Негативное мышление.

Комната. Узкая, как щель между мирами. Пахнет затхлостью немытого белья, сигаретным пеплом и чем-то кислым — возможно, пустой банкой энергетика, забытой на подоконнике. Шторы плотные, чёрные, не пропускают ни луча, но сквозь них всё равно пробивается назойливый уличный свет — жёлтый, больной, как гнойник.

Глеб лежал на кровати, широко раскрытыми глазами уставившись в потолок. Его пальцы судорожно сжимали край одеяла, будто он боялся, что его сейчас сорвёт с постели невидимая сила. Он не спал. Не мог. В голове — каша из обрывков, осколков, теней.

Она.

Её лицо. Оно всплывало перед глазами, чёткое, как фотография, но имя ускользало, как песок сквозь пальцы. Он знал её. Знает до сих пор. Но где? Когда? Социальные сети — её профиль был закрыт, аватарка старая, но он помнил каждую деталь: острые скулы, светлые глаза, которые смотрели сквозь него, а не на него. Она изменилась? Нет. Стала только холоднее. Твёрже.

Глеб резко поднялся с кровати. Его тело отзывалось болью — будто его всю ночь били, а он даже не сопротивлялся. На нём — чёрные шорты и мятая футболка с выцветшим принтом какой-то группы. Волосы, давно не стриженные, слиплись от пота.

Он шагнул к зеркалу в ванной. Лицо в отражении было не его.

Тёмные круги под глазами. Щёки впалые. Губы потрескались. Он выглядел как человек, который уже умер, но ещё не лёг в гроб.

"Кого ты убил?" — шепнуло отражение.

Глеб резко открыл кран. Ледяная вода хлынула, он схватил её ладонями, швырнул себе в лицо. Холод обжёг, но не протрезвил. Капли стекали по подбородку, падали на раковину. Он поднял голову — вода смешалась с чем-то солёным на его щеках.
Слезами? Нет. Он не плакал. Не мог.

Влада проснулась от звука захлопнувшейся двери ванной. Приподнялась на локте, белые волосы растрёпаны, лицо размякшее от сна. На ней была его футболка — слишком большая, сползала с одного плеча.

— Глеб?.. — её голос был тихим, хрипловатым от недавнего сна.

Он не ответил. Прошёл мимо, даже не взглянув. Сел в игровое кресло, схватил гитару. Пальцы сами нашли гриф, замерли на ладах. Он должен был играть. Это единственное, что ещё связывало его с реальностью.

Влада встала, босиком прошла по холодному полу. Подошла сзади, осторожно, как к раненому зверю.

— Что-то случилось?.. — её пальцы едва коснулись его плеча.

Глеб вздрогнул, как от удара.

— Не трогай меня.

Она отдернула руку, но не ушла. Стояла за его спиной, дышала тихо, будто боялась разбудить что-то страшное.

— Ты сам не свой... — прошептала она.

Глеб резко повернулся. Его лицо исказила ярость — настоящая, животная. Влада отшатнулась.

— "Сам не свой"? — он засмеялся, но смех звучал как лай больной собаки. — Ты думаешь, если я трахаю тебя, то ты уже имеешь право лезть в мою голову?

Влада побледнела. Её пальцы сжали край футболки.

— Я... я не это имела в виду...

— А что? — он вскочил, гитара грохнулась на пол. — Ты хочешь, чтобы я был "твоим"? Чтобы мы завели собаку, детей, сраный белый забор?

Она затрясла головой, губы задрожали.

— Нет... я просто...

— Мне нахуй не сдалась ни ты, ни твоя ебучая нежность! — он кричал так, что слюна брызнула изо рта. — Я хочу вернуться назад! Туда, где я ещё не был...

Он запнулся. Не был что? Не был монстром? Не был убийцей?

Влада больше не сдерживалась. Слёзы текли по её лицу, но она даже не вытирала их. Просто стояла и смотрела на него — с ужасом. С жалостью.

— Уйди, — прошипел Глеб. — УЙДИ ИЗ МОЕГО ДОМА.

Она закрыла лицо руками, развернулась, побежала к выходу. Дверь захлопнулась.

Тишина.

Глеб стоял посреди комнаты, дрожа. Потом медленно опустился на колени, подобрал гитару. Струны дребезжали — одна лопнула от удара.

Он заиграл.

Громко. Жестоко. Без мелодии — просто шум, который заполнял пустоту. Но даже музыка не могла заглушить голос в его голове:

"Ты убил её. Ты убил её. Ты убил её."

А за окном — рассвет. Новый день. Какой смысл, если он уже мертвец?

Резкий, пронзительный звук разорвал тишину. Глеб вздрогнул, пальцы непроизвольно дёрнулись по струнам, издав дисгармоничный дребезжащий звук. Он замер, будто боясь, что даже дыхание спугнёт хрупкое равновесие между яростью и опустошением. Телефон лежал на столе, экран светился холодным синим — «Даня».

Глеб медленно потянулся, ощущая, как каждый мускул в его теле словно налит свинцом. Он щёлкнул по экрану, поднёс трубку к уху, но не сказал ни слова.

— Глеб? Ты там? — голос Дани прозвучал неестественно громко в тишине комнаты.

— Да. — ответил Глеб глухо, не в силах заставить себя добавить хоть каплю эмоций.

— Чё такой мёртвый? Опять не спал?

Глеб провёл ладонью по лицу, ощущая шершавость щетины под пальцами. Он не брился уже несколько дней.

— Ну и хуй с ним.

На другом конце провода Даня вздохнул. В трубке послышался лёгкий шум — возможно, он перекладывал телефон, возможно, постукивал пальцами по столу, нервничая.

— Слушай, ты вообще в курсе, что с тобой происходит? Ты последние две недели как зомби. На парах не появляешься, на звонки не отвечаешь. Я уже думал, ментов вызывать, проверить, не сдох ли ты.

Глеб усмехнулся, но в его глазах не было ни капли веселья.

— Жаль, не вызвал. Может, мне бы полегче было.

Даня замолчал на секунду. Потом его голос стал тише, но твёрже.

— Всё, хватит. Вечером приезжай ко мне. Мы это обсудим.

— Не хочу.

— Не спрашиваю.

Глеб сжал кулаки. В груди поднялась знакомая волна раздражения, но сил спорить не было.

— И что мы будем обсуждать? Как я ебнулся? Как я всех ненавижу? Как я... — голос дрогнул, но он быстро подавил это.

— Мы будем пить пиво, смотреть какой-нибудь дебильный фильм и забьём на всё. А потом ты мне расскажешь, что за херня у тебя в голове. Потому что я твой друг, чёрт возьми, а не мебель.

Глеб закрыл глаза. Комната вокруг него была в полумраке — шторы плотно задернуты, лишь узкая полоска света пробивалась сквозь щель, падая на гитару, на гитарный педалборд, на разбросанные по полу пустые банки из-под энергетиков. Он сидел в игровом кресле, обвисший, в чёрном растянутом худи и спортивных штанах. Волосы, давно не стриженные, падали на лоб.

— Я не знаю, поможет ли это.

— А ты попробуй.

Тишина.

— Ладно.

— Отлично. В восемь. И, Глеб...

— Что?

— Выйди на улицу, блин. Подыши. Посмотри на людей. Ты же вообще не вылезаешь из этой конуры.

Глеб ничего не ответил. Просто положил трубку. Экран погас. Тишина снова накрыла его, но теперь она казалась чуть менее невыносимой. Он посмотрел на гитару. Потом — на дверь, за которой исчезла Влада. Потом — на телефон. Может, Даня прав. Может, стоит попробовать.

***

Небо за окном уже полностью поглотила ночь, лишь редкие фонари бросали желтоватые блики на асфальт, отражаясь в лужах после недавнего дождя. Глеб стоял перед зеркалом в прихожей, в последний раз проводя пальцами по своим густым, вьющимся волосам, которые, казалось, жили своей жизнью — непослушные, но ухоженные, с легким блеском от стайлингового средства. Его карие глаза, обычно выражавшие либо скуку, либо легкую иронию, сейчас были пусты — будто затянуты дымкой.

Он натянул черное худи с чуть вытянутыми рукавами, под которыми прятались его тонкие, но жилистые запястья, украшенные парой браслетов из кожи и металла. Джинсы — серые, слегка потертые на коленях — облегали ноги, а принт в виде множества глаз, будто наблюдающих за окружающими, придавал образу что-то сюрреалистичное.

Гитара, которую он только что держал в руках, теперь покоилась на подставке, ее гриф еще хранил тепло его пальцев. Последний аккорд давно затих, но в ушах еще стояло эхо мелодии — резкой, пронзительной, как и его мысли.

Они смотрели.

Соседи, случайные прохожие, девчонки из соседнего подъезда — все они задерживали на нем взгляд. Кто-то с восхищением, кто-то с любопытством, кто-то с завистью. "Смотри, это же Глеб Викторов, тот самый..."— шептались они. Но ему было плевать. Слава, признание — все это давно превратилось в фоновый шум, белый шум, который он заглушал музыкой.

Черная Ауди, блестящая от недавнего дождя. Он щелкнул брелоком — дверь открылась с тихим шипением. Сел за руль, привычным движением закрепил телефон на держателе. Пальцы скользнули по экрану — и вот уже из динамиков хлынула волна звука, тяжелого, давящего, почти физически ощутимого. Бас бил в грудь, гитары резали слух, а голос вокалиста тонул в этом хаосе.

"Так лучше. Так не слышно мыслей."

Двигатель заурчал, и машина плавно тронулась с места. Улицы были почти пустынны — редкие фары встречных машин, темные силуэты зданий, мокрый асфальт, отражающий свет. Он ехал, почти не думая о дороге, руки сами поворачивали руль, нога сама регулировала газ.

Высокий забор, массивные ворота. Глеб заглушил двигатель, и на секунду в салоне воцарилась тишина — но тут же ее разорвал стук капель по крыше. Он вышел, хлопнув дверью, и сразу же увидел Даню.

Тот стоял на крыльце, закутанный в темно-бордовый худи с капюшоном, натянутым на голову. Его густые брови были слегка нахмурены, но в глазах светилась радость.

— Ну наконец-то,— голос Дани был низким, слегка хрипловатым от холодного воздуха. Он шагнул вперед, крепко сжал Глеба в объятиях, похлопал по спине.

— Ждал? — Глеб усмехнулся, но в его глазах не было насмешки — лишь усталое спокойствие.

— Как же без этого, — Даня фыркнул, разжал объятия и жестом пригласил внутрь.

Просторная комната, залитая мягким светом торшера с теплым желтым оттенком. На стене — постеры с группами, гитара в углу, пара наушников, брошенных на диван. В центре — низкий стол, заваленный едой: чипсы, нарезка, соусы, пицца, уже остывшая, но все еще аппетитная. Рядом — бутылки: виски, пиво, несколько банок энергетиков.

Глеб плюхнулся в кресло-мешок, которое тут же прогнулось под его весом, почти поглотив его. Он вжался в него, ощущая, как мягкий материал обволакивает тело.

— Будешь? — Даня протянул ему бутылку *
Hoegaarden с вишней. Розоватая жидкость переливалась в полумраке, пузырьки лениво поднимались вверх.

Глеб кивнул, взял бутылку. Пальцы сомкнулись вокруг холодного стекла.

— За что пьем? — спросил он, приподнимая бутылку.

— За то, что ты, наконец, выбрался из своей берлоги, — Даня усмехнулся, присаживаясь напротив.

— За берлогу, — Глеб хмыкнул, поднес бутылку к губам. Сладковато-горький вкус вишни смешался с хмельной терпкостью.

Тишина. Только тиканье часов на стене и редкие гудки машин за окном.

— Как дела? — спросил Даня, разламывая пачку чипсов.

— Нормально, — Глеб отпил еще.

— Нормально — это как?

— Как обычно. Ничего нового.

Даня вздохнул, но не стал давить. Он знал — если Глеб захочет говорить, то сделает это сам.

А пока — только музыка из колонки, потрескивание чипсов и тихий звон бутылок.

И ночь за окном, все такая же бесконечная.

Глеб утонул в кресле-мешке, его тело будто вмялось в ткань, став частью интерьера. Он держал бутылку в руке, но не пил — просто смотрел на конденсат, стекающий по стеклу. Его чёрное худи сливалось с полумраком, а джинсы с принтом глаз казались странными, гипнотическими — будто десятки зрачков следили за каждым его движением.

Даня сидел напротив, на диване. Он был одет в простую серую толстовку и рваные джинсы, его тёмные волосы слегка растрёпаны, на лице — лёгкая щетина. Он ждал. Ждал, когда Глеб заговорит первым.

Но тот молчал.

— Ну... — Даня вздохнул, постучал пальцами по бутылке. — Ты вообще в порядке?

Глеб медленно поднял глаза. В них не было ни злости, ни боли — только пустота.

— Нет.

Даня кивнул, будто это был ожидаемый ответ.

— Ладно. Тогда давай по порядку. — Он откинулся на спинку дивана. — Ты выгнал Владу.

Это не был вопрос.

Глеб сжал бутылку так, что пальцы побелели.

— Да.

— Почему?

— Потому что она не она.

Даня нахмурился.

— Объясни.

Глеб резко поднялся, кресло-мешок с шуршанием приняло прежнюю форму. Он сделал глоток пива, но лицо не дрогнуло — будто он пил воду.

— Ты знаешь, кто такая Руслана?

Даня замер.

— Ты никогда не говорил о ней.

— Потому что её больше нет. Для меня, а для нее я тоже мертв.

Тишина.

Глеб прошёлся по комнате, его шаги были тяжёлыми, будто он тащил за собой гири.

— Мы учились вместе, ты должен ее помнить. В колледже. Она была... — он замолчал, ища слово. — Одержимая. Любила так, что это жгло. Ненавидела так, что оставляла шрамы.

Он остановился у окна, смотрел в тёмное стекло, где отражалось его искажённое лицо.

— А потом... я её убил.

Даня резко выпрямился.

— Что?

— Не буквально. — Глеб горько усмехнулся. — Но я мог бы.

Он повернулся, его глаза блестели — не от слёз, а от чего-то более страшного.

— Однажды мы поссорились. Она ушла. А на следующий день... я узнал, что она в реанимации. Суицид.

Даня замер.

— Глеб... это не твоя вина.

— НЕТ? — Глеб взревел, его голос сорвался. — Я кричал ей, что лучше бы она сдохла! А она... она просто решила убить себя из-за нашей ссоры!

Бутылка полетела в стену, разбилась, вишнёвое пиво растеклось по обоям, как кровь.

Даня вскочил, но не подошёл — стоял, сжав кулаки.

— Ты не мог знать...

— Я ДОЛЖЕН БЫЛ ЗНАТЬ! — Глеб схватился за голову, пальцы впились в волосы. — Она всегда так делала! Хваталась за лезвия, когда я не хотел быть с ней, резала вены, лишь бы я прибежал! Но в тот раз... в тот раз я не пришёл. Идиот. — Его голос сломался. — И теперь её нет. Нет уже два года, и я не знаю где она. В Москве или улетела, жива или нет?!

Даня медленно подошёл, положил руку ему на плечо.

— Ты не убийца.

Глеб затрясся.

— Тогда почему я чувствую, будто мои руки в её крови?

Даня не ответил. Просто обнял его — крепко, по-мужски, чтобы Глеб почувствовал: он не один.

А за окном шумел дождь. Будто плакало само небо.