Глава 9. Испытание волей
Слова Веры, брошенные прямо в лицо, словно хлыст ударили Карла. Он нахмурился, его взгляд потемнел. На мгновение Вере показалось, что он сейчас взорвется, отдаст приказ наказать ее за дерзость. Но он, видимо, передумал. Только скулы его резче обозначились, а в глазах вспыхнул нехороший огонек.
– Раздеть, – коротко бросил он солдатам, даже не посмотрев в их сторону.
Вера напряглась, готовясь к борьбе. Пусть она и была ослаблена и замерзла, но сдаваться без боя не собиралась. Она скорее умрет, чем позволит этим негодяям унизить себя.
Но, к ее удивлению, солдаты даже не шевельнулись. Они переглянулись между собой, и один из них, неуверенно кашлянув, произнес:
– Herr Hauptmann, aber… – "Господин гауптман, но…"
– Выполнять! – рявкнул Карл, резко повернувшись к ним.
Солдаты, понурив головы, приблизились к Вере. Она зажмурилась, ожидая постыдного прикосновения грубых рук. Но вместо этого почувствовала, как с нее аккуратно снимают гимнастерку. Открыв глаза, она увидела, что один из солдат держит в руках ее одежду, а второй протягивает ей свою шинель.
– Was…? – Вера недоуменно посмотрела на Карла.
– Не стоит благодарить, Fräulein, – холодно произнес он. – Это не из сочувствия. Просто я не хочу, чтобы вы умерли от переохлаждения, не успев рассказать мне то, что я хочу знать.
Вера нахмурилась, надевая шинель. Игра на контрастах. Жестокость и внезапные приступы… человечности? Что это было? Попытка усыпить ее бдительность? Или же за этой ледяной маской скрывалось что-то еще?
– Вы очень упрямая, Fräulein, – продолжал тем временем Карл, внимательно наблюдая за ней. – Мне это нравится. Но даже у самой крепкой брони есть слабые места. И я найду их, уверяю вас.
Он резко развернулся и скрылся в доме, оставив Веру на морозе в своей шинели и с путаницей в голове. Казалось, ее плен только начался, и он обещал быть гораздо более сложным и непредсказуемым, чем она могла себе представить.
Солдаты провели Веру через весь лагерь, мимо рядов колючей проволоки, сторожевых вышек с скучающими часовыми, глиняных траншей, изрыгающих дым самодельных печек. Воздух был пропитан запахами дыма, немытых тел и какой-то унылой безнадежности. Вера вздрагивала от каждого шороха, каждого взгляда, чувствуя себя загнанным зверем в клетке.
Наконец они добрались до длинного низкого барака, из щелей которого вырывались клубы пара и обрывки чужих разговоров. Один из солдат толчком отворил дверь, пропуская Веру вперед.
Внутри было тесно, душно и темно. Десятки пар глаз уставились на Веру с нескрываемым любопытством. Она не сразу смогла разглядеть в полумраке лица пленных – изможденные, небритые, с запавшими глазами. Они сидели и лежали на нарах, укутавшись в лохмотья, словно стараясь спрятаться от всего мира.
Вера неуверенно остановилась у порога, не зная, куда себя деть. Она чувствовала на себе десятки взглядов – настороженных, испуганных, подозрительных. Она была здесь чужой, даже в своей форме пленной она оставалась для них "вражеской ведьмой", одной из тех, кто еще вчера бомбил их позиции, нес смерть и разрушения.
– Ну, чего застыла, как неродная? – раздался рядом хриплый голос. – Проходи, садись к огню, если жизнь дорога.
Вера повернулась на голос и увидела старика в изорванном ватнике, который протянул ей руку, приглашая присесть у тлеющего костра, сложенного посреди барака. Она неуверенно подошла, присела на краю нары, стараясь не встретиться ни с кем взглядом.
– Спасибо, – прошептала она, кутаясь в чужую шинель. Тепло от огня разливалось по телу, возвращая чувство реальности. Вокруг шумели, разговаривали вполголоса, кашляли. Вера прислушалась – говорили в основном по-русски, но попадались и украинские слова, и грузинские наречия. А еще была в этом гуле какая-то неуловимая, но объединяющая всех нота – нота беды, боли, общего несчастья.
Вера закрыла глаза, стараясь не думать о том, что ждет ее дальше. Сейчас важно было одно – согреться, прийти в себя, не дать себе раскиснуть. Ведь она – "Ночная Ведьма", и должна бороться до конца, даже оказавшись в самом логове врага. Даже без своего самолета, без оружия, без подруг.
Вера сидела, вжавшись в угол нары, и пыталась согреться. Чужая шинель плохо спасала от пронизывающего холода, пробирающего до костей. Но еще сильнее ее морозил страх – липкий, холодный, парализующий. Она оказалась в самом сердце вражеского логова, среди людей, для которых она была не человеком, а "русской ведьмой", символом смерти и разрушений.
Рядом с ней что-то пробормотал старик, протягивая кусок черствого хлеба. Вера отказалась, не в силах проглотить ни кусочка. Желудок свернулся в тугой узел, не желая принимать пищу. Да и не до еды было сейчас.
В бараке царила угнетающая атмосфера безысходности. Пленные говорили мало и неохотно, словно боялись собственных слов. Некоторые смотрели на Веру с нескрываемой ненавистью, другие – с равнодушием, словно она была для них пустым местом. Лишь в глазах старика, который угостил ее хлебом, Вера изредка ловила на себе взгляд, полный сочувствия и какой-то грустной мудрости.
Она закрыла глаза, стараясь не думать о том, что ждет ее дальше. Допрос, пытки, лагерь для военнопленных… А может быть, и вовсе – расстрел на месте, без суда и следствия. Ведь таких, как она, "Ночных Ведьм", немцы не жалели.
Время тянулось бесконечно долго. За окном барака постепенно сгущались сумерки, превращая лица пленных в гротескные тени. Кто-то начал тихо напевать грустную песню на незнакомом Вере языке. Она слушала, затаив дыхание, и в этой мелодии, полной тоски и безнадежности, ей послышалось что-то знакомое, почти родное. Будто песня эта была о ней, о ее поломанной судьбе, о ее потерянной надежде.
Вдруг дверь барака распахнулась, впуская внутрь поток ледяного воздуха и фигуру в форме офицера. Вера вздрогнула, узнав Карла. Его лицо, казалось, еще больше побледнело на фоне белого снега, а в глазах, холодных и пронизывающих, пылал странный огонек.
– Fräulein Weber, – произнес он, оглядывая пленных. Его взгляд остановился на Вере. – Вас ждут.