Смелость быть рядом. | Софья Григорьева.

Чтобы найти свое отражение в одиночестве
Я должна была уйти.

Аделина стояла, опираясь на раковину в школьном туалете. Под её глазами красовались последствия бессонной ночи. В висках пульсом отдавалась головная боль. Хотелось собрать всё это в кулак и собраться.

Брюнетка таяла, словно кубик льда под солнцем. Жизнь улетала из-под ног, а время летело молниеносно. Будто бы мы падаем в большую пропасть, и конца не видно, лишь мимолетные моменты. Как нам растягивать хорошее, если всё плохое держит тебя за конечности, не давая возможности двигаться?

Соня добавляла красок в этот черно-белый мир. Была тем самым лучом, который пробивался сквозь шторы, заставляя почувствовать утро. Их дружба была странной, и было ли это вообще дружбой? Это была странная зависимость: рядом было порой сложновато, но по отдельности не хватало воздуха. Маленькое желание касаться её тела губами и пальцами вырисовывать узоры на нежной спине возрастало и становилось монстром. Огонь горел то ли в лёгких, то ли в животе, когда русая случайно оголяла кусочек живота. И это было неправильно, если они подруги.

Почему так тянет к «дружбе»? Может, разорвать это понятие одним действием было ошибкой? Может, целовать её тогда было ошибкой. Но если было так хорошо, то почему плохо?

Если хорошо, то почему же она ушла, оставив всю тяжесть на Соню? Аделина встряхнула головой. Бред, Соня - подруга.

Прозвенел звонок. Брюнетка взглянула на дверь, размышляя о том, как смотреть в те зелёные глаза сейчас. Как объяснить тот пламенный поцелуй, те горячие руки под кофтой?

«Зови меня другом, но держи ближе.»

Хватит.

Аделина, сомневаясь, пошла к классу. Войдя в него, на неё набросилась пара зелёных глаз. В них был океан вопросов, бурный шквал нагонял тревогу. Брюнетка, в стыде, опустила взгляд.
С другой стороны сидела Алиса, улыбающаяся. Перед девушкой стоял выбор. И она его сделала. Она опять оставила Соню одну.

Сев рядом с Алисой, девушка аккуратно обняла её и помахала рукой сидящей сзади девушке. Соня смотрела на спину кареглазой, прожигая в ней дыру. Она вовсе не понимала, почему. Почему та вчера ушла, оборвав момент? Почему сегодня лишь махнула рукой? Неужели это конец, и ничего не выйдет построить?

Душа болела, кровоточила, когда кареглазая поворачивалась легонько улыбаясь.

Аделина рассказала все тонкости их с Соней отношений не скрыв ни одного момента. Обе девушки зависли в раздумьях.

***

По приходу домой Аделина завалилась на кровать прикрыв тяжелые веки. Хотелось отречься от всех проблем на время, уснуть. Но в комнату бедой ввалилась похмелившаяся мать. В её глазах горела кристаллическая ярость, она никогда не покидала женщину, всегда следовала за ней мешая жить.

— Ты хули лежишь? — сипло прокричала мама на что брюнетка устало протерла глаза. — Заебала уже, съезжай отсюда! Толку от тебя нету.

К слову, эти строчки Аделина слышала не впервой. Мать будто бы скоро начнет писать эти слова на обоях. Дочь мешала ей в её грязных занятиях.

— Только и можешь, в баре по ночам сидеть и с теми отбросами шлятся! — кричала женщина махая бутылкой в руке.

Аделина разбивалась на кусочки, она понимала, что её жизнь не движется в другую сторону. Она жила в мантре, и уже мечта уехать отсюда казалась утопией.

Апатия накрывала с головой.

Она не считала Соню отбросом. Григорьева была высшим сортом вина, бриллиантом на свету, космосом безграничным. Она была так нужна Аделине. Её голос так и тянул к себе. Хотелось безжалостно отдавать каждую частицу себя в её руки.

— Иди нахуй, сука! — прокричала кареглаза показывая средний палец. В её голосе были нотки отчаянности и попыток защитить себя.

Мать понеслась на встречу к дочери как в дверь зазвонили. Это было было спасением. Женщина со злостью взглянула на дочь занося руку для удара. Ладонь шлепком приземлилась на молочную кожу щеки. По коже током прошлась боль, а область удара залилась краской. Аделина сжалась прикрывая место удара рукой. Стало убийственно обидно.

Динь-динь, динь-динь.

Назойливый гость неугомонно звонил в звонок.

Мать как ни в чем не бывало поправила опаленные дешевой краской волосы и вышла из комнаты. Девушка осталась одна среди этих стен.

За стенкой начала играть привычная музыка девяностых. Мама хохотала с шуток кокетливого мужчины и подливала в рюмки спиртного. Их пошлые разговоры заполнили пространство заставляя закрывать уши руками. Хотелось спрятаться где-то.

Аделина вскочила с кровати пробираясь в коридор. Накинув куртку девушка выбежала по ступенькам на улицу.

Её ноги несли куда подальше от родного дома. Она бежала туда где можно спрятаться, бежала сквозь районы тяжело дыша. Сердце выскакивало из сердца, а легкие болели от холодного воздуха. Слезы на лице заботливо сдувал ветер.

Брюнетка оперлась об лавочку тяжело дыша. Напротив неё было то место где можно спрятаться. Где можно было забыть о проблемах и отключится от мира.

Девушка проскочила в подъезд и побежала преступая три ступени за раз. Окурки под ногами заставляли ускорится.

И вот она, Сонина квартира. Девушка застыла. А вдруг Григорьева отвергнет её, вдруг обиделась за утренний сумбур. Аделина аккуратно постучала.

Дверь распахнулась, перед Аделиной стояла Соня. Такая привычная, такая любимая. Русая улыбнулась уголком губ.

На душе стало легче.

— Ты спала?

— Пыталась. Настроение такое...Неважно, заходи. — она сделала жест в сторону своего дома, приглашая подругу войти.

Евсеева, не теряя времени, переступила порог и, пройдя в зал, опустилась на диван. Она показалась Григорьевой изможденной. Девушка заметила, как ее лицо потускнело и в груди Сони словно защемило от беспокойства.

— Что с тобой? — спросила она, пробираясь к Аделине и усаживаясь рядом.

Евсеева, невольно поджимая ноги под себя, кусая губы, словно пытаясь сдержать выплеск эмоций, произнесла:

— Мама... Как и всегда, понимаешь? Я просто сбежала, когда к ней пришел очередной собутыльник.

Тишина стала густой, как туман, заполнив комнату. Григорьева кивнула, чувствуя, как внутри неё разгорается понимание.

— Я понимаю, — она попыталась найти слова поддержки, но тут же запнулась. — Но она ведь не может всё время так...

— Ей всё равно, Сонь! — выплюнула Аделина, в её голосе звучала горечь. — Она только ищет повод, чтобы завалиться в объятия очередной бутылки. Не могу на это смотреть!

Соня, собравшись с мыслями, вновь попыталась поддержать подругу, но, всё же, слова выходили резкими, как ножи:

— Но разве это нормально? Она совсем не заботится о тебе. Блять! Как можно так унижать свою дочь?

Аделина, нащупав в словах девушки своего отголоска, с угрюмым выражением продолжила:

— Да, именно. Она ведь только и делает, что язвит и обзывает. Ты даже не знаешь, сколько раз я хотела просто уйти и начать новую жизнь.

Для каждой на душе оставался неприятный осадок. Обе замолчали, как если бы заговорили о чем-то запретном, укрытом в глубинах их собственных чувств. Аделина, опустив взгляд, потерялась в лабиринте собственных мыслей - ей не удавалось найти ни одну сырую нить решения, которая бы связала её с матерью, ту женщину, что могла бы быть поддержкой, но вместо этого оказалась камнем на душе.

Соня же молчала по-другому: её внимание приковывало искреннее, сверкающее пламя любви к Аделине. У Григорьевой была мама, которая не знала, что такое бутылка, но это лишь добавляло глубины ее внутреннему конфликту. Соня хотела бы отдать всю себя, чтобы завернуть Аделину в объятия.

Но у них не получалось, как не удавалось найти общий язык даже в этом молчании, которое по своей тяжести разливалось вокруг. Обе тянулись друг к другу, но в любой момент могут отшатнуться, забывая о своем стремлении, как будто сигнализируя: «Этого слишком много.» И тот самый поцелуй, легкий такой... Оставил глубокие шрамы в душе, но все равно продолжал терзать.

Взгляды их потупились, Аделина смотрела в пол, где трещины на линолеуме казались отражением собственных переживаний, а Соня, склонившись над собственными руками, пыталась найти ответы, которых не существовало.

Сердца, как две сломанные струны, звенели от боли - они страдали, испытывая на себе тяжесть нелегкого выбора.

Соня устало вздыхает, и в этом звуке звучит нечто большее, чем просто усталость. Это как если бы она отстранялась от своего внутреннего транса, позволяя своим мыслям взлететь. Поднимая взгляд, она молчит еще какое-то время, инстинктивно осознавая, что молчание - это тоже вид общения, еще один способ сказать, что они обе нуждаются в друг друге, даже когда не могут выразить это словами.

— Ты не жалеешь о поцелуе?

Евсеева быстро подняла глаза, на её щеках появилось легкое румяное пятно. В сердце раздался тихий, но настойчивый звук.

— Я не жалею.

Григорьева сдвинула губы в едва уловимой улыбке, и её голос стал более пронзительным.

— Почему же ты тогда убежала?

— Я испугалась. Не знаю, что делать с этим.

— Аделина, признайся мне, — Соня наклонилась ближе, а во взгляде было что-то чарующее. — Ты же любишь меня, разве не так?

Евсеева сделала глубокий вдох, она запуталась в своих чувствах.

— Да, испытываю симпатию. Но что будет, если мы начнем отношения?

— Но не стоит волноваться о том, что скажут другие. — Григорьева нахмурилась. — Мы должны быть честны в первую очередь к себе.

В Аделине росло напряжение, и она замялась, как будто желание было слишком сильным, но страх не отпускал.

— Я не знаю, что делать. Мне хочется... но и колется от этого.

— Давай обсудим это.

Девушки стали задавать себе вопросы, на которые раньше боялись ответить.

— А если кто-то осудит нас? — тихо спросила Евсеева, голос дрожал от неуверенности.

— Возможно, но разве это имеет значение? Главное - это мы. Мы сами знаем правду и наш страх не должен быть преградой. — уверенно ответила Соня.

Они погрузились в откровенный разговор, обсуждая, как их отношения могут вызвать недовольство, но в то же время были готовы принимать важные шаги навстречу друг другу.

тгк: unffrdbl