Разрушение

Я надела футболку Чейза, чтобы показать значимость данной вещи. Он смущен в хорошем плане. Мэт аккуратен и заботлив, а Лия с Питером пытаются ужиться с фактом возраста моих друзей. Тем не менее все они объединяются и ведут теплые диалоги, перекидываясь между собой фразами для поддержания беседы, для меня. Курт сидит на подоконнике, молчаливо наблюдая. Утром мы уснули вместе, на кровати, в обнимку. Я попросила его остаться: не ради сближения, а ради малого чувства защиты после сложного дня. Но, честно сказать...мне кажется, что парень все же не спал. Его выдают синяки под глазами. Он не прислушался к моему объяснению, а быть может наоборот, обдумывал его долгие часы? Я не узнаю ответ.

Мы получили мои документы: спасибо мистеру Уилсону. Курьерская служба доставки прибыла прямо в больницу. Так что уже через три дня нас ждет самолет до Бриджа. Почему не до Стелтона? Потому что у нас обоих нет ощущения безопасности. Я поживу с родителями Курта, а он займется поиском жилья и сбором вещей в прошлом доме. Мы и без того должны были переехать, но все вышло совсем не так, как задумывалось.

Когда все уходят, Курт осторожно предлагает:

— Пойдем на улицу? Подышим воздухом.

Пробная версия, пожалуй, не будет лишней. Я не помню как пахнет свежий кислород. Уже через семьдесят два часа мне придется стоически вытерпеть обилие шума и толпы людей. А я на ногах то еле стою.

Оказалось, парень купил мне одежду. Спортивный костюм, куртку, обувь, рукавички и шапку. Все вещи маленькие, но на мне, вероятно, все равно будут висеть. Я смотрю на них, закусив губу, и понимаю: это похоже на мой стиль. Курт старался подобрать то, что мне бы понравилось. Чертовски бессмысленно, но внимательно.

— Позволишь? — бормочет он, присаживаясь передо мной на одно колено.

Я стыдливо туплюсь на свои свисающие ноги, прикрытые одной подаренной футболкой.

— Эм, ты только не разглядывай и не трогай...

— Это всего лишь волосы, девочка, — улыбается в попытке расслабить, — У меня они тоже есть. Я вроде как не стеснялся ни разу.

Из меня лезет усмешка.

— Ты мужчина, а я девушка. По законам этого ужасного мира я обязана быть гладкой, как младенец, а тебе позволено не париться и оставаться рангутангом.

Смех. Мелодичный, бархатный смех заставляет меня замереть. Я не слышала как Курт смеется гребаную вечность. Так искренне, легко, тепло. Как раньше. Он даже не замечает: ему хорошо в этом необычном моменте между нами. Словно мозг оттягивает осознание происходящего.

— Орангутангом, Бо, — качает головой, до сих пор звуча счастливо и беззаботно, — Нет слова «рангутанг».

Я опоминаюсь и решаю не тормозить, а продлить наше веселье. Мы ведь оба заслужили хотя бы миг без ярко-выраженного страдания.

— Самый умный? — вытаскиваю изнутри, стараясь вспомнить, как шутят люди, — На самом деле это была проверка.

Да, выходит дерьмово, но я заложила сюда всю себя, честно.

— О, правда? — неугомонно выпаливает.

— Правда. А вообще...обезьяна — она и в Африке обезьяна. Орангутанг тот же рангутанг. Вина не моя, а тех, кто сочинял названия.

Его захлестывает пуще прежнего, отчего кожа покрывается мурашками: приятными. Я наблюдаю, как расходятся красивые пухлые губы, и ощущаю радость. Не за себя, а за парня. Ничто нас не грело последний месяц. И сегодня одному из нас стало чуточку теплее.

— Ты потрясающая, я люблю тебя, — льется бодрым тоном, и Курта вмиг ударяет током.

Он затихает, поперхнувшись своим же высказыванием. Карие глаза тускнеют по-секундно: изучают мое лицо и четко видят, что я уже как минуту играю роль.

Шутки, или подобие шуток, кончаются. Парень прочищает горло и дотрагивается моей лодыжки, переставляя ступню на свою ногу. Он поочередно закатывает штанины, продевая в отверстия мои конечности. Затем тянет к себе, помогая слезть с постели, и я натягиваю спортивки самостоятельно. С кофтой справляюсь, а вот с носками уже нет — как и с новыми ботинками. Руки устали и дрожат. Когда-то я могла одеться за секунду, быстрее чем солдат в армии. Когда-то я бы не поверила, что это станет огромной проблемой. Когда-то, когда-то, когда-то...

— Нет, — резко выдавливаю, как только Курт закатывает в палату инвалидную коляску, — Мне это не нужно, нет.

— Бо...тебе будет легче, если...

— А ты на что?! — взвинчиваюсь до предела, — Рядом будь и держи. Или лень?

Он качает головой, тихо отвечая:

— Я так и планировал, но потом подумал, что ты к себе не подпустишь надолго. И я не хочу нарушать твое личное пространство, создавать дискомфорт, которого и без того хватает...

— Вот это — дискомфорт, — киваю на коляску, — Если выбор таков, то я остановлюсь на том, чтобы потерпеть тебя.

Это вышло беззлобно, и уголки губ Курта ползут вверх. Он протирает глаза, посмеиваясь второй раз за день и бормочет:

— Как вежливо.

Мы выходим на улицу. Вернее, парень выходит. Я нахожусь в его крепких руках, неуверенно обхватив шею. Что-то в нашем положении напоминает мне день знакомства с родителями. Мия висела на брате, пока мы шли в ванную. Курт всегда был намного выше и шире меня, но теперь я фактически ощущаюсь ничтожной напротив него.

Пар изо рта: густой. Хруст снега. Мороз, обжигающий щеки. Кислород. Настоящий кислород. Не затхлый подвальный, не больничный. Чистый. Я делаю глоток и еле дышу от эмоций. Вокруг темно, уже ночь, но я все равно ворочаю подбородком из стороны в сторону, не веря в реальность происходящего. Прошло больше месяца с момента, когда я видела мир.

Курт очищает свободной рукой скамейку и заминается, ворча расстроенное:

— Она во льду, не надо тебе на таком сидеть.

Он не замечает: настолько сосредоточен на проблеме застывшей воды. Не замечает, пока я не всхлипываю. Его затылок тут же отводится назад, а карие глаза впиваются в мои.
— Котенок...

Я кладу ладонь в перчатке на его рот и выдавливаю:

— Пожалуйста, дай послушать.

Курт замолкает, не двигается, словно прирос к мерзлой белой земле, и, кажется, все понимает. Где-то вдалеке колеса авто перекатываются по дорогам, ветер бьется об тупики светящейся больницы, создавая гул, по правую сторону скрипят ветки голого дерева, такие же безликие кустарники, окружающие площадку, перешептываются между собой. А наверху...

Слезы катятся быстрее, ресницы слипаются.

Наверху небо. Низкое, беззвездное небо, похожее на смоль.

— Я была уверена, что не увижу мир вновь, — аккуратно произношу, не громче собственных выдохов, — Я так хотела сюда попасть хотя бы на минуту.

Курт тяжело сглатывает и мягко вытирает влагу большим пальцем. И меня прорывает. Не от счастья, не от облегчения, а от боли, от кошмарно долгих дней без надежды. Это не истерика, это частое хныканье и плач, но со здравым рассудком.

— Иди ко мне, — хрипит и вжимает меня в свое тело сильнее, его рука гладит меня по шапке, а уверенный голос раздается прямо над ухом, — Никто больше не посмеет отнять это у тебя, слышишь? Я обо всем позаботился, Бо. Тебе не навредит ни одна тварь. Я не обещаю, я клянусь, девочка.

Я утыкаюсь носом в мужское плечо, желая верить в клятву так отчаянно, что сложно передать. Наши куртки шуршат, когда моя грудная клетка совершает резкие подъемы.

— Мне страшно, — ломко признаюсь.

— Знаю, — отзывается с сомкнутой челюстью, — Это пройдет. Я уберу это, милая.

— Но как?

— В Бридже есть группа поддержки для людей, переживших насилие. Там же Брендон Ленновски посоветовал клинику, где оказывают психологическую помощь. И как только ты окрепнешь, маленькая...я куплю тебе квартиру: подальше от меня. Ты заживешь новой жизнью, счастливой, и тебе не будет страшно. Потому что ты будешь знать, что я не рядом, а значит нет угрозы чего-то плохого.

***

Он оказался чертовски прав в основной причине моего страха. Когда мы покидаем больницу, я моментально погружаюсь в состояние внутренней паники. Опасность. Никакой гарантии. Вдруг, по прилету в Бридж, через пару недель, нас найдут другие люди, которые будут иметь такие же цели, какие имел Джейк Дэвис? Вдруг кто-нибудь вломится в квартиру и заберет меня? Я больше не могу доверять Курту Уилсону, но у меня нет гребаного выхода — я и представить не могла, что столкнусь с новой вспышкой ненависти к нему.

Последние дни перед перелетом мы проводили в мире. Наши разговоры нельзя назвать теплыми, но ругань исчезла, как и мое раздражение.

Сейчас это вернулось, к тому же прихватив с собой холод и замкнутость.

— Смотри на меня, да, ты умница. Мы никуда не торопимся, помнишь? Специально выехали раньше, все постепенно, — проговаривает парень, беря мое холодное лицо в свои теплые ладони, — Подышим, передохнем, и зайдем в здание, милая.

Я прикрываю глаза, ничего не отвечая. Мы вылезли из такси две минуты назад. По ушам долбят звуки колесиков чемоданов, топот, болтовня, различные объявления через аудиосистему аэропорта. Все три дня протекали в интенсивной работе над ходьбой — ради того, чтобы не передвигаться на инвалидной коляске. Получалось неплохо: мои ноги, в конце-то концов, не отказывают. Я лишь стремительно быстро устаю, истощаюсь эмоционально и могу либо плакать, либо тут же засыпать. Курт изучил схему здания и показал мне наш пеший маршрут. Так было легче для психики: оказаться в знакомом месте. Мы составили целый план. И сейчас, как раз-таки, исполняем четвертый пункт: отдыхаем после долгой поездки на машине.

— Иди сюда, — шепчет и в легкую поднимает меня на руки, позволяя расслабиться, — Вот так. Ты отлично справляешься.

У нас только рюкзак. Остальное Курт отправил посылкой. Его Додж также приедет в Бридж через неделю. Ему хотелось все предусмотреть. Не тратить и секунду на то, чтобы бросить сумки, прежде чем поймать меня в случае панической атаки или обморока. Парень заверил, что нет ничего страшного, если я переутомлюсь и не смогу пользоваться ногами: он просто будет носить меня, а на людей и их косые взгляды плевать. Но это ужасно. Я устала быть настолько слабой и жалкой.

— Покури, — тихо бормочу, пуская пар изо рта, — Лететь долго.

— Без разницы, ты важнее, я тебя держу.

— Покури, Курт, — настаиваю, — И мне одну дай. Пожалуйста.

Он хмурится, пытаясь проанализировать просьбу. На нас смотрят прохожие: находится в подобном положении в скоплении народа, долго — как минимум некрасиво.

— Курт, дай мне, черт возьми, сигарету, — повторяю с напряжением, тут же встречаясь с плотно-сомкнутой челюстью, — Не смей говорить о здоровье. Я просто хочу. Мне это нужно.

Парень ставит меня на ноги и придерживает одним предплечьем, пока достает из внутреннего кармана джинсовки красную пачку Мальборо. Он, словно через «не могу», отдает сигарету и поджигает ее с некоторой болью, как только я зажимаю фильтр губами.

Мне даже удается избежать кашля. При первой затяжке из горла лезет сдавленный хрип, не более. Бронхит прошел не иначе, чем пару дней назад. А сейчас мороз, плюс табак — Курт наблюдает с невероятным мучением в лице. Я будто читаю в его напряжении: «Как ей отказать?». Правильно, никак. Все верно, Курт. Хоть что-то ты понимаешь.

Он закуривает вслед за мной и отводит голову в сторону, нервно моргая. Никотин кружит мозг, и если бы не завтрак — я бы точно потеряла сознание. Стало ли мне легче? Возможно психологически.

В конечном итоге Курт выкидывает наши бычки в урну неподалеку: у меня еще было минимум два вдоха, но он, не спрашивая, ловко забрал сигарету из пальцев.

Металлодетектор проходится без труда, а затем мы ищем рейс «Ринси — Бридж» на табло. Курт обнимает меня за талию предплечьем, поглаживая и прижимая к своему боку.

— Вылет через два часа. Сейчас получим билеты, пройдем еще один контроль, а потом найдем уединенное место и будем ждать, хорошо, котенок? — шепчет на ухо.

Я устало киваю и готовлюсь к самой главной части плана. Вести беседу на регистрации и не выглядеть той, которую следует немедленно спасать от парня-тирана.

Курт медленно ведет меня рядом, мягко огибая невнимательных людей. Мы не встаем в километровую очередь, так как у нас бизнес-класс: чертово облегчение. У нас забирают паспорта, вежливо задают короткие вопросы, на которые Курт отвечает сам. Мое лицо сверяют с фото в документе, и я закладываю титанические усилия на беззаботное выражение. Получается дерьмово, потому что девушка оглядывает меня печальными и сочувственными глазами. Ладно. Она решила, что я инвалид: куда лучше, чем счесть меня жертвой насилия в данный момент.

— Посидим, совсем чуть-чуть, — бормочу и жмурюсь, — Прошу.

— Конечно, девочка, без проблем, — тут же отзывается парень, складывая билеты, — Взять тебя на руки?

— Нет, я смогу, — очевидно лгу.

Он выдыхает и ищет глазами необходимое, прежде чем повести меня к мягким сидениям в углу. «Совсем чуть-чуть» превращается в двадцать минут. Его ладони держат мои, и я провожу каждую секунду впритык к его плечу. Здесь ужасно громко. Кто-то смеется, будучи счастливым от поездки. Кто-то плачет из-за расставания с любимыми. Я полагаю, что испытывала бы то же самое в своей нормальности. Если бы мы с Куртом отправились в Аппель, я бы точно улыбалась во все тридцать два. Если бы пришлось разделиться — заранее скучала. И меня гложет тот факт, что я так и останусь пустым сосудом. Я не вернусь к эмоциям. Я даже хуже Курта. До встречи со мной он хотя бы злился на всех и вся. Я не раздражаюсь на чужих, мне на все наплевать.

— Ты делаешь удивительные вещи, Бо, — шепчет в макушку, — Чудесно справляешься.

Я почти бездыханно отвечаю:

— Не хвали никчемную.

— Нет, не смей, — хрипит с малой сердитостью и приземляет поцелуй висок, — Ты прекрасная и самая лучшая девочка. Не веришь — я не устану повторять снова и снова, всю жизнь.

— Тогда я надеюсь, что скоро умру, потому что находиться с тобой в новой квартире станет ежедневной пыткой, — говорю без язвительности, искренне.

Парень замолкает, словно ему зарядили мощную пощечину. Тем не менее я слышу нежный голос:

— Я исчезну, как только оправишься. Мы обсуждали. Все наладится, милая. Обязательно.

— Сам устал уже от моего присутствия, — хмыкаю, прекрасно осознавая, что веду себя вредно и неприятно.

У меня есть оправдание: переутомление. Мозг не работает, честно. Но Курт вдруг слегка отодвигает меня, соединяя наши взгляды, и я вижу пламя в мимике.

— Бо, я был без тебя двадцать дней, я скучал, я умирал, Бо. Ты никогда мне не надоешь. Секунда с тобой делает меня счастливым, несмотря на ситуацию. Я живу этими секундами, живу одной тобой, и бесконечно благодарю Бога за то, что он помог тебе, за то, что ты здесь, — Курт мнется, сглатывая несколько раз, — Я повторяю себе не признаваться в любви, но это сложно, порой невозможно. Потому что я люблю тебя так, что если ты скажешь пойти и убить себя, если тебе станет от этого лучше — я сделаю это без раздумий, Бо.

Внутри меня образовывается воронка с лезвиями, засасывающая ненависть и перемалывая ее в крупицы. Я пытаюсь не расплакаться и проговариваю с болью в груди:

— Почему повторяешь не признаваться?

Парень гладит мою щеку большим пальцем, не расцепляя наши глаза. И я замечаю, что он творит невероятное: окружающее перестает причинять мне вред, я сосредоточена на диалоге целиком и полностью.

— Чтобы ты ни на миг не засомневалась в разрыве отношений, — его ранимый и честный тон приводит к мурашкам и шоку.

— Разве ты не хочешь быть со мной до конца?

— Хочу безумно, хочу так, как люди не умеют хотеть, — приглушенно выпаливает без промедлений, — Но ты заслужила всего самого лучшего, а не самого худшего. И я понял, что любить — это уметь отпускать. Проведи я в твоих ногах шестьдесят лет — это не искупит вину. Я тебя не заслужил, Бо, и ты знаешь это.

Я не выдерживаю и опускаю голову. Мои заржавевшие шестеренки начинают движение. Кислород вокруг, будто спирает.

— Ты не провел и дня, — шепчу, — Извинялся, сидя на кресле. Я не к тому, что...

Он встает и резко опускается передо мной на колени без предупреждения. Смесь паники завладевает всем телом, я судорожно осматриваюсь по-сторонам и, к счастью, не вижу людей. Уголок укромный, прикрытый от лишних глаз. Тем не менее я дрожу от переизбытка, не в силах пошевелить ртом, наблюдая за красивым лицом, которое искажается в неподдельной преданности и мучениях.

— Я давно не прошу прощения, потому что это обесценивает случившееся. Но я раскаиваюсь, Бо. Это невозможно исправить, знаю. То, что я с тобой сделал...я сам себя ни за что не прощу, что бы ты там не говорила о том, что так нужно, — тихо тараторит, держа мои ладони в своих подрагивающих, — Я скучаю по тебе, потому что мы далеко, меня кроет каждой ночью, пока ты спишь. Я люблю тебя, я очень тебя люблю, и я ненавижу себя, сильнее, чем ненавидишь ты, поверь, я не выношу своего существования, мне на себя в зеркало смотреть противно. Для меня каждое наше касание — праздник, — слезы, которые вот-вот побегут по его щекам, с которыми он борется так, как я борюсь со своими, — Если когда-то произойдет чудо, и ты решишь вернуться ко мне, я не смогу себя сдержать, я к тебе прибьюсь, я тебя обниму, зацелую, — его ломает на последнем слове, и я понимаю, как сильно он хочет этого, действительно так, как люди хотеть не умеют, — И что бы я не утверждал...я до последнего буду надеяться, что ты вернешься. Пройдет много лет, а я буду тебя ждать...

Я тяну его к себе, вернее пытаюсь тянуть, показываю, что это должно прекратиться. Курт тяжело выдыхает, и, поддаваясь, ненадолго отворачивается, вытирая слезы, которые, видимо, все же выступили. Мы в хаосе уже больше месяца, ничто не помогает избавиться от кошмара внутри, от страха. Парень постоянно повторяет, что все станет лучше. Но разве мы оба способны пережить это, оставить в прошлом, найти новое и вновь погрузиться в счастье? Я задаю себе вопрос: а хочу ли я быть с другим мужчиной? Представить сложно. А хочу ли я двигаться с Куртом дальше? Тот же ответ. Я просто желаю спрятаться и забыть. Желаю комфорта. Это невыносимо для человека: умирать столько времени, но все еще дыша. Я не слышала ни одну схожую историю, и нет, я не утверждаю, что чей-то опыт легче моей ноши. Я лишь говорю, что мне необходим какой-то ориентир, пример, чтобы увидеть, как кто-то справился с таким же. Вокруг шторм, и мне требуется маяк. Пусть он будет далеко, но я хотя бы буду знать, что свет есть. Некоторые, в конце то концов, убивают себя. Значит, не все трагедии нам подвластны?

Мы встаем без слов и выносим следующие испытания. Передышка в виде отдельного зала для бизнес-класса — малое облегчение. Здесь еда и тишина. Курт берет нам обед, я запихиваю в себя небольшой кусочек мяса и отрубаюсь, лежа головой на его коленях. Заходя в самолет, располагаясь в большом кресле около иллюминатора, мне открывается вид на взлетную зону, а немного погодя и на чистое небо. Я смотрю на него пристально. Смотрю на солнце. И не могу избавиться от назойливого зуда в сердце. Никто не вытащит меня. Спасение утопающего — дело рук самого утопающего. Вот только есть одно большое «но»: я не держусь на плаву, во мне нет силы на рывок, я уже захлебнулась водой до переполненных легких. Пучина затягивает тело: отсюда нет шансов вынырнуть.

***

Издалека заметен знакомый силуэт. Мистер Уилсон встречает меня с улыбкой и словно сдерживает порыв объятий. Я так ценю этот жест...он уважает мои границы. Мужчина не игнорирует Курта, но в нем читается напряжение к сыну. Мне больно от этого. Они не должны находиться в разладе из-за меня. Курт сказал, что они забрали меня из подвала вместе: получается, Норман видел меня раздетой. Стыдно. Ужасно стыдно.

— Мы освободили тебе спальню Китти, — мягко говорит, открывая дверь авто.

Я расширяю глаза и залажу на передние сиденье, в то время как парень устраивается сзади. Понимаю, мистер Уилсон стремится оказать мне внимание, заботу, но, опять же, его сын важнее, чем я. Не предполагала, что их отношения настолько испортились.

До меня быстро доходит главная цель данного действия: создать те условия, в которых я не буду мучаться от вещей, напоминающих о Курте, позволить мне отдохнуть от него, оградиться. Но...мне неловко кого-то стеснять.

— Не стоило, — нервно произношу, как только соседние кресло не пустует, — Мне неловко. Китти...

— Она сама предложила, ее инициатива, — тепло отвечает, посмеиваясь, — Вообще, у них была борьба. Мия тоже хотела поместить тебя к себе.

Я перебираю пальцы рук и даже не замечаю, что не пристегнулась: Норман ловко тянет мой ремень и железный конец щелкает в красной выемке. Хорошо, что он видел меня прежде и осознает, что мной руководит не тупость, а запутанность. Я, вроде как, показала себя с хорошей стороны в прошлые встречи.

— Спасибо, — тихо отвечаю на все, звуча слабо.

Он не переутомляет меня беседами в дороге. Иногда рассказывает о местах, которые мы проезжаем: лаконично, не громко. Бридж без снега, конечно ветреный, но не застуженный. Климат Стелтона, отчего я отвыкла. Когда мы вышли из аэропорта, меня бросило в жар. Длинная зимняя куртка никак не вписывается в температуру, озвученную при посадке капитаном борта: +2.

Я снова хочу спать, хоть и потратила на сон больше половины дня. Выжата как лимон. Как сумела вынести перелет и все, что с ним связано — неизвестно. И ведь без панических атак. Это тот самый прогресс, который отмечали все врачи?

Дом Уилсонов. Мы заезжаем в гараж, и я дышу чаще, впиваясь ногтями в ладони. Они будут смотреть на меня, разглядывать, возможно жалеть. Мой мозг особенно шаткий для этого.

— Пойдем, — шепчет Курт, протягивая мне руку.

Я киваю и выбираюсь из авто с его поддержкой. Норман совершенно спокойно открывает дверь и пропускает меня вперед. Помню, как пересекала этот порог и была наполнена жизнью. А сейчас от меня остались кожа да кости.

— Бо, — проговаривает Иви радушно и...без малейшей драмы.

Я поднимаю голову, встречаясь с ней взглядами. В ней нежность, никаких придыханий, будто она видит прошлую меня.

— Здравствуйте, — неловко бормочу, принуждая себя соображать еще чуть-чуть. Норман снимает обувь и произносит:

— Вкусно пахнет. Неужели моя любимая мясная запеканка по твоему фирменному рецепту?

— Обойдешься, — посмеивается женщина, — Там...

Но ее обрывает Китти. Она вылетает из комнаты и судорожно выпаливает:

— Ты здесь. Наконец-то ты здесь...

— Кэтрин, — осекает ее отец приглушенным тоном.

Она вздрагивает, закусив губу, но даже на расстоянии в десять шагов я чувствую все ее противоречия. Курт аккуратно поворачивает меня к себе, поглаживая по спине.

— Я расстегну, — тихо сообщает, указывая на куртку.

Киваю. Молния спешит вниз, и вещь помещается на вешалку через считанные секунды. Тогда то я и замечаю, как девушка впадает в ступор. Она буквально сдерживается от того, чтобы прикрыть рот ладонью, а затем отворачивается под пристальными глазами отца и шагает в комнату. Мое до смерти тощее тело шокировало ее до такой степени, что она бы вот-вот сорвалась на объятия, а потому выбрала вылить это состояние в одиночку, ради моего комфорта. И все же Норман не оставляет ее без внимания: идет следом, скрываясь в комнате.

— Держись за плечи, хорошо? — Курт присаживается у моих ног, медленно поднимая одну, чтобы снять ботинок.

Я слушаюсь и сжимаю его, пока он не встает, прижимая меня к себе. Большой палец проходится по щеке, а разбитый голос раздается над ухом:

— Нужно поужинать, милая. Потом уложу тебя спать: без промедлений. Потерпи немножко, прошу. Тебе нужна еда.

Иви наблюдает за нами, и я вдруг осознаю: все они, включая Китти, винят Курта, а быть может и ненавидят — сестра дак точно. Мать не сказала ему ни слова: она не видела его очень долго, она бы не повела себя так раньше. Отец общается скупо, словно ради меня. Мое сердце обливается кровью. Он всеми брошен, брошен и самим собой, покинут, лишен любой любви, даже родительской.

— Помоем руки? — сдавленно шепчу.

— Конечно. Иди ко мне, не стесняйся.

Он отрывает меня от пола как раз в тот момент, когда Иви решает тактично отойти, чтобы не смущать меня. Я так благодарна им...это не выразить ни одной признательностью.

Курт ставит меня у раковины и тянется к дозатору мыла, но я поворачиваюсь и обвиваю его шею, заставляя голову упасть в мое плечо. Он издает обрывистый звук душевного надрыва и не противится, окольцовывая меня предплечьями в отчаянии. Я глажу его по затылку, перебирая волосы, ощущая напряжение и дрожь. Меня не хватает на утешения вслух, но, кажется, он безмерно счастлив имеющимся.

— Я в порядке, — сбивчиво хрипит, — Я в порядке, Бо, все хорошо, не переживай, тебе нельзя переживать, и я твоих волнений не заслуживаю.

— Ты не в порядке, — истощенно отрицаю.

Он жмурится и зарывается носом в моей коже, как если бы я являлась его маяком, о котором моя голова рассуждала днем...но ведь так оно и есть. Я и есть его маяк. Курт тоже в шторме, и ему нет покоя. Я вновь жалею его, что неправильно. Однако это рвется из самого нутра, и противостоять себе я не в состоянии, по крайней мере не сейчас.

— Я люблю тебя, — еле разбираемые буквы.

Мы стоим в тишине еще пару минут и оба погибаем от того, что боль не кончается.

«Я держусь, чтобы держать тебя.
Но когда ты уйдешь, я упаду»
— К.