Глава 16 Алекс
Я все еще стояла на месте. Видела, как он всё ещё сидит там. Чувствовала это. Вдохи. Напряжение. Он не пошёл за мной — но и не ушёл. И, возможно, это был первый его настоящий выбор.
Я приблизилась — шаг за шагом, почти неслышно, как тень. Не для эффекта. Просто потому, что не хотела пугать момент. В темноте я почти сливалась с окружающим, фонарь за моей спиной выхватывал отдельные детали — прядь, запястье, дрожь. В руках у меня всё ещё был букет, и я даже не помнила, когда успела собрать так много. Просто... хотелось держать что-то живое.
Я остановилась перед ним. Он поднял глаза, и я увидела, как в них сплетаются тысячи мыслей. Не паника. Не страсть. Глубже. Что-то... уязвимое.
Я наклонилась. Осторожно, медленно — будто тянулась к тайне, которую нельзя разрушить дыханием. Мое лицо оказалось совсем рядом с его. Я почувствовала, как его дыхание изменилось. Задержалось. Перехватилось. Мой аромат — жасмин, немного кофе, немного соли с его пальцев — смешался с воздухом между нами. Я не коснулась его. Даже не дрогнула. Но я знала: он чувствует всё. Каждую миллисекунду. Каждую эмоцию.
В голове стоял оглушающий шум. Я должна была видеть в нём лишь фигуру, которую сама вплела в свой сценарий. Он был пешкой, пусть и важной, — ходом, рассчитанным наперёд. Это был человек, чьё будущее я почти полностью расписала в своих планах. Но, чёрт возьми, я видела его не только как элемент игры.
Его зелёные глаза казались ярче в полутьме, словно изумруды, впитавшие огонь фонаря. Каштановые волосы были чуть растрёпаны после ветра, и в них хотелось запустить пальцы, чтобы почувствовать их мягкость. Светлая кожа подчёркивала тени, которые ложились от моих ресниц. Он был высок — выше меня на полторы головы, сильный, уверенный в каждом движении. И при всём этом — сейчас он сидел тихо, почти беззащитно.
Я ловила себя на том, что моё тело реагирует, даже когда разум пытался поставить заслон. Этот заслон зиждился на одном чётком и непоколебимом табу: он женат на Кейси. И это касалось не только морали. Это было о границах, которые нельзя пересекать, если не хочешь разрушить куда больше, чем один вечер.
Я знала, что мы можем позволить себе остроумные перепалки, редкие взгляды и лёгкое напряжение в воздухе, но не больше. Даже если бы я захотела, я не имела права позволить этому перейти туда, откуда уже нельзя вернуться без потерь.
И всё же, глядя на него сейчас, я поймала себя на мысли, что в моём собственном сценарии появилась опасная трещина. И эта трещина смотрела на меня зелёными глазами.
И я поняла, что он тоже это чувствует. Он не отводил взгляд, не делал ни малейшего движения, но в этой неподвижности было напряжение, которое нельзя было спутать ни с чем. Его пальцы, лежащие на колене, едва заметно сжались, и я знала — это был единственный способ, которым он позволял себе выдать то, что творилось внутри.
Я выпрямилась чуть выше, но не отстранилась. Хотела дать ему возможность уйти из этой близости первым, но он так и не сделал этого. Молчание между нами стало почти ощутимым, как плотная ткань, которую невозможно разорвать словами.
Внутри у меня шёл бой — холодная логика требовала отступить, а что-то древнее, инстинктивное, тянуло к нему ближе. Я чувствовала, как сердце стучит слишком громко, слишком быстро, и боялась, что он это услышит. Мои пальцы чуть сильнее сжали букет, словно я могла таким образом вернуть себе контроль.
Он вдохнул глубже, и в этот момент я уловила в его глазах ту же трещину, что и в себе. Её не было раньше. Мы оба слишком умело прятали свои слабости, превращая их в оружие, но сейчас что-то пошло не так. Я поняла, что одно неверное слово или движение — и мы оба сделаем шаг, который изменит всё.
— Шарли... — тихо произнёс он, и в том, как его голос задел моё имя, было слишком много. Слишком близко. Слишком опасно. Я почувствовала, как что-то внутри меня на секунду дрогнуло, и тут же поставила мысленный заслон. Мне нельзя позволить этому продолжаться.
Вот почему предыдущие слова были такие жестоки. Они были не для него, а для меня. Моей решимости. Моей цели.
Моим напоминанием.
Я слегка выпрямилась, сохранив ту же мягкую улыбку, но уже вернув себе холодную, выверенную дистанцию.
— Райан, — произнесла я спокойно, словно между нами и не было этих нескольких секунд опасной близости. — Через три дня в Сицилии будет банкет. День рождения очень важного человека.
Он прищурился, но ничего не сказал, ожидая продолжения.
— Феникс хочет, чтобы ты пришёл, — добавила я так, будто говорю о третьем лице. — Лично.
Я видела, как в его взгляде промелькнула смесь недоверия и интереса.
— Считай это... приглашением, от которого не отказываются, — закончила я мягко, глядя на него так, будто всё это всего лишь дипломатическая формальность, а не тщательно продуманная ловушка.
Я опустила руку и положила букет на каменный край фонтана рядом с ним. Лепестки, чуть влажные от моих пальцев, коснулись холодного камня. Белое и алое переплелись, как жизнь и кровь, как то, что хочется — и то, что должно быть. Я смотрела на цветы и понимала: это было моё молчаливое признание. Я оставила здесь свои желания и жажду. Всё то, что могло сорваться с губ, прорваться сквозь кожу, я спрятала в этих лепестках.
Внутри меня бушевало напряжение, но я умела прятать его лучше, чем кто-либо. Вместо того чтобы шагнуть ближе, я отступила. Вместо того чтобы коснуться его, я позволила живому — нежному, мимолётному — лечь на камень. Цветы стали моим ответом, моим отказом и моей жертвой. Я оставила их, потому что не могла оставить себе право на слабость.
— Подумай над приглашением, Райан, — сказала я тихо, но твёрдо. — Но помни: цветы всегда говорят больше, чем слова.
Я выпрямилась и отошла на шаг, глядя, как фонарь отражается в воде фонтана, выхватывая из темноты белые и красные лепестки. Там, где должно было быть прикосновение, осталась только эта тишина. Там, где могла быть я, теперь были цветы.
Я повернулась и пошла прочь, тем же самым маршрутом, по которому мы пришли вместе. Камни мостовой под ногами отзывались лёгким эхом, и это эхо казалось громче, чем должно было быть. Каждый шаг отдавался в груди, будто в такт сердцу, которое я только что заставила снова стать холодным.
Улица была та же, фонари — те же, даже воздух не изменился. Но всё казалось иным. Тогда рядом со мной был он — и это незримое напряжение между нами делало мир плотнее, насыщеннее, опаснее. Сейчас — пустота. Только я и мои собственные тени.
Запах жасмина ещё держался в волосах, но теперь он казался слишком сладким, почти лишним. Руки ощущали пустоту, словно букет всё ещё должен был быть в пальцах, но я оставила его — как напоминание. Больше не себе, а ему. Он останется сидеть у фонтана, а цветы будут говорить за меня.
Я шла вперёд и чувствовала, как с каждой секундой отдаляюсь не только от Райана, но и от себя той, что на секунду позволила себе забыться. Возвращалась в привычный облик: хищница в маске, пешки на шахматной доске, сценарий, где нет места трещинам.
Свет фонарей ложился полосами на дорогу. Тени прыгали, перетекали, сопровождали меня, и в какой-то момент мне показалось, что они двигаются быстрее, чем я. Но я знала: это всего лишь иллюзия. Настоящее всегда отстаёт от тех решений, которые уже приняты.
Я не оглянулась. Не позволила себе. Всё, что должно было остаться за моей спиной, уже осталось.
Сняв маску, я толкнула тяжёлую деревянную дверь, и звон колокольчика тихо разрезал ночную улицу. Внутри было тепло и пахло свежемолотым кофе с примесью ванили. Небольшая кофейня светилась мягким золотым светом ламп, в углу тихо играло радио. Место выглядело так, будто оно жило своим ритмом, далеким от всех моих игр и планов.
За прилавком стоял парень — молодой, может быть чуть старше двадцати. Светлые волосы падали на лоб, глаза — тёмные, внимательные, слишком живые для этого часа. Он заметил меня мгновенно, выпрямился, и на его лице появилась улыбка, слишком откровенно приветливая, чтобы быть просто частью работы.
— Доброй ночи, — сказал он и задержал взгляд чуть дольше, чем положено. — Странно видеть такую красивую девушку здесь в этот час.
Его тон был игривым, лёгким. Я почувствовала, как уголки его губ чуть дрогнули, и стало ясно: он решил попробовать — проверить, оставлю ли я ему шанс.
Я скользнула взглядом по меню, хотя прекрасно знала, что возьму. Я чувствовала на себе его внимание так же ясно, как если бы он коснулся рукой.
— Эспрессо, — произнесла я спокойно, возвращая ему чеканным голосом ту дистанцию, которую он пытался сократить. Но глаза я подняла и задержала на нём взгляд чуть дольше, чем следовало. Это был жест не слабости, а напоминания: я вижу игру и управляю ею.
Парень чуть приподнял брови, словно принял вызов, и усмехнулся.
— Сильный выбор, — сказал он, опуская руки к кофемашине. — Как и вы.
Я улыбнулась краем губ. Флирт был для него развлечением, для меня — инструментом. Но в этот момент я почувствовала, что это лёгкое отвлечение полезно. Как будто мир на секунду снова стал простым: девушка за стойкой, парень у кофемашины, запах кофе. Без крови. Без фонтана. Без зелёных глаз, в которых я только что оставила часть себя.
Я взяла стакан, и пальцы сразу ощутили тепло картона, но вместе с тем — шероховатость свежих чернил. Чёрные цифры сбоку бросались в глаза, будто случайная пометка, а на самом деле — дерзкое приглашение. Номер телефона, выведенный чуть неровно, с лёгким нажимом, как у человека, который делает ставку не на почерк, а на смелость.
Я смотрела на цифры и не сразу позволила себе поднять глаза. Бумага грела ладонь сильнее, чем сам напиток. Его голос всё ещё звучал у меня в ушах, лёгкий, уверенный, игривый. Как будто весь этот вечер не был завален моими собственными трещинами и тяжестью выбора. Как будто жизнь действительно могла быть такой простой: встреча, кофе, улыбка, случайный звонок завтра вечером.
Я вдохнула аромат эспрессо и почувствовала, как сердце едва заметно сбилось с ритма. Мне хотелось — просто на секунду — позволить себе забыть зелёные глаза, тень фонтана и тяжёлое молчание, от которого я только что ушла. Хотелось раствориться в этом лёгком флирте, в том, что можно назвать «интрижкой без последствий». Простая игра, где нет места ни жене по имени Кейси, ни Фениксу, ни моим собственным планам.
Я провела пальцем по цифрам на стакане. Это был символ двери, которую можно приоткрыть и войти в чужую жизнь хотя бы на час, на ночь, на пару мгновений. Там не нужно прятать чувства под маской. Там можно просто быть женщиной, которой улыбается парень за стойкой.
Я позволила себе улыбнуться — мягко, невесомо, но искренне. Может быть, я даже напишу ему. Может быть, приду сюда завтра снова, притворяясь, что просто тянет к кофе. Я знала: мне это не нужно. Я знала: всё это — пустяк, не более чем игра. Но в каждой игре есть свои выгоды. В этой — я могла выиграть забвение.
Я вышла из кофейни, и холодный воздух сразу ударил в лицо, заставив крепче прижать стакан к ладоням. На картонной стенке чернели цифры — его номер. Я снова скользнула по ним пальцами, и на губах появилась лёгкая улыбка. Парень за прилавком был милым, даже слишком самоуверенным в своём флирте, но в этом не было ничего нового. Я давно привыкла к тому, что мужские взгляды задерживаются на мне чуть дольше, чем позволяют приличия.
Я не относилась к этому с холодным равнодушием — нет. Я никогда не запрещала себе удовольствий, и не собиралась. Мужчины были частью игры, частью моей природы, частью того, что держало меня живой. У меня был Юльтезия — мой верный пёс, преданный до безумия, готовый на всё ради одного моего взгляда, ради одного прикосновения. Он всегда ждал, всегда принадлежал мне целиком, и я знала: достаточно одного слова — и он будет рядом.
И всё же я не спешила выкинуть стакан. Я позволила себе смотреть на эти цифры, как на маленькое напоминание, что я могу выбирать. Я могла позвонить, могла сыграть в новую игру — и мужчина, оставивший номер, наверняка с радостью оказался бы очередной игрушкой, временным утешением. Я никогда не питала иллюзий: никто из них не мог дать мне больше, чем ночь, две, максимум неделю. Но иногда и этого было достаточно, чтобы снова ощутить себя не только Фениксом, но и женщиной.
Я сделала глоток кофе и позволила сладости скользнуть по языку, оставив горькое послевкусие. Так было всегда: я брала, что хотела, и уходила, когда становилось скучно. Мужчины приходили и уходили, а я оставалась неизменной. Моё тело знало, чего оно хочет, и я не собиралась предавать его желания ради фантомной «правильности».
Но, даже ощущая лёгкое возбуждение от мысли, что могла бы сыграть и с этим баристой, я знала — впереди у меня было нечто большее. Банкет. Люди. Райан Лучано. И моя игра, которую я не имела права проиграть.
Я прошла ещё несколько кварталов, чувствуя, как каблуки отбивают ровный ритм по камню. Улицы были полны людей, но для меня они давно стали шумом — мимолётными лицами, которые исчезают, едва обернёшься. Я держала стакан с кофе, уже наполовину пустой, и играла пальцами с крышкой, словно этот маленький жест помогал скрывать мысли, которые не должны были прорваться наружу.
Черная машина стояла у обочины, словно ждала только меня. Лаконичная, с идеально вымытым корпусом и слегка тонированными стёклами — она выделялась в потоке обычных автомобилей так же, как я в толпе. Рядом с ней стоял мужчина средних лет. Его фигура была прямой, осанка — чуть военная, а взгляд — внимательный, но ни на секунду не дерзкий. Он знал правила, знал своё место и прекрасно понимал, ради кого он здесь.
Едва его глаза зацепили моё лицо, он сразу оживился, как будто кто-то нажал на внутренний рычаг. Одним движением он склонил голову в лёгком поклоне, и почти синхронно с этим жестом его рука потянулась к дверце.
Дверь распахнулась беззвучно, словно машина сама хотела меня впустить. Мужчина отступил в сторону, открывая проход. Ни одного лишнего слова, ни намёка на эмоцию — только тихая, чёткая преданность делу.
Я задержалась на секунду, бросив взгляд на него. Он не спрашивал, откуда я пришла и куда собираюсь. Он не имел права. Его работа заключалась лишь в том, чтобы быть здесь, вовремя, и открыть передо мной дверь.
Я медленно поднялась в машину, оставив за собой городской шум. Внутри пахло кожей и тонким ароматом табака, а тишина обволакивала так же плотно, как бархат.
И пока дверь мягко захлопывалась за мной, я поймала себя на мысли: мужчины вокруг меня все разные. Одни готовы предложить номер на стакане, другие — свою жизнь. Но в конечном итоге все они служат одной цели: моему пути.
Я откинулась на мягкое кожаное сиденье, медленно сделала глоток кофе и позволила взгляду скользить по улицам Сицилии, мелькающим за окном. Ночная жизнь здесь была особенной: огни редких фонарей казались теплее, чем днём, тени домов — глубже, а каждый силуэт прохожего будто жил своей отдельной, скрытой от посторонних историей. Я наблюдала за этим, словно за театром, где я не зритель, а режиссёр, которому известно, что финал давно написан.
Глоток кофе оставил на губах лёгкую горечь, а сладость растворилась слишком быстро. Я поставила стакан в держатель, достала телефон и не раздумывая набрала номер. Мне не нужно было проверять контакты — этот вызов был почти на уровне инстинкта, привычка, укоренившаяся глубже, чем большинство связей в моей жизни.
Несколько гудков — и в трубке повисла тишина. Я слышала только ровное дыхание. Мужское. Спокойное, размеренное, будто он специально держал его таким, чтобы не выдать ничего лишнего. Ни одного слова, ни приветствия, ни вопроса. Только дыхание.
Я улыбнулась краем губ, глядя на отражение огней в окне.
— Приезжай, — сказала я тихо, но в каждом звуке звучал приказ. — И возьми с собой Серафину.
В ответ — всё то же молчание, но я знала, что меня услышали. Там, на другом конце, не требовалось подтверждения. Этот человек никому не подчиняется, но мои для него, как закон. И если я сказала «приезжай», он уже собирался в дорогу.
Я убрала телефон, снова откинулась на спинку сиденья и позволила себе короткий выдох. Машина мягко неслась вперёд по ночной Сицилии, а я знала: скоро мои планы получат новое продолжение. Серафина будет рядом, и это значило, что игра становилась ещё опаснее.
Карлос молчал ещё пару минут, будто переваривал мои слова. Потом тихо кашлянул, словно заранее извиняясь, и всё же заговорил, не поднимая на меня взгляда:
— На улицах снова пошли разговоры, синьорина... — произнёс он негромко, почти доверительным тоном. — Люди шепчутся, что в верхах намечается перестановка. Говорят, кто-то слишком быстро поднимается, слишком много берёт на себя.
Я чуть склонила голову, глядя на его профиль. Он говорил осторожно, будто каждое слово могло обернуться против него.
— А ещё, — продолжил Карлос, — слухи про северян. Будто они ищут способ влезть в Сицилию через новые каналы. В барах, на рынках, даже в кофейнях... люди говорят слишком громко для того, что должны держать при себе.
Я медленно провела пальцем по краю стаканчика из-под кофе, словно раздумывая, а на самом деле внимательно слушала. Голос Карлоса стал чуть тише, доверительнее:
— И ещё кое-что. На днях в порту видели людей, которых никто раньше не узнавал. Говорят, они искали Феникса. Одни уверены, что это новый союзник. Другие — что это враг, который притворяется другом.
Я усмехнулась — коротко, едва заметно.
— Смешно, — тихо сказала я, глядя в окно. — Сколько людей всё ещё верят, что Феникс — мужчина.
Карлос чуть напрягся на этих словах, но промолчал. Я уловила, как он сделал глубокий вдох, будто хотел что-то добавить, но вовремя прикусил язык.
— Продолжай, — мягко велела я. — Мне интересно, что ещё шепчут твои тихие улочки.
Он кивнул едва заметно, словно получил разрешение дышать.
Карлос ехал молча несколько кварталов, пальцы слегка сжимали руль, а глаза скользили по ночным огням Сицилии. Казалось, он старается не думать о том, что говорит, но слова сами начали выплывать:
— Вчера, на площади у собора, — начал он тихо, словно опасаясь, что каждый звук услышат стены машины, — появился человек... с документами, которые, по слухам, могли изменить порядок. Никто точно не видел его лица. Но ходят разговоры, что он искал кого-то... кого-то с именем Серафина.
Я замерла, ощущая, как сердце слегка дернулось. Я не произнесла ни слова, просто смотрела в окно, наблюдая отражения фонарей, но каждое его слово врезалось куда глубже.
Карлос продолжил, теперь почти невольно, без задней мысли:
— И, кажется, он встретился с одним из старых друзей Феникса. Тот пытался что-то скрыть, но, похоже, Серафина была в списке... Люди шепчут, что она может быть ключом к новым событиям.
Я тихо улыбнулась, не отвлекаясь от движения машины: он сам выдал мне то, что мне нужно. Без шантажа, без давления — просто человеческая привычка делиться тем, что «слишком интересно, чтобы молчать».
— Хорошо, Карлос, — сказала я мягко, почти шепотом. — Ты делал свою работу идеально. Просто продолжай быть внимательным. Всё остальное... я уже позабочусь сама.
Он кивнул, всё ещё не поднимая взгляда, и я поняла: иногда самые ценные сведения приходят к тебе сами, стоит лишь правильно слушать.
Я кивнула про себя, позволяя глазам скользить по улицам ночной Сицилии, но мысли уже были заняты другим. Карлос говорил невзначай, сплетни текли сами собой, а я ловила каждое слово, как сигнал. Но между строк промелькнуло нечто тревожное — шепот, что кто-то знал слишком много, что-то, чего знать не должно было никто из моих.
Внутри меня сразу щёлкнуло. В рядах, которые я строила с такой осторожностью, появился крот. Кто-то, кто мог разрушить мои планы, выдать мои шаги, предать меня ради собственной выгоды.
Я прижала руку к стеклу, не отрывая взгляда от темнеющей улицы, и мысленно начала выстраивать шахматную доску: кто, где, с кем встречается. Лица всплывали, голоса, слабые намёки — всё, что могло стать уликой. Этот человек должен быть найден. И когда он будет, не останется шансов.
— Карлос, — сказала я ровно, почти безэмоционально, обращаясь к водителю, который всё ещё тихо следил за дорогой, — будь особенно внимателен. Каждый новый звук, каждый шепот — это важная информация. Если что-то покажется странным, дай мне знать сразу.
Он кивнул, и я поняла, что даже в этой тишине есть союзники. Но вот крот... крота придётся вычислить самой. И когда он будет найден, я уничтожу его.
Я открыла дверь машины, и свежий морской воздух мгновенно обволок меня, смешавшись с запахом соли и хвои. Но прежде чем успела полностью сделать шаг к коттеджу, в меня врезался маленький ураган — Серафина. Девочка бросилась на меня с невероятной энергией, с криком радости, который пронзал даже самые крепкие стены моего контроля.
Я чуть опешила, едва удержав равновесие, и только тогда позволила своим глазам задержаться на её лице. Сразу пыталась вернуть привычный холодный облик, смоделировать дистанцию, как будто это просто случайная встреча с ребёнком, которого я должна оберегать для других причин.
Но внутри что-то дрогнуло. Я чувствовала тепло, которое невозможно было полностью скрыть — материнское чувство, глубинное и острое, как порез на коже. Её маленькие руки обвили меня, и я на мгновение отпустила себя.
— Серафина... — выдавила я сквозь слегка сжатые зубы, удерживая на лице ровный тон, — не делай так больше.
Она лишь рассмеялась и снова попыталась рвануть ко мне, как будто проверяя, насколько я могу сопротивляться её напору. Я наклонилась чуть ниже, чтобы её видеть, но обнять по-настоящему не позволила — в этом жесте уже скрывалась моя стратегия. Любовь есть, но враги не должны её увидеть. Никто не должен догадаться.
Сердце сжалось, когда она отпустила меня, но я уже снова выпрямилась, маска вновь на месте. Материнская привязанность жила в моём сердце, тихая и сильная, как море за окном. Но для посторонних — я просто Алекс, женщина, которая умеет держать всё под контролем, даже этот маленький ураган.
Серафина, счастливая и энергичная, побежала к коттеджу, а я позволила себе лишь слегка вздохнуть, зная, что за маской холодной стратегии скрывается любовь, которую нельзя показать никому.
Карлос поклонился и ушёл в тень, оставляя меня одну с ночным бризом, который подхватывал лёгкие пряди моих волос. Я остановилась у двери коттеджа, и передо мной стоял мужчина — старый, крепкий, с глазами, в которых пряталась тяжесть прожитых лет и тень древней власти. Ему было за шестьдесят, но походка и осанка выдавали человека, привыкшего контролировать всё вокруг.
Мы стояли напротив друг друга, молча, будто проверяя, кто кого первым собьёт с равновесия. В его взгляде было что-то неуловимое — уважение, осторожность и любопытство одновременно. Я ловила каждое движение его глаз, каждое непроизвольное дрожание губ, и внутри меня что-то напрягалось.
И тогда его голос, ровный и тихий, разрезал напряжённое молчание:
— Однотонный серый тебе не идёт, внучка.
Я мигнула, удивлённая, но сразу поняла, о чём он. Он говорил о моих глазах — гетерохромии, моем маленьком символе двойственности: правый — тёмно-карий, левый — серый, как свинцовая тень.
Я чуть наклонила голову, позволяя ему разглядеть меня лучше, и улыбка, едва заметная, скользнула по губам:
— А тебе что-то известно о том, что идёт мне или нет? — сказала я спокойно, с лёгкой игривой ноткой, скрывающей всю мою осторожность.
Он не спешил отвечать. Его взгляд задержался на каждом моём глазу, словно пытаясь увидеть скрытые слои, которые я тщательно оберегала. В этой тишине была напряжённость, которая могла лопнуть от одного неверного движения.
— Глаза... они всегда выдают больше, чем думаешь, — сказал Маттео, наконец, спокойным, но весомым голосом. — Особенно у тех, кто умеет их скрывать.