Глава 7: Признания.
Перед началом прочтения советуется включить песню: On the floor - ÓRI
(Слушать на повторе до конца главы)
Аделина, застыв за барной стойкой, словно статуэтка из дымчатого стекла, вновь встречала взглядом затертую до дыр картину. Пьяные тела, извивающиеся под мерцанием неоновых огней, продолжали свой бессмысленный танец. Воздух, густой, как кисель из табачного дыма и ароматов дешевого кальяна, давил на грудь, не давая вздохнуть полной грудью. Это заведение, похожее на выцветшую фотографию из чьего-то забытого кошмара, было ее постоянным пристанищем.
Тело уже не болело, синяки под глазами - бледные воспоминания о прошлом. Даже Соня... мысль о Григорьевой вызывала легкую, почти неуловимую улыбку. Соня, с ее издевательствами в школе, теперь казалась... другой. Нежнее, заботливее. Вспоминая нежные прикосновения Григорьевой, Евсеева чувствовала странное тепло, нечто между нежностью и тревогой. Здороваться Соня не спешила, как будто боялась... боялась прикоснуться к Аделине, боялась разрушить хрупкую стену между ними.
Вздох, глубокий и тягучий, похожий на стон, вырвался из груди Евсеевой. Ее взгляд, уставший, но острый, наткнулся на пьяную рожу, уставившуюся на нее с приторной назойливостью.
— Привет, куколка. — прохрипел пьяный парень, лицо которого казалось вылепленным из теста, с опасно выпирающими костями.
— Здравствуйте, — пожала губами Аделина, ее голос звучал холодно. — Заказать что-нибудь хотите? Шотов, может?
— Да я уже никакой, — захихикал парень, и смех его прозвучал резко и неприятно, как скрежет металла о металл. — С тобой познакомиться хочу.
И вот он улыбается, и эта улыбка... Евсеева вздрогнула. Это было не привлечение, это было что-то более мрачное, что-то, что заставляло ее волосы подниматься на кончиках. Парень был не в ее вкусе, даже если бы она была гетеросексуалом. Серые спортивные штаны и зеленое худи казались на нем пародией на стиль, а синяк под глазом добавлял образу какую-то унылую трагичность. Белобрысый, голубоглазый, веко нависшее... образ несчастного и отталкивающего одновременно.
— Прошу прощения, — ответила Аделина, стараясь повторить его приторный тон, но в ее голосе прозвучало острое презрение. — Я на рабочем месте и не могу с вами познакомиться.
— Ну а когда ты заканчиваешь? — настойчиво продолжал парень, не осознавая границ.
Евсеева чувствовала удушье. Ненависть к этим нахалам, к этой вечной неуважительности, поднималась в ней, как горькая волна.
— В четыре, — ответила она холодно. — Но за мной приедут.
— Я тебя подожду, — пробормотал парень, подмигивая с настойчивой наглостью. — И сам подвезу.
— Не стоит, — сказала Аделина, выдавив из себя бледную улыбку. — Я в отношениях, и прошу отойти от барной стойки, если вы ничего не будете заказывать.
— Как жаль, — проныл парень. — А такая красивая... Ну номерами давай хоть обменяемся, потом, как расстанешься... наберешь.
— Нет. — резко отрезала Евсеева, чувствуя, как в ее жилах закипает кровь.
В этот момент на плечи парня опустились женские руки. Девушка прижалась к нему, и лицо парня мгновенно изменилось. Аделина невольно улыбнулась. Смешно. Еще один из этой серой массы, погрязший в своей низменности.
Мужчины... она их не терпела, ненавидела. Эта горечь оставалась с ней, густым осадком на дне ее души.
А всё почему? Да потому что у Евсеевой был опыт отношений с мужчинами, и это было... не просто ужасно. Это был шрам, прожженный на её душе, глубокая, кровоточащая рана, затянувшаяся грубой, неровной коркой боли. Это была первая и последняя, как она тогда думала, влюбленность. Два года назад, ещё до смерти отца, её жизнь окрасили цвета ядовитого, приторно-сладкого яда. Он был похож, да, с этим парнем - тот же ослепительный блеск голубых глаз, та же солнечная шевелюра... Но внутри, в той бездне, скрытой за маской привлекательности, скрывалась бездна, бездна, в десятки раз более глубокая и темная, чем у этого.
Это были абьюзивные отношения, ужасные, пожирающие душу изнутри. Уже на первом месяце, ещё до того, как аромат роз уступил место запаху опалённой земли, он позволил себе поднять на неё руку. Боль... Ох, эта боль. Не просто синяки, растянувшиеся на её нежной коже, это была боль, разрывающая изнутри, проникающая в кости, в саму суть её существа. Аделина ходила в синяках, душа её была изранена, а разум... разум был пленён. Никто не мог вправить ей мозги. Никто не мог помочь ей вырваться из этого липкого, удушающего кокона. Она не видела ничего, кроме него, кроме этого ядовитого света, излучаемого его лживой привлекательностью. Даже когда он поднял её и бросил спиной на грязную землю, когда ей казалось, что лёгкие её разрываются от нехватки воздуха, даже тогда она простила его.
Она была готова простить всё, абсолютно всё. Каждую выходку, каждый удар, каждую каплю яда, который он так щедро лил в её жизнь.
Память - странная штука. Она хранит мелочи, мириады несущественных подробностей, а главные удары затуманивает сюрреалистической дымкой. Евсеева помнила палку - обыкновенную, казалось бы. Но на ней были шипы, крошечные, коварные иголочки, которые вонзились в кожу, оставляя не только физическую боль, но и глубокие, извилистые борозды в душе. Это был не просто удар - это был ритуал осквернения, медленное вгрызание в тело и душу.
Каждая иголочка была отдельным ударом, каждая царапина - вечным напоминанием о власти, которую он над ней имел. Боль... она пронзала ее до самого костного мозга, но не только физическая. Это была боль потери достоинства, боль предательства, боль от того, что любимый человек способен на такое варварство.
Потом была резинка. Да, обычная резинка для дверей, но в руках его друга она превратилась в опасное оружие. Взмах, резкий, неуклюжий и... удар. Маленький шрамик на щеке - постоянное напоминание о непредсказуемости насилия. Боль была острой, резкой, как удар током, но еще сильнее было удивление. Удивление, что он, тот, кто только что причинял ей боль, внезапно встал на ее защиту. Защитил ее от своего же друга. Странный, парадоксальный образ: палач, превратившийся в рыцаря, хотя и на миг.
Но логика здесь не важна. Важен факт: никто, кроме него, не смел трогать Аделину. Эта исключительная власть, это монопольное право на насилие... это было, наверное, самым ужасным. Не сама боль, а ощущение беспомощности, полной зависимости от его капризов и настроения. Это ощущение осталось, впиталось в самую суть ее существа, словно незаживающая рана, затянутая тонким рубецом из страха и горькой памяти. И это, наверное, было хуже всех шипов и резинок на свете.
Евсеева невольно прикоснулась к шраму на щеке - бледной, тонкой линии, оставленной осколком разбитой надежды.
Шрам - не просто рубец на коже, это застывшая память, призрак боли, которая, казалось, никогда не покинет её. Он был напоминанием о нём, о том уроде, который оставил, словно брошенную игрушку. Изменил. С другом гулять отправился, и там... там, в гуще чужих, забытых ей лиц, повстречал её. Долго их тайна цвела ядовитым цветком в тени обмана. Долго, очень долго тянулась эта измена, коварная и мерзкая, как змея, обвившаяся вокруг сердца. А потом - телефон, случайно взятый в руки, и переписка, вспыхнувшая перед глазами ослепительно ярким, жгучим светом. Слова, пронзившие её насквозь, расколовшие душу на тысячи осколков.
Хруст... да, хрустнуло внутри что-то, словно ломается старая, изношенная мелодия жизни. Бросил он её в тот же день. Даже не собравшись с духом на прямой разговор, он устроил эту гадкую постановку - попросил её, эту новую девушку, позвонить Аделине, отыграть последнюю сцену их разбитого спектакля.
Евсеева убивалась долго. Слезы смывали тушь с лица, а острые лезвия стали её горькими спутниками. Она тонула в бесконечном океане своей боли, пытаясь добраться до него, до этого призрака, который уже никогда не вернётся. Каждый звонок, каждая недозволенная sms - бесполезные попытки склеить рассыпавшуюся мозаику былого счастья.
И вот тогда, из глубины отчаяния, появилась Алиса. Словно фея, вышедшая из сказки, она мягко, но твердо вставила Аделине мозг на место. Раскладывая по полочкам осколки разбитой жизни, она помогла ей увидеть не только боль, но и силу, которая дремала внутри. Якутова показала Евсеевой, что шрам на щеке - это не клеймо позора, а знак преодоления, знак новой жизни, которая ждёт своей очереди, чтобы расцвести ярким и неповторимым цветом. Спасибо ей за это. Безграничное спасибо.
И вот теперь Аделина почувствовала, как катится слеза, зря она это вспомнила, не нужно было. Мусор сам себя выкинул. Правда ведь? Сам ушел из ее жизни, оставив лишь сильный шрам.
— Аделька моя, — тянет Алиса, приобнимая Аделину. — ты чего грустная такая?
— Да вспомнила кое-что. — отвечает Евсеева, стараясь скрыть дрожь в голосе.
— Единственное, что ты можешь вспоминать, так это Егор. — закатывает глаза Алиса.
— Ну в точку однако. — отвечает Аделина, и в ее голосе звучит легкая ирония, как будто она пытается оттолкнуть воспоминания, которые тянутся, как тень.
— Фу, боже упаси, — перекрестилась Якутова, словно отгоняя злых духов. — Страдаешь по нему?
— Что ты несешь? — хмурится Аделина, но в глубине души чувствует, как старые раны снова начинают кровоточить. — Хочу, чтобы он сдох.
— Скоро, подожди немного, — улыбается Алиса, и в ее голосе звучит легкая насмешка, как будто она знает что-то, чего не знает Аделина. — Наркота его к этому и приведет.
— Все только рады будут. — хмыкает Аделина, но в ее словах проскальзывает нотка горечи, как будто она сама не верит в свои слова.
— Ну вот, — тянет Алиса. — ты расскажи лучше, что там у тебя с Соней?
— Нормально, все хорошо даже. — улыбается Аделина, и в этом улыбке проскальзывает искорка надежды, как свет в темном тоннеле.
— Ну ее отношение к тебе капец как поменялось! — отвечает Алиса, и в ее голосе звучит восторг, как будто она открыла новый мир. — Да и гулять Вы что-то часто стали, у нас что-то намечается?
— Да блин, Алиса! — смеется Аделина, и смех ее звучит, как мелодия, отгоняющая тьму. — Мы подруги.
— Пока что подруги. — подмечает Алиса, и в ее глазах сверкает озорной огонек, как будто она знает, что за этой дружбой может скрываться нечто большее.
— Иди ты. — слегка отталкивает от себя Аделина Якутову, но в этом жесте нет злости, только легкая игривость.
И обе заливаются еле слышным смехом, возвращаясь к своей работе. Теперь Аделине не так противно было находиться в этой обстановке, к тому же, как всегда, рядом Алиса. Она точно знала, как поднять настроение, даже несмотря на их мелкие ссоры. В этот момент, среди серых стен и повседневной рутины, Аделина почувствовала, как жизнь снова начинает обретать краски, как будто зажглась маленькая искорка надежды, готовая разгореться в пламя.
***
Суматоха на работе закончилась так же быстро, как и началась. Рабочая смена пролетела абсолютно незаметно, и вот Аделина вновь убирает помещение, оглядываясь вокруг. Алиса, словно неутомимая, ходит по комнате, таская туда-сюда когда-то заказанный клиентами кальян. Евсеева снова возвращает взгляд на пол, где блестит осколок стекла. Удивительно, но почему-то сегодня никто не подошёл платить за ущерб. Свалили, скорее всего, сразу же, как только разбили. Твари.
Вычтут из зарплаты, но не у Аделины уж точно. Всё благодаря сыну владелицы, который часто ей пишет и хочет провести время. Да вот беда - Евсеева не может ему отказать так, чтобы он больше не лез. Обозлится ведь, и её работе придёт конец. В этом вся натура мужиков: как только что-то не идёт по их планам, они всё сметают на своём пути. Козлы. Только одно название для них у Аделины.
Поэтому приходится искать отговорки каждый раз: то Евсеева устала, то проблемы у неё дома, то ещё что-то. А тот во всё верит, любит ведь, смешной. В кармане джинс вдруг вибрирует телефон, и Аделина выпрямляется, доставая его. Соня пишет... Улыбка вновь расползается на лице. Заходит в чат с Григорьевой, и улыбка становится ещё шире, как будто внутри расцветает цветок.
Соня | 04:08
Привет) Смену уже закончила? Хотела бы предложить немного покататься и провести время вместе, если ты не устала. Если тебе интересно, я могу заехать за тобой.
Вы | 04:08
Привет! Как обычно, занимаюсь уборкой, а потом буду свободна. Время много, ты почему не спишь?
Соня | 04:09
Не начинай. Бессонница. Если ты согласна, то когда мне подъехать?
Вы | 04:09
Поняла. Подъезжай минут через пятнадцать. Договорились?
Соня | 04:10
Договорились)
Отвечать Евсеева Соне стала быстро, словно слова сами вырываются из её уст, так хочется проводить с этим человеком время, всегда хочется. Каждый раз, когда выпадает такая возможность, она бежит к Григорьевой сломя голову.
Совсем недавно они терпеть друг друга не могли, а теперь будто жизни не видят без присутствия обеих. Их смех, как мелодия, наполняет пространство, а взгляды, полные понимания и тепла, говорят больше, чем слова. Евсеева чувствует, как внутри разгорается огонь, который согревает даже в самые холодные дни. И в этот момент, среди осколков стекла и прочей суеты, она понимает: иногда даже в хаосе можно найти свою гармонию.
И уборка Аделины продолжилась, но теперь с до коликов приятным осадком. Алиса, вихрь неукротимой энергии, всё так же носилась по бару. Неужели у неё никогда не заканчивается этот неиссякаемый источник энергии?
— Ты с баром закончила? — спрашивает Алиса, голос её, как звон бокалов, останавливает Аделину на мгновение.
— Почти. — бросает Аделина, продолжая тщательно полировать каждый дюйм рабочего места.
— Куда ты там так натираешь? — хмурится Алиса, подходя ближе.
— Чтоб чисто было... — недоуменно поднимает на Алису глаза Аделина.
— Впервые от тебя такое слышу, давно ли мы чистоту такую наводить стали? — ухмыляется Алиса. Её ухмылка - игра света и тени, коварная, но безобидная.
— Ну хватит. — тянет Аделина, а в голосе - лёгкая усталость, но и скрытая улыбка.
— Ладно, я кстати с парнем таким классным познакомилась! — радостно сообщает Алиса.
— Опять? — скривилась Аделина. Её скептицизм - вечная защита от разочарований. — Это очередной хмырь на две недели, я больше чем уверена.
— Он правда хороший, пообещал меня сегодня с работы забрать. — чуть подрыгала плечами Алиса.
— Как зовут? — спрашивает Аделина.
— Артем. — улыбается Алиса.
— Отвратительное имя. — резко заявляет Аделина.
— Ну конечно, когда тебе девочки нравятся, о каких понравившихся мужских именах может идти речь? — парирует Алиса.
— Это тут не при чём, Артем само по себе отталкивающее имя, да и все Артемы конченные оказываются. — пожимает плечами Аделина.
— Это другой Артем. — настаивает Алиса.
— Время покажет. — решает Аделина.
— Если тебе надо, мы можем подвезти тебя до дома. — предлагает Алиса.
— За мной Соня приедет. — отвечает Аделина.
— Надо ей в четыре утра мататься-то. — замечает Алиса.
— А Артему твоему это надо? — с ироничной улыбкой спрашивает Аделина.
— Ну ладно, по факту. — засмеялась Алиса, и Аделина подхватила её смех.
Но смех их не долго продлился, четыре часа, почти к пяти подходит, а на улице раздается пронзительный, резкий сигнал машины - напористый, как крик чаек в шторм. Кто-то намеренно сигналил, специально, назойливо. Какой гений будет в такое позднее время будить мирных граждан, вырывая их из объятий Морфея? Но осознание пришло быстро: на телефоне всплыло сообщение от Сони. Григорьева...Гениальна в своей непредсказуемости.
— Какой идиот до такого додумался? — недовольно бурчит Алиса.
— Соня. — коротко кидает Аделина, движения её быстры и точны, и направляются в гардероб за курткой.
— Молчу. — приподняла брови Алиса, улыбка её нежная и ироничная.
Зачем сигналить то, Соня? Евсеева была в ярости, да, но в этой ярости скрывалась и скрытая улыбка, потому что только Григорьева могла придумать такую необычную будилку. Этот сигнал - это не просто сигнал, это загадка, это приглашение к приключению, в которое они ныряют с головой, забывая о усталости и недосыпании.
В этом и есть их прелесть - в этой готовности броситься в пучину событий с легкостью.
***
Катались они молча, лишь когда Аделина, с лёгким вздохом облегчения, опустилась на сиденье Сониной машины, между ними пролетели пара коротких фраз, лёгких, как снежинки, кружащиеся за окном. Потом - тишина, пронизанная волшебством ночного города, утопающего в белоснежном, пушистом одеяле. Снег валил хлопьями, завораживающе, превращая мир в сказочный, кристальный храм. Какая-то мелодия легонько касалась слуха, но была поглощена ночной симфонией - блеском светофоров, мерцанием витрин, и бесконечным танцем снежинок.
На Григорьевой не было и тени бессонницы. Её спокойствие, её умиротворённая улыбка, едва заметная в полутьме салона, говорили о глубокой привязанности, о желании просто быть рядом, делиться этим волшебным мигом. Евсеева видела это, чувствовала, как нежное тепло распространяется в груди. Но слова застревали в горле. Боязнь нарушить эту хрупкую гармонию, боязнь острого слова, осколка непонимания... Аделина знала Соню - упрямую, как ослик, стоящую на своём, как скала.
И всё же, усталая Соня казалась Аделине не просто милой, привлекательной - она была прекрасна, словно снежная королева с мягким, тёплым сердцем, с сиянием в глазах, отражающем искрящийся снег. В этих глазах Аделина увидела не только усталость, но и глубину, тайну, манящую своей неизведанностью. И впервые за долгое время Евсеева почувствовала не только боязнь, но и смелое желание протянуть руку и коснуться этого чудесного мира, который скрывался внутри Григорьевой.
Снег падал, мягко ложась на крыши домов, запуская в мирную тишину двора свои бесшумные, пушистые знаки. В машине тихо играла мелодия - что-то нежное, как первый весенний ветерок, окутывающее теплом и уютом. Этот комфорт, эта нежная музыка, это было олицетворением того самого чувства, которое Аделина испытывала рядом с Соней - доверие, спокойствие, принятие. Мелодия проникала под кожу, оставляя легкое покалывание, приятную дрожь. Аделина улыбнулась - улыбка такая простая, чистая, как первый снег. Зима была ее временем года. Ей нравилось, как снежинки танцевали на ее волосах, как легкое покалывание мороза щекотало лицо.
— У нас в городе, — вздохнула Аделина. — красивая зима... на самом деле. Но уезжать отсюда надо. Он гниет с каждым годом.
— Почему гниет? Вроде иногда что-то строится. — грустно ответила Соня, поворачиваясь к Аделине. Ее взгляд был полон тихой грусти, отражавшей тоску по чему-то потерянному. Словно она тоже чувствовала тяжесть этого застывшего времени.
— Не мой это город, — прошептала Аделина, опуская голову.
— Почему ты так считаешь?
— Тут ничего не добьешься, — ответила Аделина. — сама знаешь. У нас нет престижных вузов, как в Москве, например... да и просто... не нравится мне этот город.
— Не нравится? — переспросила Соня, а голос был полн сочувствия и понимания.
— Не нравится... — Аделина замолчала на мгновение, словно подбирая слова, способные выразить всю глубину ее чувств. — Слишком много воспоминаний связано с этим городом... слишком много боли. Хочу уехать отсюда поскорее, начать все с чистого листа, как в пустой тетради, где еще нет ни строчки, ни черточки.
— В новом городе будет сложнее, и ты, думаю, понимаешь это, — сказала Соня. — У тебя начнется жизнь с чистого листа, но это будет не просто. Это будет трудный путь.
— Начнется, — ответила Аделина, глаза заблестели определенным решением. — И это будет галочкой в моем списке. Здесь меня ничего не держит. Отца нет, матери дела нет, бабушки с дедушками... они тоже... отвернулись от меня из-за матери.
— Ну, кто виноват, что так сложились обстоятельства? — Соня нежно положила руку на плечо Аделины. Она не пыталась отговорить Евсееву, она понимала. — Я сейчас не пытаюсь отговорить тебя уехать, это даже правильное решение. Но подумай о друзьях... они будут скучать.
— Не хочу тебя обидеть, — сказала Аделина. — но из близких людей у меня тут только Алиса. Моя единственная подруга. Больше всего я боюсь потерять себя в этом городе и ничего не добиться... боюсь пойти по стопам матери... боюсь просто остаться здесь... завязнуть в этом болоте.
— Если ты боишься этого, значит, этого и не будет. — тихо сказала Соня. Она знала, что слов мало, но ей хотелось поддержать Аделину, дать ей чувство уверенности.
— Возможно... хочу на это надеяться, конечно. — усмехнулась Аделина, в глазах заиграли искринки надежды.
— Ты ведь работаешь тут, чтобы накопить денег и уехать, да? — спросила Соня.
— Да. — кивнула Аделина.
— Куда вообще уехать хочешь? Далеко?
— Хотелось бы как можно дальше отсюда свалить. — сказала Аделина, в голосе прозвучала мечта о свободе, о новой жизни, о возможности начать все снова.
— Расскажи побольше о своем отце. — тихо сказала Соня. Она чувствовала, будто сейчас это важно для Аделины, что это поможет ей выплеснуть свою боль и найти утешение.
— Ну что о нем сказать могу, — Аделина закусила губу, ее глаза наполнились слезами. — Нет его... два года уже.
— Что с ним? — спросила Соня, ее голос был полон сочувствия.
— Авария, ужасная просто... машина в смятку. Все из-за его друга, — голова Аделины опустилась на плечо Сони. — Тот наркоманом был, дозу принял, отцу за дорогой следить мешал... руль всячески дергал... ну и додергался. Только вот тот козлина живой остался, овощем конечно, а отца моего погубил.
Соня обняла Аделину, ее объятия были теплыми и нежными, как солнечный свет в холодный зимний день.
— Сочувствую. — прошептала она.
— Мне порой кажется, что он рядом. — шепнула Аделина, ее голос был едва слышен.
— Он рядом, — сказала Соня, гладя Аделину по волосам. — Следит за тобой.
— Скучаю по нему. — прошептала Аделина, ее голос срывался на рыданиях.
— Расскажешь, какой он был? — спросила Соня, голос был мягким и спокойным, словно колыбельная.
— Он был сильным, добрым, всегда готов помочь, его смех был как свет, а объятия давали чувство безопасности и защиты. Он был настоящим мужчиной, тем, кого я любила всей душой. — сказала Аделина, ее голос был уже спокойнее, она вспомнила своего отца, улыбку, глаза, теплоту. Она вспомнила все самое хорошее, все то, что согревало ее сердце даже через боль потери.
— Жаль, что хороших людей всегда раньше забирают, а твари последние живут, пока не скукурузит. — вздохнула Соня, ее слова были простыми, но они выражали всю несправедливость мира.
— Согласна. — хмыкнула Аделина, вытирая слезы. Она чувствовала себя немного лучше, ей стало легче от того, что она поделилась своими чувствами с Соней. — Расскажешь что-нибудь о своей жизни, может? — спросила Евсеева, глаза были полны сочувствия и заботы. Но в глазах Сони увидела лишь какую-то скрытую боль, и это заставило задуматься.
— Я еще не готова. — тихо сказала Соня, её голос был едва слышен.
— Прости. — сказала Аделина, ей стало неловко.
— Ничего, — ответила Соня, с легкой улыбкой. — Ты спать то еще не хочешь?
— Хочется, но мне с тобой комфортно. — призналась Аделина. Ей было действительно комфортно рядом с Соней, как под теплым одеялом в холодную зиму.
— Приятно слышать, — хмыкнула Соня, но в ее голосе слышлась нежность и забота. — Но лучше не мучать себя и пойти отдыхать.
— Все же ты права, — выпрямилась Аделина. – Спасибо, как и всегда, за проведенное время вместе.
— Тебе спасибо, мышка. — улыбнулась Соня, обнимая Аделину. Их объятия были теплыми, долгими и полными взаимной любви и поддержки. Снег продолжал падать за окном, запуская в тишину ночи свои бесшумные, пушистые знаки. В этой тишине они чувствовали себя в безопасности, в тепле, в мире. Это было их место, их убежище, где они могли быть самими собой.
Но расставаться было уже пора - тяжелый, немой аккорд прощания висел в вечернем воздухе, пока они, нехотя, расцепляли объятия. Длинный, прощальный взгляд, глубокий, задержался между ними, прежде чем Аделина растворилась в сумерках, покидая машину Григорьевой.
Тишина, оседающая после таких встреч, была гуще, чем туман над болотом. Аделина, внутри себя, перебирала отголоски только что пережитого: невероятная легкость откровенности, горькая сладость пролитых слез, удивительная близость, родившаяся за такой короткий срок... Она ошеломленно думала о том, как смогла раскрыть Соне самые потаенные уголки своей души, вывернуть наизнанку свою боль, показать ранимость, которую бережно скрывала годами. Это было похоже на сброс тяжелейшего груза, на долгожданное освобождение.
Соня же... Григорьева запуталась в лабиринте собственных чувств. Ее мнение об Евсеевой менялось с каждым днем, раскрывая все новые грани сильной, стойкой натуры этой девушки. Тяжелая история Аделины волновала и внушала глубокое сочувствие. Но... почему же Евсеева смогла открыть ей свою душу без остатка, а Соня оставалась заперта в своей скорлупе? Почему она чувствовала себя не готовой? Это вопрос, заставлявший ее сжиматься от внутренней неудовлетворенности.
Противно, да, эта неспособность открыть себя, раскрыть собственную боль.
Возможно, она действительно не готова. Ее собственные травмы, оставившие глубокие шрамы на душе, все еще кровоточили. Тяжелые моменты прошлого продолжали преследовать, напоминая о невыносимой боли.
И все же, было что-то успокаивающее в этой несбалансированной близости. Как если бы их разрушенные миры, разорванные на осколки болью, нашли друг друга, притянувшись по закону ужасных, но объединяющих проблем. Как два разбитых сосуда, собирающие капли общей боли в хрупкую чашу новой дружбы, новой связи, еще хрупкой, но уже наполненной обещанием чего-то большого.
Возможно, это и было началом чего-то поистине значительного.
тгк: unffrdbl