор завел тему о Боге, и им потребовалось дополнительное мнение. Рик вынул наушники как раз в тот момент, когда к нему прилетел вопрос:
— А ты что думаешь?
— Насчет? — вздохнул читающий, отложив книгу.
— Насчет людей и веры, — пояснил лисенок.
Рик поджал губы от абстрактности слов, но все же выдвинул:
— Я думаю, что некоторые настолько идиоты, что лучше пожертвуют последние копейки в церковь, чтобы Бог излечил от нищенства. А могли бы купить булку хлеба.
Ребята заткнулись, размышляя о выводе, а затем перешли к чему попроще, отказываясь от мозгового штурма.
— Слушай. Женская грудь. Ты к ней как относишься? — начал Кастор.
Джастин ухмыльнулся, сложив губы трубочкой, игриво щурясь.
— Смачно.
— И что это значит, извращуга? — усмехнулся лисенок.
— Мять прикольно. Эстетично выглядит.
— А отвисшая?
— Ну так положи девушку на спину, да попридержи их сбоку — вот она и не отвисшая, — застонал ценитель, — Развелись неженки, подавай им упругую. Не мужики, а фуфло. Если тебя от растяжек воротит, то ты члены любишь, а не женщин.
— Согласен, — инициативно завелся Кастор, будто у него накипело, — В отряде Синча то и дело унижают женщин. Главное сначала дерут, а потом сплетничают, уродинами называют. Мерзость.
— Мерзость, — грустно отозвался Джастин и задумался, прежде чем вынести мирным тоном, — Сто подув друг друга в задницы шпилят по ночам. Не, я нейтрален. Но скрывать для чего? Бруталов строят.
— Давай им в гель для душа подольем соус Чили, — ухмыльнулся Кастор, — Они наверняка им смазывают агрегаты для легкого скольжения. Все отсохнет.
— По камерам нас спалят и выгонят. А мне еще маме покупать дом у моря. Я так никогда не заработаю.
Не закрывающиеся рты помогают мне сбежать от реальности. Я вслушиваюсь и отрубаю мозговой штурм по поводу Рейджа. Утром, после избиения Синча, после похвалы в ванной, мы пошли в помещение, соседствующей со спортзалом — небольшая комната без тренажеров, вообще без всего. Он тренировал меня в технике рукопашного боя. В основном отрабатывали мои увороты. Как выдернуть запястье из лап врага. Как уклониться от ударов. Капитан не проявлял заботы вновь. Мало говорил: лишь по делу и кратко. Не прикасался. Занятие с инструктором, без особенностей. Я не могла ожидать, что трепет Рейджа отныне закрепится, превратится во что-то само собой разумеющееся.
Нет, я то от него так же мурашками покрывалась. Это капитан закрылся. Хотя открывался ли он до этого?
Было кое-что странное на следующий день, после схожих усердных, потных тренировок без единой искры. Я вышла на улицу, поздно вечером, так как не могла уснуть. Сидела на ступенях общежития, размышляя о глубинном и бестолковом — стабильные ночные метания, преследующие каждого. Самокопание редко приводит тебя к чему-то стоящему, за исключением тех моментов, когда без него взаправду не обойтись.
Я смотрела на густое, затянутое небо без звезд, когда услышала быстрые шаги. Черные берцы Рейджа несли их владельца на КПП. Он не заметил меня, судорожно крутя пачку сигарет в пальцах: словно был настолько глубоко погружен в самого себя, почти похоронен, без связи с внешним миром. Его мигом выпустили, без всяких подписей — неудивительно, он не новобранец, наверняка находится тут дольше, чем сотрудники поста. Широкая спина скрылась во мраке, вне территории базы, не появившись и спустя сорок минут — столько я пробыла на свежем воздухе от исчезновения мужчины. Что ему делать в лесу, да еще и в такое время? В округе нет ничего, кроме лип и дубов с тонким стволом. Я не выдержала и спросила у Кастора, как только зашла обратно в здание. Рыжик говорил с кем-то по телефону, в коридоре, и как раз закончил при моем приближении.
— Зачем Рейджу ходить в лес? — взволновано прошептала в узком пространстве.
— В лес? — недоуменно нахмурился парень, и это было максимально развернутым ответом.
Они ничего не знают об этом.
Но я не упустила возможности разгадать более вразумительную шараду, на страх и риск допытываясь:
— Кто-то видел его без маски?
Кастор поджал пухлые губы, тихо объяснив:
— Нет, Ривер. И это отлично.
— Почему?
— Несложно догадаться, что если такие счастливчики и были, то они мертвы — раз мы их не встречали.
Я не могу поверить в это. Не могу опираться на данное объяснение. Все не так поверхностно: чувствую сердцем. Хотите сказать, что Рейдж вырезает тех, кто на его нос взглянул? Не смешите.
Возможно, я занималась поиском чужой правды, потому что устала от запутанности в себе. Есть такое ощущение... всем оно знакомо. Ощущение, что ты катастрофически маленький и не имеешь значения. Что барахтаешься в болоте, мечтая об океане. Так и проходят десятилетия — или сколько там тебе отвели. Любой мертвец в гробу был убежден при жизни, что у него есть предназначение. Но вот он, разлагается в коробке, без света, полностью одинок. Вместе с ним кануло и его предназначение — и это еще повезло, если он действительно совершил нечто важное.
Я настраиваю себя на то, что мое предназначение — служить стране. Настраивает ли себя на это Рейдж? Или он просто знает, что это его, без всяких колебаний? Мне интересно узнать хотя бы малую часть его багажа судьбы, но, вместе с тем, я боюсь разочароваться. Да, у разочарования есть огромный плюс — это открывает тебе глаза, дарит полное понимание, после приносит смирение. Но я покрываюсь холодным потом от возможных мрачных исходов. У капитана трагичное прошлое — я почему-то не имею сомнений. Однако вдруг прошлое Рейджа трагично, но не для него? Буду ли я смотреть на мужчину с тем же волнением, если выведаю, что он вытворял страшное? У тайн есть свойство — порой их лучше не рассекречивать, не вытаскивать из чулана на свет. Разузнай я, что Рейдж убивал людей пачками — ничто не изменится. Но разузнай я, что он убивал пачками детей — уже не будет иметь смысла что именно к этому привело. Тут есть неоспоримый кровожадный факт, и ты его не скрасишь плаксивыми предпосылками как ни старайся.
Но я все равно не верю в такую кровь на его закрытых руках. Хотя одно предположение веру все же изредка подкашивает. Может быть, Рейдж носит перчатки, потому что ему тяжко на свои ладони смотреть? Мол, грязи на них немерено? Помоги мне Бог понять.
Сегодня я просыпаюсь с болью в животе, мигом смекая что берет происхождение недуга. Робко вытаскиваю средства гигиены из рюкзака — запрятала на дно. Пью обезбол, который неизменно работает пятьдесят на пятьдесят.
Будь сильной, не плачь ни при каких обстоятельствах, концентрируйся на деле. Будь сильной, не плачь ни при каких обстоятельствах, концентрируйся на деле. Будь сильной, не плачь ни при каких обстоятельствах, концентрируйся на деле.
Трудновато придерживаться этой мантры, когда твой организм скручивается, а между ног течет кровь. Рейдж сказал, что мы будем подтягиваться — это полезный навык. Например, когда нужно забраться в окно с улицы. Нежелательно кряхтеть и задерживать отряд.
Мои ладони зажили. Капитан отдал мазь, и я не пренебрегала ее применением. Все еще побаливает, но не смертельно. Заматываю бинтами, завтракаю кашей и тороплюсь к турникам, где Рейдж, разумеется, ждёт — приходит стабильно раньше. Пялюсь на узкую талию и беззвучно глубоко выдыхаю. Повезет же женщине его: такого красавчика иметь. Немного завидую. Или не немного...
Меня осеняет. Он ночью уходит не в пустошь. Его ждёт кто-то. Вероятно, та самая дама-счастливица. Фотка у кровати с ее лицом. Руки закрывает, чтобы кольцо спрятать — личную жизнь просто для себя одного сохраняет, не делится.
Какого черта это осознание наотмашь бьет по затылку? Будто рухнуло что-то. Как если бы я выстраивала кирпичи из чувств, а потом приехала та машина с металлическим шаром, созданная для уничтожения зданий.
— Ривер, — хриплый голос возвращает в реальность.
Я сглатываю и опоминаюсь, становлюсь ровно, вытянув руки по швам. Зеленый взгляд обводит мои распущенные волосы. Рейдж не приказывал заплетаться, поэтому я решила, что могу позволить себе такую вольность. Косы ужасны, они мне не идут. Да какая разница что тебе идет, у него вон любовь есть вне базы, а ты тут переживаешь о прическе.
— Что с тобой? — незаинтересованно произносит, подходя близко, оглядывая.
Задай вопрос попроще, я сама не в курсе.
— Все в порядке, капитан, — строю решительный голос.
Мужчина наклоняет голову вбок и молчит пару секунд. Он часто так себя ведет. Будто пытается просканировать мою душу. Для чего? Да кто ж его разберет.
— Ладно, — кивает и отворачивается, — Разминайся. Потом подтягиваешься. Два подхода по двадцать пять раз. Покажешь на что способна.
Я концентрируюсь на задаче, выкидывая из головы всякий бред. Потом. Все потом. Миссия через четыре дня. Мне о ней в первую очередь стоит тревожиться.
Тянусь в стороны, верчу шеей, поднимаю колени и кручу голеностопами. Как положено, тщательно, пять минут — время засекаю на наручных часах, чтобы не нарваться. Не забыла, как он относится к секундам непослушания.
Подхожу к турнику: мокрому и высокому. Рейдж облокачивается о него, скрестив предплечья на груди, и я неловко вытягиваюсь. Не достаю. Стыдливо подпрыгиваю — не хватает сантиметров десяти до цели. Какой позор.
Капитан глубоко вздыхает, покачивает головой и становится за мою спину, отчего робею. А когда крепкие, большие ладони берут меня за талию и спокойно поднимают к верху, то напрочь смущаюсь. Если я рискну поднять хотя бы его ногу, то надорвусь. А он меня воспринимает не тяжелее обеденной ложки.
— Ты издеваешься? — указывает в недовольстве, бася в поясницу, — Я тебе кто? Аттракцион?
А, ой. Точно, надо же зацепиться за балку, а не покоиться в его хватке. Ну почему так то?...
Мигом обхватываю железо и стеснительно бормочу:
— Простите, пожалуйста.
Мое тело повисает, растягивая мышечные ткани, а Рейдж... продолжает держать за талию, но более мягко, поддерживая или страхуя от падения. Мне, простите, как подтягиваться, чувствуя его близкое присутствие позади? Я фактически ощущаю дыхание, меня обдает чужое тепло. Пылаю в щеках и благодарю Вселенную о том, что капитан этого лицезреть не имеет возможности.
Вбираю дождливый кислород и перехватываю турник поудобнее, прежде чем подтянуться и умереть от того, как сильные руки чуть соскользнули к бедрам. Похоже, лапать за зад входит в привычку мужчины.
— Подбородком дотрагивайся, — наставляет, посылает голос прямо в позвоночник, — Качественнее выполняй.
Я издаю неразборчивый услужливый звук и подчиняюсь, поступаю так, как велено. Раз за разом — получается выполнить один полноценный подход. С поправкой: я чуть не упала, когда пальцы Рейджа неожиданно заправили мои волосы за уши. Они налипли на лицо из-за ветра, и мужчина исправил проблему нежным жестом. Он снимает меня, ставя на онемевшие ноги, и я чуть горблюсь от резкого укола боли в животе. Изнурять себя в первый день месячных — неудачная затея. Но у меня вроде как нет выбора.
Кожу снова бьет током, только теперь приятным, ведь капитан вертит меня, поворачивает к себе. Я приоткрываю губы и хлопаю ресницами, а он повторяет размеренным тоном:
— Ты себя плохо чувствуешь, Ривер?
Я не упущу того нюанса, что наши тела вплотную: он меня держит близко-близко к себе, мужские бедра примыкают к моему животу. Так... не уверена, как именно это должно быть, но я ощущаю твердость... нет, он не возбужден, очевидно, но... брюки не свободные, а там, похоже, спрятано немало добра... все, молчу.
Да как включить мозг?! Я скоро захнычу от перенапряжения. Кто-то бы нашел в этом романтику, крикнул: «Да переспите вы уже!». Слава Богу, Рейдж не закладывает в данную близость чего-то пошлого. Мы оба взрослые люди, можем тереться друг об друга без подтекста... наверное.
— Чуть-чуть, — уклончиво признаюсь, боясь огрести за ложь.
Он, будто прикусывает внутреннюю сторону щеки — в этой области маска шевельнулась на миг. Обдумывает и нерасторопно переводит темно-зеленый взгляд ниже, туда, где мы соприкасаемся. Затем вздыхает и понятливо щелкает языком, вгоняя в пущую краску. Догадался? Я себе пошла могилу испанского стыда рыть. До свидания.
— Иди в комнату. Ложись и меня жди, — приказывает и утомленно потирает лоб, закрытый балаклавой, после чего отдаляется.
Чего? Я таращусь на его фигуру, вышагивающую все дальше и дальше от меня, в немом исступлении. Тренировка отменяется? А что заместо нее? Что означает «ложись и меня жди»? Он придет? Но... мы там наедине будем. Парни уехали в город, покупать какие-то военные приблуды.
Я. Лежачее положение. Капитан.
Пиши пропало! Предстану что ни на есть застенчивой идиоткой.
Четко вывожу для себя один важный пункт. Он, как начало нити, ведущей к разгадке. У Рейджа два состояния: наплевательское и внимательное. Они сменяют друг друга без предупреждения. Мне больше импонирует второе поведение, поэтому шагаю в корпус, хоть и нахожусь в переполохе.
Мне приветственно кивают некоторые из военных, спускающиеся по лестнице. Я отвечаю тем же, минуя пролет и преодолевая расстояние длинного коридора. Общежитие кипит жизнью: солдаты позавтракали и бодро расхаживают по своим делам. Прикладываю электронную карточку к двери и разуваюсь, попутно решая где разместиться. Не на постели. Неудобно разговаривать с Рейджем, лежа на втором этаже. А кто сказал, что мы беседовать станем? Он на секунду заглянет для чего-то и испарится.
И все же выбираю диван. Сидеть на нем в мокрой форме как-то не очень, поэтому быстро переодеваюсь. Если капитан прикажет продолжить занятия, то я вернусь в исходный вид, не успев спичка догореть. Серые лосины и желтая укороченная футболка. Складываю руки на колени, как примерная ученица — нервничаю и попросту не понимаю какую иную позу занять. Ладони липкие от возникшего пота. Лишь бы Рейдж смотался из комнаты в течение минуты. Я его присутствия неформального не вынесу.
Мужчина заходит с помощью своей карты. Соображаю, что в первое мое появление здесь он стучался намеренно: дабы я не встретила голого Джастина. Не удалось.
Он стопорится в пороге, пробегаясь взглядом по моему виду, и, как бы невзначай, бросает:
— Тебе так больше идет, чем в форме.
Где мой сердечный ритм? Капитан... сделал комплимент? Я поглощаю услышанное с жадностью, не определяясь: поблагодарить или пропустить. Все-таки пропустить. Не раздувать из этого целое событие.
Меня оценили. Меня согрели. Меня заметили и отметили. Я... счастлива?
Он снимает обувь и хозяйничает без разглагольствований. Шарится за стенкой, в спальне, и кладет рядом со мной коричневое одеяло — первый шок. Потом ставит коробку чая на стол — второй шок. Потом щелкает чайник и садится рядом с диваном, на пол — третий, мощнейший шок. Поворачивает голову, осматривая меня с непониманием, будто это я, черт возьми, творю невообразимое, и хрипит с претензией:
— Тебя укрыть еще? Ложись уже.
Во мне кипят сотни вопросов. Мы и впрямь не будем обсуждать, что Рейдж не просто отменил тренировку из-за моих месячных, а проводит целый ритуал облегчения страданий? Но, пожалуй, целесообразнее поддаваться, чтобы он не разгневался. Я звучно сглатываю и тонко бормочу:
— Хорошо.
Укладываюсь головой на дальний подлокотник, ногами к капитану: так мне хотя бы виден его профиль. Он выражает отрешенность, будто Рейдж абстрагировался от нашего единения. Что побуждает его зависать со мной, если ему тут быть не охото? Если уйти в чертоги сознания — приятнее? Или что-то погрузило мужчину туда? Навеяли воспоминания о чем-то, и он от них отцепиться не в силах?
Одно его колено согнуто, а вторая нога выпрямлена по полу. Я обращаю внимание на упаковку чая. Вкус — мята. Вот откуда запах. Я и такой мелочи рада. Скрепила два кусочка пазла. Осталось всего-ничего! Около десяти тысяч деталей.
— Разве нет ни единой причины вернуться домой, Ривер? — вдруг бормочет, не громче бурления кипящей воды.
Это прозвучало с оттенком обреченности. Я морщусь, задетая тем, что он продолжает жалеть о моем присутствии. Зачем хвалит, если желает избавиться? Поэтому пришел? Попытаться выпроводить меня снова? Ну конечно, а для чего еще? Размечталась.
— Нет, — отзываюсь сжато и не сдерживаюсь, — Я настолько Вам неприятна?
Рейдж смотрит в ковровое покрытие пола, предпочитая игнорирование. Прячется за возникшим занятием: чайник вскипел, и капитан поднимается, заваривая напиток. Он разбавляет кипяток водой комнатной температуры, из пятилитрового бутыля, и двигает квадратный стол ближе ко мне, вместе с кружкой, выдыхая:
— Пей. Это поможет.
Откуда ему знать? Беспричинное предположение? Или опыт? Не был бы Рейдж капитаном, я бы не заткнулась: спрашивала и спрашивала. И все же... мне выпал шанс, так? Мы не готовимся к заданию, он здесь по собственной воли, все очень приватно. Максимум, что я получу — пару матов, жестокое пресечение речи на корню. Стоит попробовать.
Я беру кружку в стрессе, поглядываю на мужчину, который сел в прежнюю позу, и тихо проговариваю:
— Зачем Вам возиться со мной?
Это было смело. Рейдж тоже так считает, судя по сведенным бровям. Он молчит несколько секунд. Не объяснит — так кажется. Но мужчина спокойно выдает:
— Я не отвечу.
Потрясающе, спасибо за прямолинейность.
— Почему? — аккуратно добиваюсь.
— Потому что если я начну отвечать, ты возьмешь в привычку спрашивать, — хрипит без заминок, — Начнешь лезть ко мне в голову.
В нос сочится аромат мяты, исходящий из кружки слабым паром. Это должно успокоить, отвлечь, как и согревающее одеяло, но нет, я загораюсь, ведь мы впервые ведем отстраненный от работы диалог.
— Вы переживаете, что я полезу?
Сколько я вкладываю мягкости и деликатности в голос — не счесть. Капитан прикрывает глаза, опять вдумчиво подбирая слова. Словно перед нами поле, усыпанное минами, и мы играем в нащупывание безопасных областей, нейтральных.
— Мне не нужно переживать, потому что я в любом случае не пущу тебя туда. Будешь настойчивой — отстраню от базы.
Я прикусываю губу. Глоток напитка не смывает беспросветность. Вкусный чай. Невкусный осадок от предупреждения.
— Проявите такую жестокость? — шепчу с досадой.
Рейдж тихо усмехается, не откликаясь на зрительный контакт.
— Тебя это удивляет?
Не должно, согласна. Он прав. Мне нечего добавить. Своей грубостью в наши первые встречи мужчина доказал, что без колебаний превратится в монстра и глазом не моргнет. Что в нем переключилось? Какой рычаг сработал, раз он прекратил своей террор? Не знаю, но грех жаловаться.
Изо рта вырывается мучительное придыхание: живот опять гудит. Я гримасничаю, смыкая зубы, жмурясь. Откидываю голову, чтобы Рейджу не демонстрировать слабость. А затем, спустя пару мгновений выпада из реальности, вздрагиваю так, что чуть кружку не роняю. Он... что? Крепкая рука пробралась под одеяло и легла на больную область. При этом мужчина все еще избегает встречи с моими глазами.
— Вы... — вылетает в шоке.
— Знаешь, что отличает хорошего капитана от плохого, Ривер? — перебивает Рейдж и тут же злостно выговаривает, — Хороший капитан умеет наладить доверительные отношения с каждым членом своего отряда. Поэтому я делаю это, без иных смыслов, так что прекрати реагировать так бурно из раза в раз.
Моя челюсть отвисает. Я вступаю в активную погоню за сутью происходящего, внимаю его безжалостную речь, погружаюсь в бардак. Он не хочет заботиться? Заставляет себя, тем самым создавая между нами что-то, что пригодится на миссиях? Обманывает меня, ради последующей выгоды?
— То есть Вы заботитесь, хотя не хотите этого в душе? — тараторю и задыхаюсь, внутри возникает что-то до ужаса ноющее.
— Я не думаю о том, чего хочу, и у меня нет души, Ривер, — отрезает без сожаления, что контрастирует с бережной ладонью, которая греет и утешает, — Я работаю. Поступаю так, как должен поступать, исходя из должности. Теперь тебе ясно?
Это разбивает вдребезги, а я даже не могу скинуть его руку, прогнать прочь — именно этого желаю. Мне не сдалась мнимая мягкость.
— Мне, по Вашему, требуется внимание? В этом разгадка? Похвалите, погладите, возместите то, чего не хватало, и я вся в Вашей власти? — обиженно кидаю, смыкая челюсть от несправедливости.
Рейдж набирает в легкие обилие кислорода и глубоко выдыхает, спокойно произнося:
— Сама признала.
Жалость. Он все это время меня жалел, что омерзительно. Я готова выть от того, как заблуждалась, как не видела другую сторону монеты, от едкой раны, возникшей в груди. Меня мутит, глаза стекленеют. Я не заслужила искренней поддержки. Я никогда подобного не заслуживала.
— И какие подходы к Кастору, Джастину, Рику? — ломко отстукиваю.
Теперь его прикосновение ненавистно. Я с трудом терплю наш контакт. Мне плохо.
— Я не выдаю слабые части других.
Пошел ты нахрен, урод. Добивает. Подчеркивает, как я немощна в своей проблеме. Я ведь ему поверила, мурашками покрывалась, улыбалась в подушку по ночам. Вот, к чему это привело. К раскрошившемуся сердцу.
Почему я понадеялась, что наконец-то кому-то сдалась? Я ни разу не была нужной. Я и не буду. Со мной что-то не так. Во мне ошибка. Я и есть ошибка. А ошибки, как правило, не решаются, на них только учиться. Спотыкаюсь об собственную безнадежность, оправдывая это неподходящим временем и местом. Мол, наступит тот миг чудесный, когда все былое покажется чем-то, что стоило пройти ради счастья. Нет, не случится волшебства. Я как была брошенной, так и останусь. Рейдж наглядно доказывает.
— Я и без этого любой Ваш приказ исполню, — горько выкладываю, не скрывая эмоций, — Вы не поняли? Я себя отдаю, чтобы Вам угодить. Поэтому можете избавить себя от такой мороки...
На всю комнату раздается трещащие: мой мобильник звонит. Это мама. Некому больше. Рейдж убирает руку нервным жестом и резко встает, злобно — ему услышанная дерзость не пришлась по нраву. Я помещаю кружку на стол, тру лицо, пока мужчина идет к источнику мелодии, дабы принести телефон, не напрягать меня. Вновь проявляет свою фальшь. Я себя презираю. Показала то, что терзает, и он ухватился за это, играл на моих чувствах.
Рейдж прокладывал путь к моей преданности. Цеплял особенно натянутые струны, которые нуждаются в послаблении. Привязывал меня на поводок, уверял поступками, что ему небезразлично. У боли тысячи граней, однако мужчина сумел открыть для меня новые. И если я спрашиваю себя, есть ли предел у страданий, то обнаруживаю, что предела нет. Всегда найдется нечто подкашивающее сильнее.
Мои брови сводятся, потому что мобильный не умолкает. А после в голове разражается гром. Телефон лежит под подушкой. А еще под подушкой лежит альбом — я рисовала вчера, когда соседи ушли покурить, подышать воздухом, возникло вдохновение, они вернулись быстро, и я не успела убрать творчество в рюкзак. Онемевшие ноги подрываются с дивана, я, как ошалевшая собака, бегу за стену, в спальню, и раскрываю рот.
Рейдж стоит, прирос к полу и впивается глазами в свои же глаза, нарисованные. Я себя перестаю чувствовать, кровь не циркулирует. Он сжимает бумагу пальцами в перчатках и не моргает. Звонок обрывается, и это отрезвляет мужчину. Он откладывает увиденное резким жестом и торопливо проходит мимо, задевая мое плечо, отчего отшатываюсь.
— Это...
Хочу оправдаться, но мне нечем, голос скачет, пульс долбит в висках. Рейдж безмолвно, торопливо надевает берцы и выходит со скоростью света, попутно хлопая дверью — так громко, что аж дергаюсь. Прикрываю трясущиеся губы и давлюсь образовавшейся тишиной.
Он выгонит меня с базы. Как еще воспринимается рисунок, если не влюбленностью?
После этого не будет тренировок.
Я закопала себя самостоятельно. Любовь к сказкам во взрослом возрасте ничем хорошим не оборачивается.
«Рив. Не надо, Ласточка. Не надо»
— Рейдж.