Глава 4: Уроки жизни.
Темные улицы навевают ужас, но для Аделины это особое место, где можно быть самой собой и хоть на секунду расслабиться. Скоро ноябрь, зима совсем недавно вступила в свои права и покрыла снегом абсолютно все, но вчерашний дождь все испортил - под ногами слякоть, а снег пропал, как утренний сон. Противная погода, слишком переменчивая.
Дорога после работы, конечно же, трудная: тело неимоверно болит, а ноги гудят, словно старые колоколы, призывающие на покой. Но радовало только одно - Евсеевой до дома осталось немного, и скоро она наконец-то завалится спать, убаюканная теплом своего одеяла.
Выходные принесли ей рабочую вахту с одиннадцати до трех ночи. Улицы пустуют, на них лежит холодная тень и запустение, придающее особую атмосферу. Аделина никогда не любила людей, шумные толпы вызывали в ней легкое дурное настроение, но ей приходилось работать с ними - мир, пропитанный их энергией и усталостью.
Она стремительно шагает, не обращая внимания на светофоры, проходя мимо закрытых витрин, где отображается ее собственный усталый лик. До дома осталось совсем немного. Аделина лезет в карман и, ощупывая холодное металловое сердце связки ключей, открывает подъездную дверь. Легкий скрип, и она заходит внутрь, прорываясь к своей безопасной гавани, поднимаясь на нужный этаж, где каждая ступенька знакома до боли.
Евсеева, устало прислонившись к двери, ощутила, как холодный металл ключа печально скользит в замочной скважине, не открывая путь в ее привычный мир. Звуки изнутри пробуждали в ней ненависть и боль: мать, кажется, снова втянута в свою безумную феерию с очередным незнакомцем. Она старалась не думать об этом, но в голове уже крутился коктейль из обид и разочарований.
«Почему она не умеет быть нормальной?» - сама себя корила Аделина, сжав телефон в руке. Набрав номер, она ожидала, что сейчас, как и всегда, мать отложит свои «развлечения» и впустит ее домой. «Только не пей, только не пей.» - шептала она про себя. Но ответ не заставил себя долго ждать.
— Что звонишь? — сиплый голос, полный пьяных нот, отразился в трубке.
— Я возле двери стою, открывай. — произнесла Евсеева, стараясь скрыть усталость.
— Я занята! — послышался ответ, и в его интонации не было ни капли заботы.
— Да меня это мало волнует, домой меня впусти!
— Я тебе еще раз повторяю, я занята! — и в ответе уже слышался мужской голос: невнятные бормотания перемешивались с хихиканьем.
— Занята тем, что ноги перед очередной свиньей раздвигаешь? — ярость наполнила каждую клетку тела Аделины. — Дверь мне открой, ты тупая, я домой хочу.
— Да мне все равно, свали куда-нибудь, я тебя домой не впущу. — резкий ответ вогнал Евсееву в пучину злобного бессилия.
— Конченая. — пробормотала она сквозь зубы и бросила трубку, изо всех сил сдерживая желание разрыдаться.
Аделина разозлилась не на шутку. Пнув дверь, она бросилась вниз по лестничным площадкам, и обида сжала её горло, как безжалостная рука.
«Родителей не выбирают.» - подумала она, но каждое слово теперь вызывало лишь горький привкус. Разрушить жизнь своей матери? Ей этого хотелось, и такое безумие ощущалось как единственный выход. Если бы отец был жив, он бы не позволил ей так унижаться.
***
Евсеева сидела на холодной лавке, словно сама жизнь отстранила её от тепла и света. Вокруг царила тишина, но внутри бушевали ураганы - глухие мысли и тёмные чувства, как тени, пронзали сердце. Слёзы, как дождь, катились по щекам, оставляя за собой следы горечи и безысходности. «Я больше не могу.» - шептала она, и этот шёпот был полон отчаяния.
Каждая капля слезы была как маленький камень, сбрасываемый с её плеч, но они не могли смыть ту тяжесть, что сжимала её грудь. Злость, как огонь, разгоралось внутри, и усталость, ставшая её постоянной спутницей, обвивалась вокруг неё, как холодный плед. «Почему так трудно просто жить?» - думала она, и в этом вопросе скрывалась вся её боль.
Но где-то в глубине ещё теплилась искорка надежды, Аделина держалась за одну мысль - она накопит денег и уедет. Уедет туда, где не будет этих серых улиц, где не будет тёмных мыслей, где её душа сможет вздохнуть полной грудью. «Мне нужно время.» - повторяла она, как мантру, и в этом повторении находила силы. Она верила, что однажды, когда придёт тот долгожданный миг, она сможет оставить всё позади, и жизнь начнётся заново.
Евсеева подняла заплаканное лицо и огляделась вокруг. Пусто. Ну да, кто будет в четыре утра шляться по улицам? Все нормальные люди уже давно спят, а она сидит и плачет, как брошенный ребенок в холодном мире. Отсутствие шума ночных машин и шагов прохожих лишь усиливали ощущение её одиночества.
Вздохнув от холодного ветерка, она вытащила из кармана те самые заветные сигареты. Пачка уже потёртая, как и её собственное сердце, но в ней оставались надежды на тот самый момент, когда дым окутывает, как мягкий плед, обнимающий после долгого одиночества.
Аделина достала одну сигарету, её пальцы коснулись гладкого фильтра, и, стараясь избавиться от легкого дрожания, она поднесла её ко рту. Сначала тишина. Потом - нежное прикосновение огня. Она затянулась, и в тот миг мир вокруг словно перестал существовать. Никотин раздражающе обжег её горло, но вскоре сладостная пелена окутала сознание. Сигареты всегда успокаивали Евсееву.
Она вспомнила свои двенадцать, когда этот маленький, белый стержень казался чем-то запретным и манящим. В тринадцать она уже не знала жизни без никотина - друг и враг одновременно. Он затягивал её в тень, но, тем не менее, давал краткие мгновения покоя, утешая в тех тяжелых часах, когда все вокруг казалось таким простым и ясным, но в то же время - горьким и тоскливым.
Она вдыхала дым, наблюдая, как он плавно рассеивался в воздухе. Эхо своих мук Аделина сжигала вместе с каждым вдохом.
После каждого прикосновения губ к фильтру от сигарет, губы Евсеевой саднили. Как напоминание о том моменте в туалете с Соней, когда адреналин смешался с грустью, и она не могла удержать слезы, а на губах оставался след боли и крови. Соня вмазала ей так, что расплата пришла позже - в виде невыносимого жжения, которое не проходило.
Аделина усмехнулась над своими мыслями, а слезы все как будто сами собой бежали по щекам. Почему так? Почему её мир оказался таким непростым и иссечённым? Взглянув перед собой, она спрашивала: «Почему я родилась в семье именно с такой матерью, которая могла бы быть и врагом, и безмолвным наблюдателем, а не защитницей? Почему я потеряла отца, а его образ остался лишь в дряхлых фотографиях, на которых он выглядит таким живым и полным?»
Словно тени прошлое обвивало её, и в сердце всё также перетирала грусть. Каждый глоток дыма - шаг в бездну, где истина обворачивалась в тьму, а надежда, как черепаха, пряталась в панцирь. Но почему-то всё равно продолжала дышать, искать, чувствовать, хотя порой это казалось настоящим испытанием, даже пыткой.
Но из мыслей Аделину выдернул человек, который сел рядом с ней. Она не решилась повернуться и посмотреть, кто это, да и смысла в принципе не было. Темнота окутывала её, а ветер завывал, проникая сквозь куртку и обжигая её кожу. Почему, думает она, этот человек тоже бродит по улицам в такое позднее время?
Запах перегара, исходящий от незнакомца, заставил её сморщить нос. Этот аромат напоминал о бесконечном застолье матери и о тех людях, с которыми ей приходится работать - все они в хламину пьяные, не соображающие, что делают и говорят.
— Сигарета есть? — раздался хриплый голос сидящего рядом человека.
Евсеева мгновенно поняла, что это девушка, но недоумение о том, почему она на улице в такой час, лишь усилилось.
Молча, Аделина потянулась к пачке и протянула сигарету.
— Пасиб. — коротко бросила рядом сидящая и затянулась за поиск зажигалки, рылась в карманах, вынуждая Евсееву испытывать легкий дискомфорт.
— Бля,— прошипела она. — А жига будет?
Аделина вновь молча достала свою зажигалку и протянула. В этот момент каждая минута казалась вечностью. Она докурила свой бычок, выбрасывая его, не глядя, а девушка только начинала зажигать сигарету. В тишине раздавался звук её вдохов, легкий треск тлеющей бумаги.
— Знакомый вкус, — произнесла она. — с вишней?
— Да. — почти шепнула Евсеева, её голос едва пробивался сквозь мрак.
— Не поняла, — удивилась девушка и полезла в карман за телефоном. — кто это там?
Включив фонарик, она осветила Аделину, и та, зажмурившись от яркого света, почувствовала, как стекает слеза.
— Евсеева, ты что ли? — рассмеялась девушка.
— Я, а ты кто? — Евсеева пыталась избавиться от света, уводя руку к себе, словно прячась.
Девушка направила свет на себя - и Аделина застыла.
— Григорьева. — ухмыльнулась Соня.
— Ты что тут делаешь? — спросила Евсеева, осторожно потянувшись к её руке и опуская телефон, чтобы убрать фонарик.
— Ну как бы гуляю, типа того. — продолжала Григорьева, смеясь.
— Время-то сколько... — ответила Аделина, не в силах сдержать легкую улыбку.
— Отсюда и мой вопрос: какого хера ты в четыре утра на улице делаешь? — снова посмеялась Соня.
Евсеева замялась, не зная, что ответить. Неужели ей придется рассказать, что её собственная мать не впустила её домой? От этой мысли становилось не по себе, но было не было.
— Мать. — пожала плечами Аделина.
— Что она сделала? — спросила Григорьева, прищурив глаза, как будто ждала очередной шокирующей истории.
— Ну, если смотреть по ситуации и на то, что я сейчас на улице... — продолжила Евсеева, в голосе её звучала еле слышная горечь.
— Она тебя выгнала? — перебила её Соня.
— Нет, домой не впустила. — тихо произнесла Аделина, словно это было её страшное, но бесславное признание.
Соня громко раскатисто засмеялась, её смех был как удар молнии в безоблачное небо.
— Угар! А что ты сделала?
— Ничего. — вздохнула Евсеева. — моя мать просто пригубить любит.
На этот раз Григорьева лишь промычала, не зная, как реагировать на это откровение.
— Везет некоторым. — ответила она, как будто пыталась смягчить горечь попавшейся на язык правды.
— О каком везении идёт речь вообще? Я пашу, как не в себя, чтобы хоть немного прокормиться, а эта конченая ноги свои раздвигает. — с ненавистью произнесла Аделина.
— Да что ты завелась-то? Это не огромная проблема. А что ты вообще с этим всем хочешь сделать? — уточнила Соня, уклоняясь от прямолинейного разговора.
— Как ты поняла, я работаю. Сейчас коплю деньги. И когда со школы выпущусь, сразу же уеду отсюда. — с надеждой сказала Евсеева.
— Мало верится, — хмыкнула Григорьева с явным недоверием. — Не думаю, что у тебя получится.
— Ну, спасибо, поддержала. — усмехнулась Аделина, нарастая в гневе.
— А что ты хотела? Ты работаешь, скорее всего, в каком-нибудь захолустье и получаешь копейки. О каком переезде вообще может идти речь? — закинула Соня, зажав руки в карманах.
Эти слова задели Евсееву, как остриё ножа.
— Ты сама хоть чего-то добилась? — не сдержалась она, и в голосе её прозвучала обида.
— А мои достижения тебя явно ебать не должны. — резко ответила Григорьева.
— Ты хоть на что-то заработала сама? — продолжала Аделина, не желая отступать.
— Блять, слушай, иди нахуй, поняла? — не сдержалась Соня и встала со своего места. — Если продолжишь так базарить, я на тебе живого места не оставлю. Заткнись просто.
С этими словами Григорьева резко ушла, оставив за собой лишь гудение эмоций, надвигающегося хаоса. Евсеева усмехнулась. Ну хоть в этот раз она не получила за свой язык. Разные у них взгляды на жизнь, очень разные. Мало Соня знает Аделину. Евсеева уедет отсюда, обязательно уедет.
Если не сейчас, то в другой раз. Но уедет.
тгк: unffrdbl