Клуб.Опасные игры.

СТРОГО 18+!!! Пытки, жестокость, убийство (не основных героев)

Рафаэль

- Ну, что ж…, — говорит Ноа, устраиваясь в кресле с банкой пива, — значит, ты делаешь это. С Домиником.
Я сижу и ковыряю торчащую из дивана нитку.
- Тебя это волнует больше, чем информация, которую я тебя просил найти?
- Нет. Просто начать хочу с этого.
- И мне придется сначала ответить на твои вопросы, прежде чем ты расскажешь, что нашёл? А ты вообще хоть что-нибудь нашёл?
- Рафаэль.
- Да какого хера все произносят мое имя вот так?
Ноа не поддаётся. Не реагирует на мою попытку втянуть его в спор. Слишком хорошо меня знает. Знает, что я просто пытаюсь его отвлечь от неудобных вопросов.
Я оглядываю двухкомнатную квартиру, в которой я, можно сказать, вырос. Ничего в ней не изменилось с тех пор, как мне было пятнадцать, и Ноа привез меня сюда с Острова.
По документам моим опекуном была тётка - сестра отца. Но я столько раз сбегал от неё и уезжал к Ноа, что она в какой-то момент перестала пытаться меня вернуть. Наверное, для нее это было облегчением. Как только мне исполнилось восемнадцать, она уехала обратно в Пуэрто-Рико, и с тех пор я её не видел.
Однако до совершеннолетия она исправно подписывала как опекун все документы, когда это было необходимо, а воспитывал, точнее пытался воспитывать, и заботился обо мне Ноа.
Я знаю, что стал плохой заменой его сыну, которого он потерял. Чэнс не вернулся с Острова. Паршивое из меня получилось утешение.
Я доставил Ноа столько проблем, причинил столько боли. Это видно. Ему всего 54, но он выглядит старше. Всё ещё держится в форме, под закатанными рукавами фланелевой рубашки на сильных предплечьях выступают жёсткие жилы, но волосы почти полностью поседели, и лицо уставшее.
- Это Данте тебе позвонил и наболтал? — спрашиваю и не могу сдержать горечь в голосе.
Дело в том, что я всё равно люблю Данте, по-своему. И никогда не перестану.
Да, мы не больше, чем друзья, но мы всё равно навсегда связаны. Островом. Ноа. Всем тем, что мы сделали и делаем друг для друга все эти годы.
Но даже до того, как мы всё усложнили, предприняв дурацкую попытку секса, проблемы между нами уже были. Я всегда ревновал его. Он был всем тем, кем Ноа хотел, чтобы я стал. А я — не смог.
- Да, Данте позвонил мне, — признаётся Ноа. – Он, видимо, до сих пор считает, что у меня есть хоть какой-то контроль над тобой. Хотя давно пора бы понять: над тобой вообще никто не имеет контроля.
Он шутит, пытается разрядить атмосферу, но мой мозг при его словах возвращается к мыслям о прошлой ночи. Как легко я подчинился Доминику. Насколько лучше мне стало после этого.
Ноа, кажется, читает мои мысли по лицу, не все, но какую-то часть – точно. Он становится серьезным.
- Я не уверен, что это хорошая идея, Рафаэль. С Домиником. Он опасен.
- Ты это уже говорил, и я уже говорил, что знаю.
- Я не только про то, что он убивает людей.
- Надеюсь, что не только, потому что я тоже убиваю людей.
- Рафаэль, у тебя на шее след, как будто тебя душили ремнём.
Легкая усмешка кривит мои губы.
- Шокирующе точная догадка.
Ноа резко подаётся вперед со своего кресла.
- Вообще не смешно! Он причиняет тебе боль!
- Потому что это именно то, что мне нужно.
Мое настроение меняется, как по щелчку пальцев. Я знаю, что это отражается у меня на лице, потому что вижу по глазам Ноа, что он понял.
- Рафаэль, послушай...
- Нет, Ноа. Ты нихрена не понимаешь. Никогда не понимал, и я не собираюсь снова пытаться тебе это объяснить.
Ноа встает с кресла и начинает расхаживать по тесной гостиной.
- Рафаэль, он не…
Когда он замолкает, я заканчиваю за него:
- Ненормальный? Неуравновешенный? Нестабильный? Да, блядь, а как иначе? Он же один из нас!
- Вот поэтому я и думаю, что это плохая идея, Рафаэль! Вы оба нуждаетесь…
- Друг в друге! Он понимает меня так, как ты никогда не поймешь. Сколько бы ты ни знал обо мне, сколько бы ты ни знал о том, что происходило на Острове, ты никогда полностью не поймешь. Тебя там не было.
Ноа подходит к окну, опирается руками на подоконник, наклоняется вперёд. Его голова опущена. Я не знаю, думает ли он сейчас обо мне или о своем сыне, но я уверен, что думает он о прошлом.

Когда он работал в ФБР, он вёл расследование дела об Обществе – международной преступной сети. Выслеживал американских членов Общества. Подобрался слишком близко. Создал слишком много проблем. И тогда, чтобы заставить его закрыть дело - они похитили его сына и отвезли на Остров – то самое место, где члены Общества проводили свои «бизнес-встречи» и развлекались с мальчиками, которых там содержали. Со мной. С Данте. С Домиником. С Чэнсом. И с множеством других.
Чэнс умер там. Много кто из мальчиков умер, прежде чем Ноа, ушедший в отставку, работавший неофициально и решивший разрушить Остров, прибыл туда с отрядом наёмных боевиков.
Ноа видел то, что никому не положено было видеть. Он знает то, что никому не следует знать. Но знания — это не личный опыт. Он никогда не сможет побывать в нашей шкуре.
Ноа устало вздыхает и отходит от окна. Подходит, не глядя на меня, и садится на старенький журнальный столик напротив. Он не смотрит на меня, даже когда протягивает руку.
Я знаю, почему он это делает. Ему нужны моменты, когда он может притвориться, что я - его сын. И я, в целом, не против. Потому что мне тоже нужны такие моменты, когда я могу притвориться, что он действительно мой отец.
Поэтому я наклоняюсь вперёд и позволяю Ноа положить руку мне на плечо. Позволяю ему сказать то, что он говорил уже сотню раз:
- Прости.
Господи, какие же мы сломанные.
- Я в порядке, — отвечаю я, как отвечал сотню раз, и он позволяет мне это сказать, хотя мы оба знаем, что это ложь.
- Я тебя люблю, — говорит он, и я бы отдал многое, чтобы узнать - говорит ли он это на самом деле мне или своему мертвому сыну.
Я с трудом сглатываю. Я никогда не смогу сказать эти слова в ответ. Хотя и чувствую это. Я люблю Ноа. Но сказать это вслух – не могу.
Ноа этого и не ждёт. Он просто сжимает мое плечо - и отстраняется.
- Ну так что, ты хоть что-то раскопал? — спрашиваю я.
- Антон Сильва — мафия, Рафаэль. Идти на него - риск. Очень серьёзный риск.
- Ноа. Пожалуйста.
Он тяжело вздыхает, поднимается со столика, признавая своё поражение. Я не понимаю, зачем он вообще пытался спорить со мной. Мы оба прекрасно знаем, чем это заканчивается. Ноа идет на кухню и приносит папку.
- Он был подозреваемым по двум делам об убийствах детей. Дела о педофилии. Его не смогли взять.
Я встаю с дивана.
- А я смогу.
Ноа открывает папку.
- Все его адреса - какая-то туфта. Похоже, подставные.
- Мне не нужен адрес. Я его уже нашёл. Мне нужно только узнать, он плохой или нет.
Ноа поднимает глаза. Я вижу - он не хочет говорить это вслух, потому что знает, что я сделаю в случае положительного ответа. После недолгого молчания всё же подтверждает:
- Плохой.
Я закрываю глаза, глубоко вдыхая, предвкушая, то, чем буду заниматься сегодня ночью.
- Заставь его заплатить, Рафаэль.
Я улыбаюсь.
- О, я это сделаю.
*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*
К тому моменту, как Сильва возвращается домой, я уже в его спальне. Пробраться через его систему безопасности было непросто, но таунхаус куда доступнее, чем небоскрёб. Неудивительно, что он держит этот адрес в секрете.
Я весь дрожу от предвкушения, лёжа под его кроватью, как монстр из детских сказок, пока он принимает душ и срёт. Удивлять голых людей в уборной, конечно, весело – эффект неожиданности и всякое такое, но шумно, а в доме у него два охранника.
Так что я жду. Он ложится в постель. Уже поздно, и от него несло алкоголем и сигаретами, когда он пришёл, так что я не удивлен, что он быстро вырубается. К тому же, я подсыпал ему в графин с фильтрованной водой в ванной немного снотворного.
Доза совсем небольшая. Мне нужно с ним поговорить. Но сначала - обездвижить, а это проще сделать, если он будет слегка заторможен.
Я выскальзываю из-под кровати и трогаю его за руку. Никакой реакции – отлично. Приступаю к делу. Он не шевелится, когда я привязываю его руки и ноги к столбикам кровати. Я даже успеваю обвязать верёвкой его член с яйцами – и только тогда он начинает приходить в себя.
- Ч-чт… что…?

Мои глаза давно привыкли к темноте, и я без труда различаю его мягкое, бледное, жалкое тело, распластанное на кровати. Он похож на улитку, лишённую раковины. Они все такие, когда лишаешь их силы и власти.
Антон тупо хлопает глазами. Мои губы дёргаются, обнажая зубы, а всё тело сотрясается от желания вонзить нож в его рыхлое брюхо.
- Привет, Антон. У меня к тебе пара вопросов.
Он начинает приходить в себя.
- Бля, я тебя знаю. Рафаэль Коста. Владелец секс-клуба...- его голос повышается. - Что за…
Я зажимаю ему рот рукой в перчатке.
- Слушай меня, ты, мешок дерьма. Если заорёшь, если дернешься, если сделаешь хоть что-нибудь, кроме как спокойно отвечать на мои вопросы, — я оторву тебе яйца.
Я слегка дергаю за веревку, и у него выпучиваются глаза. Боже, какой же он мерзкий.
- Я знаю, что у тебя внизу охрана. Но я исчезну раньше, чем они сюда доберутся, унося твои яйца с собой. Мы друг друга поняли?
Он судорожно кивает.
Я сажусь на край кровати, не ослабляя веревки. Яйца он всё равно потеряет, но знать ему об этом не обязательно.
- Ты труп, ублюдок, — шипит Антон, когда я убираю руку от его рта. - Ты слышишь меня, Коста? Труп. Моретти не простит…
Я резко наклоняюсь вперёд и снова зажимаю ему рот, на этот раз так сильно, что невольно думаю — сломаю ли я ему челюсть? Или пальцы просто разорвут его жирную щёку? Дёргаю верёвку — теперь уже по-настоящему. Он дёргается, бьётся, пытается освободиться. Из его глаз текут слёзы.
Мне трудно, чертовски трудно остановиться. Данте умеет сдерживаться лучше. У него больше самоконтроля. А я… я хочу разорвать эту мразь на части. Хочу схватить за нижнюю челюсть и тянуть, пока она не оторвётся. Хочу резать и рвать, пока от него не останется ничего человеческого. Потому что он — не человек.
Но у меня есть вопросы. Поэтому я заставляю себя ослабить хватку. Когда Антон затихает, всхлипывая и трусясь, я снова устраиваюсь поудобнее на кровати.
- Где ты их берёшь? — спрашиваю я.
- Кого беру? Я не понимаю, о чем ты...
- Детей.
Антон замирает так резко, что я сразу понимаю – я на правильном пути.
- Не верю, что ты сам их ищешь, - продолжаю я. - Ты слишком занят, да и пахать сам не привык. Ты из тех, кто предпочитает, чтобы за него всё делали другие. Так что… у кого ты их покупаешь?
Сердце бешено стучит в груди. Я почти осмеливаюсь надеяться. Я не сказал об этом Ноа. Он не сказал об этом мне. Но это — причина, почему он позволил мне действовать, несмотря на все риски.
Потому что вот уже два месяца, с тех пор как мы узнали, что Коллекционер всё ещё работает в Нью-Йорке и торгует живым товаром в основном с мафией, я буквально на волоске от срыва.
Эта ниточка – всё, что у меня есть.
Я выкладываю свою догадку.
- Ты покупаешь их у Коллекционера.
Звук удивления, вырвавшийся из Антона — всё, что мне нужно услышать. Мои кожаные перчатки скрипят, когда я сжимаю кулаки. Я хочу разорвать его прямо сейчас. Но мне нужны ответы. Они нужны больше, чем расправа. Казнь подождёт.
Я спрашиваю:
- Как ты с ним связываешься?
В тусклом рассеянном свете я вижу, как лихорадочно мечутся его мысли. Он облизывает губы.
- Я могу помочь, — начинает он. - Если тебе нужны мальчики в клуб или...
Я не помню, чтобы я вставал, но каким-то образом я уже у него перед лицом, дёргаю веревку, опять зажимаю ему рот. Мне приходится прикладывать все усилия, чтобы расслабиться и продолжить наш «милый» разговор.
- Как ты с ним связываешься? — выдавливаю сквозь стиснутые зубы, убирая руку от его рта.
- На-на-напрямую никак. Надо пойти в пиццерию «Маленький Тони» в Адской Кухне**. Попросить детское меню...

** Адская Кухня (Hell’s Kitchen) — реальный район в Нью-Йорке, на западе Манхэттена, с историей, связанной с ирландскими, а затем итальянскими мафиозными структурами. Он часто используется в художественной литературе и кино как антураж преступного мира. – прим. переводчика

То, как я дрожу, — это предупреждение, но я не могу ничего с этим поделать. Я просто пытаюсь слушать.
Антон торопливо продолжает:
- Они скажут, что детского меню пока нет, но скоро появится. Спросят, какие блюда хотелось бы увидеть, попросят номер для получения скидочного купона, если меню появится в продаже.
- Он там бывает? Коллекционер?
- Нет. Никогда. По крайней мере… я так думаю.
- Что значит «думаешь»?
- Я его никогда не видел. Все происходит через посредников. Я даже не знаю, как он выглядит.
Я – тоже. Несмотря на всё то время, что провёл рядом с ним. Я просто не могу, блядь, вспомнить его лицо. Помню только какие-то обрывки. Части тела. Голос.
Такой хороший мальчик.
Какой красивый мальчик…
- Он может достать для тебя, всё, что ты хочешь...
Слова Антона тонут в хрипе с кровью, когда я вонзаю нож ему в горло.
Блядь.
Я не хотел этого делать. Я не собирался делать это так быстро. У меня были ещё вопросы. А теперь придется работать быстро, если я хочу, чтобы он почувствовал хоть что-то ещё, прежде чем сдохнет.
Я натягиваю веревку, поднимаю его яйца вверх и начинаю пилить. Кровь льется на мои перчатки. Он булькает, хрипит и дергается. Замирает слишком быстро.
Я заканчиваю - отрезаю эти вонючие яйца и член, бросаю их на пропитанную кровью простыню. Он заслуживал гораздо худшего. Но мне пришлось спешить. Пришлось быть слишком тихим.
Это не то, чего я хотел.
Я стою и смотрю на весь этот бардак, трясусь так сильно, что волны дрожи буквально прокатываются по телу. Я слышу собственное прерывистое дыхание. Глаза пекут, будто в них засыпали песок. Я всё это чувствую — и в то же время как будто отделён от себя, как будто наблюдаю со стороны.
По нашему протоколу я обязан позвонить Ноа и сообщить, когда такое происходит. Но я не хочу его видеть. Не сейчас. Ноа понимает мою ярость и полностью ее разделяет.
Но он не понимает всего остального, что намешано в этой ярости. Он никогда не услышит голос, который звучит у меня в голове прямо сейчас:
Какой ты у меня хороший мальчик.
Просто лежи спокойно. Расслабься. Это будет больно — но только сначала.
О, какой же ты хороший, хороший мальчик…
Скажи мне, как тебе хорошо, малыш.
Скажи, что ты меня любишь.