Слезы Исиды

Я проснулась от лёгкого скрипа ставен. В комнате было прохладно, утро ещё не успело прогреть стены. Сбросив покрывало, я медленно встала и подошла к окну. Туман ещё лежал над землёй, как дыхание ночи, не желавшей покидать эти земли.Я накинула тунику, заплела волосы в простой узел и вышла на улицу. Воздух был свежим, чуть влажным, пах травами, землёй и ещё чем-то родным. Тишина обволакивала поселение, и только звуки пробуждающейся жизни мягко касались слуха.

— Амонет! — донесся до меня голос Миры.

Я повернулась. Она шла ко мне в своей светлой тунике, с корзиной в руках и лёгкой улыбкой на лице.

— Пойдём со мной, — предложила она, подходя ближе. — Я собираюсь за травами. После вчерашнего боя многим воинам нужна помощь. Без твоего чутья я точно перепутаю полынь с мышехвостом.

Я усмехнулась.

— А ты так уверенно говорила, что знаешь каждую траву у реки.

— Это было для красоты, — пожала она плечами. — А теперь будь доброй, не дай мне отравить полотряда.

Я кивнула, взяла свою корзинку и мы вместе направились к тропе, ведущей к зарослям у реки.

Мир был спокойным, и на мгновение показался чужим. Словно всё, что было прежде — пытки, страх, Амен — осталось позади, в другом времени, в другой жизни. Здесь — только травы, тихое утро... и он.

— Он уже ждёт, — сказала Мира, кивая на опушку.

Я подняла взгляд — у большой акации, прислонившись к дереву, стоял Дарин. Без доспехов, в простой одежде, с перевязанным плечом, но с той же твёрдой уверенностью в глазах.

Он увидел нас, выпрямился и подошёл, не сводя с меня взгляда.

— Доброе утро, Амонет, — сказал он тихо, с лёгкой хрипотцой в голосе.

— Доброе, — ответила я, и моё сердце внезапно отозвалось чуть быстрее, чем обычно.

Мира подмигнула и сказала:

— Я соберу листья шалфея там, у воды. А вы двое... найдите зверобой. Он где-то вон в тех кустах, кажется.

И прежде чем я успела возразить, она ушла, оставляя нас наедине.

Дарин подошёл ближе, и мы пошли вдоль тропы, между высокими стеблями и влажной травой. Несколько минут мы шли молча. Он оборачивался на меня, будто что-то хотел сказать, но сдерживался.

— Ты давно не спала спокойно, да? — наконец спросил он.

Я вздохнула, будто кто-то сорвал с груди тугой ремень.

— В последнее время всё кажется сном, Дарин. Но вот сейчас... всё такое настоящее.

Он чуть улыбнулся и, глядя вперёд, произнёс:

— А если бы можно было всё переписать... начать с чистого листа... ты бы выбрала всё по-другому?

Я замерла, чувствуя, как вопрос ударил глубже, чем он, возможно, предполагал. Я смотрела на него, на свет в его глазах, на доброту, которую он не скрывал.

— Иногда мне кажется, что я уже живу не своей жизнью, — прошептала я. — Но с тобой рядом... будто могу дышать.

Дарин остановился. Поднял руку и убрал с моего лба прядь волос.

— Я бы хотел быть для тебя тем, кто даст тебе свободу, а не клетку, Амонет.

Я ничего не сказала. Только смотрела в его глаза. В этой тишине, среди трав и утреннего света, мне показалось — я уже сделала выбор. Где-то. В другом времени.

Мы шли медленно, не спеша, собирая травы, касаясь мокрых от росы листьев. Воздух был наполнен свежестью, и тишина между нами уже не казалась неловкой — она была лёгкой, словно между нами существовало тихое понимание.

Дарин слегка склонился, сорвал несколько листьев зверобоя и протянул мне. Его пальцы коснулись моих, и я почему-то затаила дыхание. Он ничего не сказал, просто улыбнулся уголком губ — так, как он умел: тепло, немного грустно, будто хранил в себе что-то большее, чем говорил вслух.

Мы вышли к большому камню, где солнце уже пробивалось сквозь ветви. Он взглянул на меня, чуть прищурившись от света, и вдруг тихо, будто между делом, сказал:

— Сегодня вечером... у костра будет сбор. Немного музыки, еда. Ты же придёшь?

Я подняла взгляд. В его голосе не было напора — только лёгкая надежда, спрятанная за спокойным тоном. Он смотрел на меня чуть дольше, чем обычно, будто в его вопросе крылась не просто просьба о встрече у костра, а нечто большее. Но я ещё не знала — или, может, не хотела знать.

— Конечно, приду, — ответила я, улыбнувшись. — Если не свалюсь без сил после сортировки всех этих трав.

Дарин усмехнулся и качнул головой.

— Тогда я лично прослежу, чтобы ты не работала слишком много.

— О, теперь ты ещё и лекарей контролируешь?

— Только одну, — сказал он просто, и взгляд его стал на секунду мягче, глубже.

Я отвела глаза, чувствуя странное тепло в груди, которое долго не хотело угасать.

Мы уже собирались с Дарином идти дальше, когда из-за кустов, точно из воздуха, вынырнула Мира — с корзинкой в руках, в которой покоились ароматные веточки мяты и свежий тимьян.

— А вот вы где, — протянула она, прищурив глаза. — Я уже подумала, что ты, брат, решил сменить профессию и заняться травничеством. Но, глядя на то, как ты смотришь на Амонет, — она усмехнулась, — становится понятно, почему ты так рьяно предложил собирать травы именно сегодня.

Я тут же сделала вид, что не услышала. Наклонилась к корзинке, пересчитывая в ней листья, будто это было делом жизни и смерти. Сердце предательски ускорилось, но я не подала виду.

Дарин фыркнул и бросил на сестру выразительный взгляд:

— Мира...

— Что? — она развела руками, притворяясь невинной. — Я же ничего такого не сказала. Просто наблюдение. Очень тёплое, очень братское.

Он покачал головой, но на губах у него мелькнула улыбка. Я всё ещё смотрела в корзинку, стараясь сдержать собственную. Эта сцена была одновременно неловкой и... странно уютной.

— Ладно, — сказала Мира, подойдя ближе. — Давайте, работники рассвета, собираем всё и возвращаемся. Вечером у костра будет весело. Особенно если некоторые из нас наберутся смелости.

Она бросила на меня быстрый, почти заговорщицкий взгляд, и я поспешно встала, пряча смущение в лёгком вздохе.

Вечер подкрался быстро, и когда солнце окончательно опустилось за горизонт, я всё ещё стояла перед сложенными одеждами, не зная, что надеть. Простое льняное платье, расшитое у ворота? Или то, которое пахло сушёной лавандой, с тонкими завязками на спине?

Я вздохнула и провела рукой по волосам, когда вдруг дверь распахнулась без стука. В комнату влетела Мира — как всегда, быстрая и шумная.

— Амонет! — Она на секунду замолчала, оглядела беспорядок на кровати и прищурилась. — О, ты выбираешь платье? Это хорошо. Но только не это серое, ты в нём как вдова.

Я рассмеялась и положила платье обратно. Мира подошла ближе, затем села на край постели и, не теряя времени, выпалила:

— Слушай, давай без витиеватых намёков. Дарин по тебе с ума сходит. Ты же видишь это?

Я растерянно моргнула.

— Мира...

— Нет, не «Мира». Он смотрит на тебя так, будто ты его дыхание, его смысл. И, что самое интересное — он даже не пытается это скрывать. Я его знаю, Амонет, он никогда таким не был. Ни с кем. Ни с одной девушкой. Ни до, ни после...

Я села рядом, растерянная, ощущая, как по телу пробежала тёплая дрожь.

— Я... не знаю, что сказать, — прошептала я. — Он добрый, я чувствую себя с ним в безопасности... но...

Мира кивнула, внимательно слушая.

— Твоё сердце еще болит ?, — закончила она за меня. — Я вижу. Просто... будь осторожна, Амонет. Мой брат не привык терять то, что полюбил.

Она нежно сжала мою ладонь, затем встала и, направляясь к двери, улыбнулась:

— Надень то синее. Оно подчёркивает твою шею... А он всегда смотрит туда, когда думает, что ты не замечаешь.

И исчезла за дверью, оставив меня в тишине — с бьющимся сердцем и тяжёлым выбором.

Огонь потрескивал, разбрасывая искры в ночное небо, над которым уже раскинулась глубокая синяя мгла. Возле костра было оживлённо — кто-то пел, кто-то делился историями, кто-то просто сидел в тишине, глядя в огонь, словно в прошлое.

Мира протянула мне кубок с вином и хитро улыбнулась:

— Пей, Амонет. Вечер для воспоминаний, а не для тревог.

Я взяла кубок, слегка пригубила, и тёплая горечь вина разлилась по горлу. Мы сидели рядом, укрывшись небольшим шерстяным плащом. Мира рассказывала о своём детстве, о том, как однажды Дарин пытался поймать рыбу с голыми руками и в итоге упал в реку. Я смеялась вместе с ней, тепло ощущая её рядом — как будто мы дружили всю жизнь.

— И потом, — продолжила она, склонившись ближе, — он пришёл домой мокрый с головы до ног и всё свалил на собаку. Хотя собака сидела рядом и сохла вместе с ним.

Мы обе рассмеялись. И в этот момент он подошёл. Дарин. Тихий, немного напряжённый, с кубком в руках. Он сел рядом, с другой стороны от меня, осторожно, будто боялся коснуться.

— Я не помешал? — спросил он, бросив короткий взгляд на сестру, но затем почти сразу — на меня.

— Конечно нет, — ответила я мягко.

Мира, с хитрой ухмылкой, только потянулась за кувшином. Но Дарин перехватил его первым и налил мне вина сам. Его пальцы дрожали — едва заметно, но я увидела. Он старался скрыть волнение, но тело его выдавало. Я сделала вид, что не замечаю, но сердце сжалось.

Он подал мне кубок и немного натянуто улыбнулся.

— Спасибо, — прошептала я.

— Я... — он замялся, а потом решился: — Я тоже кое-что вспомнил. Из детства.

Мы с Мирой повернулись к нему. Огонь отбрасывал оранжевые отблески на его лицо, на тень от ресниц, на крепкие руки, сжимающие кубок.

— Когда мне было десять, — начал он, — я украл у одного торговца сладкие финики. Мне тогда казалось, что я спас Миру — она сильно заболела, и говорила, что ей хочется сладкого. Я принёс их ей в платке, а потом нас поймали.

Мира прыснула со смехом:

— О, я помню! И отец тогда вместо того, чтобы наказать его — отдал тому торговцу целый мешок зерна. А Дарин всё равно не жалел. Он тогда сказал, что финики стоили того.

Я посмотрела на него. Он не смеялся. Он просто смотрел в огонь, и губы его чуть дрогнули. И снова — эта дрожь в пальцах. Едва заметная. Но такая настоящая.

Я осторожно дотронулась до его руки, будто случайно. И ощутила, как мурашки пробежали по его коже.

— Ты всегда был готов защищать, — тихо сказала я.

Он поднял на меня глаза. Полные боли, надежды... и любви, которую он не решался произнести вслух.

Мы с Мирой ещё долго сидели у костра, согретые вином и вспышками весёлого смеха. Она рассказывала очередную забавную историю про соседа, который однажды перепутал жреца с торговцем рыбой — и просил у него скидку на сомов. Я едва сдерживалась, чтобы не расплескать вино, смеясь.

— Ты слишком мила, когда смеёшься, — хихикнула Мира, подливая мне ещё немного в кубок. — Только вот Дарин уже третий раз смотрит на тебя так, будто ты не ты, а сама Исида спустилась с небес.

Я отмахнулась, покраснев, и краем глаза заметила, как Дарин, тихо поднявшись, отошёл от костра и направился в сторону реки. Его силуэт растворялся в тенях, но даже в темноте я узнала его походку — чуть напряжённую, словно он шёл думами обременённый.

Я встала, отряхнула подол платья и тихо сказала:
— Я сейчас, схожу... посмотрю, где он.

— Ага! — вскрикнула Мира вдогонку, усмехнувшись. — Только не потеряйся в его глазах, подруга!

Я бросила на неё взгляд через плечо, стараясь сохранить серьёзность, но улыбка сама прокралась на губы.

Тихий плеск воды и ночной ветер, доносивший аромат влажного тростника, обволакивали всё вокруг. Дарин стоял у самой кромки воды, вытянувшись в полный рост, будто вглядывался в даль или пытался утопить в Ниле свои мысли. Его спина казалась непривычно хрупкой в этот момент — он был не воином, а просто человеком, в котором кипели чувства, которым не было выхода.

Я шла к нему, шатаясь и приглушённо смеясь — лёгкое вино кружило голову, мешая идти прямо.

— Дарииин... — потянула я, будто зову не его, а что-то важное внутри себя. — Ты чего там стоишь, как статуя?

Он обернулся слишком поздно. Я поскользнулась на влажной земле, ноги подломились, и я буквально полетела вперёд, но в ту же секунду его руки оказались на талии. Он поймал меня. Крепко. Надёжно. Сердце грохнуло — то ли от падения, то ли от того, что я оказалась так близко к нему.

— Осторожнее, Амонет, — прошептал он, не спуская с меня глаз. Его голос был сдержанным, но внутри него будто пульсировало напряжение. — Ещё немного — и ты бы улетела прямо в Нил.

Я засмеялась, уткнувшись лбом ему в грудь.
— Ну что ж... было бы красиво. Меня бы унесла река, и никто бы не смог остановить...

— Я бы прыгнул за тобой, — ответил он тихо. И в этих словах не было ни шутки, ни преувеличения.

Я подняла взгляд. Его лицо было совсем близко. Глаза тревожные, полные чего-то сдерживаемого. Его руки по-прежнему держали меня, словно боялся отпустить.

Он держал меня бережно, но его пальцы крепко впивались в мою талию, будто боялся отпустить. Я подняла голову, сердце бешено колотилось в груди — от вина, от близости, от той боли и нежности, что я видела в его глазах.

Медленно, неуверенно я потянулась к нему. Его взгляд метнулся к моим губам, и в ту же секунду он сдержанно прошептал:

— Амонет... ты пьяна. Утром ты пожалеешь об этом.

Я чуть нахмурилась, фыркнула с усмешкой и, не отводя взгляда, прошептала в его губы:

— Не пожалею.

И прежде чем он успел что-то ответить, я коснулась его губ. Легко, мягко... и тут же ощутила, как он поддался.

Его рука скользнула мне за спину, прижимая ближе, поцелуй стал глубже, яростнее. В нём было столько голода, будто он сдерживал себя месяцами. Он не отталкивал — он тянулся навстречу, будто утопал в этом моменте вместе со мной. Я чувствовала, как его пальцы дрожали на моей коже, как он тяжело дышал между поцелуями.

Этот поцелуй был не просто порывом — в нём было всё: боль, желание, страх потерять, и то, что он до сих пор не решался сказать.

Я простонала прямо в его губы, прижимаясь к нему ещё сильнее, будто мне не хватало воздуха, будто только он мог вернуть мне дыхание. Его грудь вздымалась тяжело, руки сжали мою талию так, словно он пытался запомнить каждое моё прикосновение, каждый изгиб моего тела.

Но он не отстранился. Наоборот — его губы продолжали искать мои, жадно, будто боялся, что этот миг — всего лишь сон. А потом он вдруг замер. На одно короткое, мучительное мгновение.

— Амонет... — прошептал он, взглядом обжигая. — Я мечтал об этом... каждую ночь.

Я провела пальцами по его щеке, нежно, дрожащей рукой, и с тихой улыбкой прошептала в ответ:

— Я знаю.

И прежде чем он успел сказать что-либо ещё, я вновь накрыла его губы поцелуем — жадным, безрассудным, горячим. Ночь укрывала нас своей тенью, но в этот момент весь мир исчез. Остались только мы.

Мои пальцы, дрожащие и дерзкие, медленно скользнули к пуговицам на его рубашке. Сердце бешено колотилось, а дыхание срывалось. Я чувствовала, как он напряжён, как внутри него пульсирует то же самое невыносимое желание.

Я расстегнула первую пуговицу... затем вторую... Провела рукой по его шее, ощутив под ладонью тёплую кожу, быстрый пульс. Мои губы прижались к его шее — мягко, медленно, с нарастающим жаром. Он тяжело застонал, сжал мои бёдра и будто на мгновение сдался, но... внезапно резко отстранился.

— Амонет, нет... — голос его был хриплым и надломленным. — Я не могу так... Ты слишком пьяна...

— Дарин... Что ты... — начала я, сбивчиво, не понимая, почему он отстранился, но не успела договорить.

Он просто подхватил меня на руки, словно я ничего не весила, и быстро понёс в сторону моих покоев. Я прижалась к его груди, и всё во мне кричало от желания остаться с ним в той темноте, в том касании, но он оставался железным.

Он мягко опустил меня на постель, поправил покрывало, будто боялся хоть чем-то ранить меня, и, не глядя в глаза, прошептал:

— Утром поговорим... Я не могу так сдерживаться, Амонет... когда ты стонешь в мои губы... — он сжал челюсть. — Но и позволить себе большее, пока ты пьяна... нет.

Он наклонился, коснулся моего лба губами — нежно, едва ощутимо, но от этого прикосновения у меня перехватило дыхание. А затем, будто сбежав от самого себя, он резко развернулся и вышел, почти выбежал из покоев, оставив за собой запах костра, вина и невозможного "если бы".

Солнечные лучи пробивались сквозь тонкую ткань оконного проёма, лениво скользя по моему лицу. Я застонала, не открывая глаз, и медленно приложила ладони к щекам. В голове вспыхивали обрывки вчерашнего вечера, губы Дарина, его дыхание, его руки... Мои губы, мои стоны...

— О святой Ра... — прошептала я, зажмурившись. — Нет... Дарин...

Я быстро вскочила с ложа, подбежала к кувшину, умылась холодной водой, надеясь, что она смоет с меня и вино, и желание, и стыд. Но нет — всё ещё горело внутри.

Выходить совершенно не хотелось. Но надо было. Я натянула простое платье, причесалась кое-как и быстрым шагом направилась в лазарет.

Работа вернула меня к жизни: я обработала пару ран, заварила настой, приготовила обезболивающее с добавлением травы ибн-кетеша и кактусовой мякоти. Всё казалось привычным, всё — как всегда.

Но стоило мне выйти из палатки, как меня тут же перехватила Мира. Она возникла словно из воздуха, вцепилась в мой локоть и потянула в сторону.

— Ну рассказывай! — в голосе звенело нетерпение.

— Мира, о чём ты... — пробормотала я, пытаясь сделать безразличное лицо.

— Не дури мне голову, Амонет, — она закатила глаза. — Ты вчера так и не вернулась, а Дарин с утра ходит такой... рассеянный. И такой счастливый, будто ему сам фараон даровал гарем. Я же вижу — у вас что-то было. Кались.

Я нервно закусила губу, покосилась по сторонам... и сдалась. Вздохнула и тихо произнесла:

— Я... я поцеловала его. Или он меня. Или мы оба... Я не знаю. Я была пьяна, но... это было...

— Горячо? — шепнула Мира с заговорщицкой ухмылкой.

Я зарылась лицом в ладони, сгорая от стыда и смущения.

— Да. Очень. Но потом он остановил. Сказал, что я пьяна... и отнёс меня в покои.

Мира воскликнула, сжав мои руки:

— Ра тебя побери, да он же как из сказаний! Амонет... ты что собираешься делать дальше?

А вот на этот вопрос я ответа пока не знала.

Я устало провела рукой по лицу, ощущая на коже тепло солнца и собственное смущение, которое не унималось с самого утра.

— Я не знаю, Мира... всё так сложно, — выдохнула я, опуская глаза. — Я не жалею о поцелуе... правда, нет. Но мне кажется... я поспешила. Может, не стоило. Я...

— О, Ра, — перебила она, закатывая глаза и рассмеявшись. — Амонет, ты серьёзно?

Я слабо кивнула, а Мира, всё ещё смеясь, покачала головой.

— Мой брат так давно в тебя влюблён, что, мне кажется, он даже не помнит, каково это — дышать, когда тебя нет рядом. Ты только вчера это заметила, а он сгорает изнутри , Амонет. Он смотрит на тебя так, будто ты небо над Нилом, будто ты — свет Ра в его утро и луна в его ночь.

Я смутилась, не зная, что сказать. Мира взяла меня за руки и добавила уже мягко:

— Ты не поспешила. Ты просто... наконец почувствовала то, что он чувствует давно. И теперь тебе просто страшно.

Я подняла взгляд и встретила её уверенные глаза.
Да... страшно. Но не от поцелуя. А от того, что он мог значить слишком многое.

— Может, ты и права, — тихо сказала я, опустив взгляд. В груди всё ещё колотилось — неровно, тревожно, слишком живо.
Я сделала глубокий вдох, пытаясь справиться с этим вихрем внутри, и натянуто улыбнулась:

— Ладно... Я пока не готова к разговору. Пойдем лучше травы собирать. И желательно подальше от поселения. Мне нужно... развеяться.

Мира фыркнула, подбоченилась и, закатив глаза, засмеялась:

— Подальше, говоришь? Да хоть к границе гиксосов — Дарин всё равно тебя найдёт.

Я рассмеялась, но внутри что-то болезненно дернулось.
Да, найдет.
Потому что его глаза всегда были на мне — даже когда я не смотрела в ответ.

Целый день мы с Мирой бродили по лесным опушкам и вдоль берегов, собирая травы, вытягивая из земли корешки, перебирая стебли под палящим солнцем. Я ловила себя на мысли, что чувствую себя легче — будто всё напряжение последних дней немного растворилось в этой прогулке.

— Только представь, — говорила Мира, заглядывая в корзину с пижмой и зверобоем, — если вы с Дарином всё-таки... ну ты понимаешь, то я стану не просто подругой, а ещё и тётей. Я же буду носить своих племянников на руках!

— Мира! — я закатила глаза, но не смогла удержаться от смеха. — Ты невыносима.

— А ты представь, как наши дети будут играть вместе. Такие маленькие, с твоими глазами... — она театрально прижала руки к сердцу. — Да я же их испорчу воспитанием раньше, чем вы успеете заметить!

— Всё, хватит, — я попыталась сделать строгое лицо, но щеки предательски горели. — Если ты не замолчишь, я оставлю тебя без трав для отваров.

Солнце уже клонилось к закату, небо налилось теплым оранжевым светом, когда мы наконец вернулись. Воздух стал прохладнее, в поселении зажглись первые факелы.

Я направилась к своим покоям, сжимая корзинку, но остановилась на полпути. Вдруг... Дарин. Он шёл прямо ко мне, уверенным шагом, с той самой ехидной, но по-детски счастливой улыбкой, которая будто подсвечивала его глаза изнутри.

— О нет, — прошептала я, развернулась и почти вбежала в покои, прикрыв за собой полог. Я прижалась спиной к двери, пытаясь совладать с бешено колотящимся сердцем.

Но не успела сделать и вдох, как полог отодвинулся — он уже был внутри.

Дарин встал в проеме, скрестив руки на груди, его губы тронула знакомая усмешка, но в глазах светилось что-то совсем другое.

— Прячешься от меня, Амонет? — спросил он, медленно заходя внутрь. — Или просто хотела убедиться, что я всё ещё схожу по тебе с ума?

Я застыла, не зная — смеяться или краснеть. Дарин закрыл за собой полог и сделал ещё один шаг ко мне. Его глаза были внимательными, изучающими, и даже через тишину между нами чувствовалась какая-то внутренняя дрожь. Или это была я?

— Я... — выдавила я. — Я не пряталась.

— Нет? — он прищурился. — А вот выглядело именно так.Он подошёл ближе, и я отступила на полшага, упираясь спиной в деревянный стол. Сердце стучало так громко, что казалось, он его слышит.

— Дарин... — прошептала я, поднимая на него взгляд.

— Амонет, — он подошёл вплотную, не прикасаясь, но я уже ощущала его тепло, — я не могу больше делать вид, что не чувствую этого. Что не схожу с ума, когда ты просто рядом. Что ночь... эта ночь — ничего не значила.

Я опустила глаза, но он осторожно коснулся пальцами моего подбородка, поднимая взгляд к себе.

— Я знаю, ты всё ещё не уверена. Я знаю, ты боишься. Я тоже. Но если ты скажешь мне "да", я буду ждать тебя каждый день. Без давления. Просто... быть рядом.

— Дарин... — моё имя сорвалось с губ почти беззвучно. Я провела пальцами по его руке, чувствуя, как он чуть дрогнул. — Я не знаю, что между нами. Всё так запутано. Я боюсь... что сделаю кому-то больно.

— Не отвечай сейчас, — перебил он мягко, — просто... позволь мне быть рядом. Хоть немного. Хоть вот так — стоя перед тобой и сходя с ума от одного твоего взгляда.

Он коснулся моей щеки — бережно, будто я была сделана из хрупкого стекла. А потом его пальцы провели по пряди волос, уложив её за ухо, и он, всё ещё с той самой улыбкой, прошептал:

— Ты пахнешь травами и цветами. И ещё... как дом.

Я рассмеялась тихо, почти нервно.

— И всё же ты странный, Дарин.

— Знаю, — кивнул он, — но я — твой странный. Если ты позволишь.

И мы просто стояли так — в тишине, наполненной чем-то почти священным. Ни слов, ни обещаний. Только двое, между которыми наконец-то что-то начало прорастать.

Легкая улыбка постепенно сошла с его лица, и взгляд стал серьёзным, почти тревожным. Дарин смотрел на меня немного дольше, чем обычно, словно не знал, как подобрать слова.

— Амонет... — произнёс он тихо. — Утром мы уходим.

Я вздрогнула. Сердце забилось тревожно.

— Куда? — спросила я, хотя уже чувствовала ответ. — Это... гиксосы?

Он медленно кивнул, опуская взгляд.

— Не знаю, когда вернусь, — добавил он, почти шёпотом, будто ему самому было больно это говорить.

Меня словно пронзило. Горло пересохло, а в груди образовалась пустота. Я не раздумывая сорвалась с места, шагнула к нему и прижалась всем телом, вцепившись в его рубашку.

— Вернись... — прошептала я в его грудь. — Клянусь Ра, Дарин... вернись. Я буду тебя ждать.

Он обнял меня крепко, его подбородок уткнулся мне в макушку, дыхание сбилось. А потом я услышала его голос — хриплый, сдержанный, но твёрдый:

— Если ты будешь ждать... клянусь всеми богами, я вернусь к тебе. Что бы ни случилось.

Я подняла лицо к нему, а он наклонился и поцеловал меня — медленно, с той нежностью, что прорастает в сердце надолго. В этом поцелуе было обещание. Не романтика на одну ночь, не порыв — а чувство, что способно выжить даже в разгар войны.

Его ладони мягко обхватили моё лицо, тёплые, надёжные, чуть дрожащие от сдерживаемых эмоций. Он смотрел на меня так, будто хотел запомнить каждую черту, каждый изгиб, каждое дыхание. Его лоб едва коснулся моего, дыхание смешалось с моим, и в этот момент мир будто остановился.

Поцелуй был не резким и не голодным — нет, он был глубоким, наполненным чувством, долгожданным, словно Дарин ждал его всю жизнь. Его губы касались моих осторожно, но с каждым мигом становились увереннее, будто страх и сомнение уступали место любви. Он целовал меня так, как целуют не просто женщину — как целуют сердце, душу, надежду.

Моя ладонь легла на его грудь, ощущая сильное, сбивчивое биение сердца. Мы слились в этом поцелуе — искреннем, тёплом, как сама жизнь. Его пальцы прошлись по моим щекам, будто хотел убедиться, что я — реальна, что он не теряет меня.

Когда он оторвался, всего на полшага, глаза его были наполнены огнём и нежностью одновременно. А я не могла вымолвить ни слова, только дышала в унисон с ним, зная — этот поцелуй я запомню на всю жизнь.

Утро было тревожно тихим. Ветер колыхал лёгкую пыль у ворот, словно и он чувствовал, что сегодня из поселения уходит нечто важное. Я стояла рядом с Мирой, крепко сжимая её ладонь в своей. Она не отводила взгляда от уходящих воинов, и я тоже — от Дарина. Он был во главе отряда, его шаг был уверенным, но взгляд... взгляд будто прощался.

Он оглянулся, встретившись со мной глазами, и я сразу сжала губы, чтобы не расплакаться. Его губы едва шевельнулись, но я поняла каждое слово:
— Я вернусь.

Я чуть заметно кивнула, ответив так же тихо, одними губами:
— Я жду.

И он улыбнулся — так, как умеет только он. Сильно, тепло, почти обнадёживающе.

Рядом Мира не выдержала. Её плечи дрогнули, и слёзы побежали по щекам. Я обняла её, прижала к себе, чувствуя, как у неё сдавлено всхлипывает грудь.
— Он... он всегда был единственным, кто у меня был, — прошептала она сквозь слёзы. — Всегда защищал... всегда рядом...

Я погладила её по спине, не зная, что сказать, чтобы унять её боль. Но она вдруг вытерла слёзы, чуть отстранилась и посмотрела на меня уже с мягкой улыбкой, полной боли и надежды:
— Но знаешь... теперь я не боюсь. Он вернётся. Не только ради меня... но и ради тебя, проказница. Я всё видела! Через окно! Вы целовались!

Я удивлённо раскрыла рот:
— Ты... ты подсматривала?

Она рассмеялась сквозь остатки слёз, ткнув меня локтем в бок:
— Не специально. Но с таким лицом, как у Дарина, трудно не заметить. Он светился как факел!
— Мира! — я фыркнула, покраснев, и тоже впервые за утро улыбнулась.
— Ну что? — подмигнула она. — Мой брат влюблён. И, по-моему, это наконец взаимно.

Мы стояли ещё долго, пока их фигуры не исчезли за поворотом дороги. И всё, что оставалось — это держать друг друга и верить, что те слова, что он мне прошептал, обязательно сбудутся.

Прошло три недели. Три долгих, тревожных недели. Дни тянулись медленно, будто сами боги растягивали их в испытание. Мы с Мирой почти не отдыхали — с утра до позднего вечера работали: она собирала травы, а я сушила, варила, измельчала, настаивала. Наши руки пахли полынью, мятой и кровью — даже тогда, когда крови ещё не было.

Мира пыталась держаться, но я видела, как дрожат её пальцы, когда она перебирала коренья. Я подходила, обнимала, гладила по плечу, говорила:
— Он вернётся. Он пообещал. И Дарин никогда не нарушает обещаний.

И вот, в одно утро, когда я, как обычно, умывала лицо холодной водой у входа в покои, в поселении раздался крик:
— Амонет!
Я резко повернулась. Мира неслась ко мне босиком, с растрёпанными волосами и лицом, полным слёз.
— Они идут! — закричала она. — Амонет, они возвращаются!

Словно что-то щёлкнуло в груди, я сорвалась с места и побежала вместе с ней, забыв про всё: про работу, про страх, про утро. К воротам. Мы оказались там, когда первые воины начали входить в поселение.

Не все. Некоторые... не вернулись. Но многие были. Я обвела глазами и сердце дрогнуло — он. Дарин. Он шёл, прихрамывая, его поддерживали два воина, но он был жив. Лицо покрыто пылью, кожа загорела, а на ноге — тугая повязка, на которой проступала кровь. Но он был здесь. Со мной.

Я закричала:
— Дарин!
И бросилась к нему, забыв обо всём. Он едва устоял, когда я обняла его, но сразу прижал меня к себе одной рукой, крепко, как будто боялся отпустить. Его губы коснулись моей макушки, и голос прозвучал хрипло, но с теплом:
— Я вернулся.

Я вскинула голову, взглянула ему в глаза — в них была усталость, боль... и всё то же чувство, которое он не скрывал.

— Быстро! — закричала я воинам. — В его покои! Я обработаю рану там.

— Только аккуратно, — усмехнулся Дарин, — я скучал по тебе.

— Ещё скажешь слово — получишь отвар из самой горькой травы, — пригрозила я и прикусила губу, чтобы не расплакаться от облегчения.

Мира подбежала сзади, крепко обняла брата и прижалась к нему щекой.
— Я знала... я знала, что ты вернёшься. Но теперь тебе лучше быть осторожным, потому что я доверяю тебя Амонет. И если ты хоть что...

— Обещаю, — перебил Дарин и улыбнулся ей слабо, но искренне.

— Тогда я иду в лазарет, — вздохнула Мира, вытирая слёзы и пытаясь взять себя в руки. — Там тоже работы будет немало. А ты, Амонет... — она бросила на меня многозначительный взгляд. — Я доверяю тебе самое дорогое. Береги его.

Я кивнула ей, и в тот момент мне казалось, что сердце вот-вот разорвётся — от счастья, страха и нежности.Дарин был рядом. Он вернулся. И теперь — я не позволю судьбе забрать его снова.

Дарина осторожно уложили на кровать — он старался не показывать боль, но я заметила, как напряглось его лицо, когда воины помогали ему лечь. Как только они вышли, я вошла с подносом в руках — отвар, повязки, мази, всё уже было готово.

— Ну что, герой, — тихо сказала я, опускаясь рядом на колени, — пришло время потерпеть.

— Если ты рядом — я готов терпеть что угодно, — усмехнулся Дарин, но его голос был хриплым от усталости.

— Хватит разговоров, — сказала я мягко и принялась аккуратно освобождать его от одежды, особенно следя за повреждённой ногой. Он не отводил от меня взгляда, глаза сияли, несмотря на бледность лица и ранение.

— Перестань так смотреть, — пробормотала я, чувствуя, как щеки начинают гореть.
— Ты отвлекаешь меня.
— Не могу... я просто... — он выдохнул. — Я скучал по тебе, Амонет.

Я ткнула пальцем ему в бок, заставляя слегка вздрогнуть.
— Хватит. Под таким надзором мне тяжело что-либо делать.

Он рассмеялся, его грудь дрогнула от тихого, но настоящего смеха.
— Ладно, не мешаю. Только заканчивай скорее... а то я не ручаюсь за себя.

Я покачала головой, усмехнулась, но продолжила — бережно, с любовью, обрабатывая рану, перевязывая, прижимая теплую ткань с отваром, пока не убедилась, что всё на месте и боль хотя бы немного утихла.

— Готово, — прошептала я, вытирая руки.

И вдруг — прежде чем я успела отстраниться — он резко притянул меня к себе, за талию, будто все эти три недели ждал именно этого мгновения. Его рука прошлась по моей спине, и он с хрипом прошептал:
— Я скучал.

И прежде чем я успела что-то сказать, его губы впились в мои — жадно, голодно, будто он хотел запомнить вкус, дыхание, всё до последней дрожи. Я вздохнула от неожиданности и прохрипела:
— Дарин! Твоя нога!

— Плевать, — прорычал он прямо в мои губы. — Я столько ночей мечтал об этом, Амонет...

Он целовал меня так, будто боялся снова потерять. Его поцелуй был нежен и одновременно неистовым. Он прижимал меня к себе крепко, но осторожно, как будто не хотел упустить ни одного чувства. Я чувствовала, как дрожат его пальцы на моей талии, как ускоряется дыхание, и как его сердце колотится прямо рядом с моим.

Время будто остановилось.

И в этом поцелуе не было сомнений. Только жажда... И любовь.

Я ещё долго лежала рядом с Дарином, слушая, как его дыхание постепенно становилось ровнее. Он закрывал глаза, но не отпускал мою руку. Я водила пальцами по его груди, по ключицам, по лицу, задерживаясь на линии скул, по которой так часто скользили его взгляды. Он вдыхал мой запах, чуть улыбаясь.

— Мне нужно идти, — наконец прошептала я, поднимаясь на локте. — Мира сейчас одна, а там много раненых...

Дарин открыл глаза, коснулся моей щеки и украдкой поцеловал в губы — нежно, сдержанно, но с тем же теплом.

— Я буду ждать тебя, — тихо сказал он, — всегда.

Я не удержалась и ещё раз провела рукой по его волосам, а затем встала, поправила одежду и вышла из покоев, зная, что его взгляд всё ещё на мне.

В лазарет я вошла почти неслышно, но Мира заметила меня сразу. Она подняла взгляд от трав, а на её лице уже играла довольная ухмылка.

— О, Амонет пришла, — протянула она, — жив-здоров братец, вижу?

Я закатила глаза, промолчала и сразу занялась работой. Один воин держался за плечо — глубокий, но не опасный порез. Я аккуратно промыла рану, наложила мазь и перевязала. Другому пришлось зашивать рваную рану на животе. Он стиснул зубы, но терпел, пока я работала быстро и точно. Мира тем временем подавала бинты и отвары, шепча что-то себе под нос и украдкой поглядывая на меня.

Когда всё было сделано, мы с ней вышли на воздух — небо уже багровело закатом, запах трав и дыма стоял в воздухе. Я вдохнула глубже, вытирая руки о ткань.

Мира толкнула меня локтем в бок:
— Ну, как? Вылечила моего брата, лекарь?

Я усмехнулась и, не глядя на неё, тихо ответила:

— Пока лечила — чуть сама не умерла... от его поцелуев.

Вечером, когда небо окрасилось в оттенки золота и багрянца, я спустилась к Нилу. Тихий плеск воды и прохладный ветерок помогли мне сбросить с себя накопившееся за день напряжение. Я склонилась к воде, окунула ладони и умыла лицо, шею. Гладь реки отражала закат, словно жидкое золото растекалось по поверхности. Я глубоко вдохнула и, собравшись с мыслями, направилась к покоям Дарина.

Шаги мои были бесшумны, как у тени. Я тихо отворила дверь, прикрыла её за собой и замерла на мгновение. Дарин лежал, полулежал, опершись на локоть, и, увидев меня, сразу расплылся в теплой улыбке.

— Ждал мой воин? — прошептала я, словно кошка, медленно приближаясь к нему.

— Всегда, — выдохнул он и тут же притянул меня к себе.

Я села рядом, потом легла, прижимаясь к нему всем телом, впитывая его тепло, его дыхание, его присутствие. Его рука обвила мою талию, пальцы нежно касались моей кожи, будто боялся спугнуть.

— Знаешь, — вдруг заговорил он тихо, взгляд его был серьёзен, — как только я увидел тебя впервые... я уже знал, что буду любить тебя всю жизнь. Даже если бы ты никогда не ответила мне взаимностью.

Я приподнялась на локте и с усмешкой ущипнула его за бок:
— Дарин? — укоризненно прошептала я.

Он засмеялся, хрипло, искренне:
— Это правда. Я никого никогда не любил... но ты... ты смотришь так, будто видишь меня насквозь. Твой взгляд въелся в мою память. Я знал, что пропал, с первого дня.

Я не стала говорить ничего. Слова были лишними. Я просто потянулась к нему и поцеловала — не мягко, не робко, а страстно, будто вся моя душа вырвалась наружу в этот поцелуй. Его губы отвечали так же, с жадностью, с долгим сдерживаемым желанием.

Он знал. Он чувствовал.

Его любовь не была безответной.

Я аккуратно перекинула ногу, села сверху, следя, чтобы не задеть его раненую ногу. Он не сводил с меня взгляда — тёплого, настойчивого, в котором пылала та самая любовь, о которой он говорил. Мои ладони легли на его грудь, я наклонилась и продолжила наш поцелуй. Он был голодным, жадным, будто мы оба слишком долго этого ждали.

Я прижималась к нему ближе, чувствовала, как его дыхание сбивается, как руки скользят по моей спине, будто он пытался запомнить каждую деталь моего тела. Отрываясь от его губ, я опустилась к шее — поцеловала, чуть прикусила, затем к ключицам, оставляя следы, будто отмечала его как своего.

— Амонет... что ты... — выдохнул Дарин, голос его дрогнул, в нём звучала и страсть, и беспокойство.

Но я лишь накрыла его губы поцелуем, не давая закончить, и прошептала прямо в его рот:
— В этот раз ты от меня не сбежишь.

Он ухмыльнулся, сжав мои бёдра сильными руками:
— Что ты задумала, женщина? — голос был хриплым, возбуждённым.

Я не ответила словами. Просто снова поцеловала его, в этот раз медленно, глубоко, и, не отрывая взгляда, потянулась к пуговицам его рубашки. Один за другим они поддавались моим пальцам, ткань соскользнула с его плеч, и я помогла ему избавиться от неё полностью, наслаждаясь видом его тела — тёплого, настоящего, живого. Моего.

И в этот вечер, под сенью покоя, в аромате заката и тихих вздохов, мы принадлежали только друг другу.

Я целовала его жадно, глубоко, с языком, не давая ни малейшего шанса на отстранение. Его пальцы сжимали мои бёдра, сильнее с каждой секундой, и из его груди вырывались глухие стоны, от которых по моей коже пробегали волны жара.

И именно в этот момент я почувствовала его возбуждение — твёрдое, пульсирующее, не оставляющее сомнений. Он чуть отстранился, взгляд стал серьёзнее, почти тревожным.

— Амонет... ты уверена?

Я ничего не ответила — просто сбросила с себя тунику, оставаясь сидеть на нём, полуобнажённая, дышащая тяжело. Обнажённая грудь вздымалась, и в ту же секунду он наклонился и впился в неё губами. Я застонала, прижимая его голову к себе, пока его язык и губы ласкали меня, как будто он хотел впитать мою суть.

—Скажи мне... — прошептал он, глядя снизу вверх, всё ещё сжав мою талию. — Это не сон?

Я наклонилась к его губам и прошептала:

— Самый реальный из всех.

Я прижалась к нему сильнее, прижавшись грудью к его лицу, отдаваясь каждому поцелую, каждому прикосновению его горячих губ и пальцев. Он ласкал меня, будто боялся упустить момент, будто мои стоны были для него дыханием. Грудь была полностью в его власти — он гладил, целовал, чуть посасывал, и дыхание его стало прерывистым, будто он сдерживал в себе что-то большее.

Я почувствовала, как в нём борется желание и осторожность — и тогда моя рука скользнула вниз, туда, где его возбуждение было уже невозможно скрыть. Я провела по его длине — медленно, уверенно. Он откинулся назад и застонал, прикрыв глаза, будто этот жест разрушил остатки его самоконтроля. Я повторила движение — вверх, вниз, и почувствовала, как он напрягся подо мной.

А затем, не отводя взгляда, я направила его в себя и медленно села, впуская его полностью. Наши тела соединились, и я едва сдержала стон, когда он оказался внутри. Он зашептал моё имя, поцеловал в шею, затем ниже — в ключицу, в изгиб плеча, пока я начинала двигаться. Медленно, глубоко, чувственно — я двигалась на нём, чувствуя, как он входит до самого конца, и каждый мой стон сливался с его дыханием.

Он шептал моё имя, целовал шею, грудь, губы, пока я тонула в этом вихре удовольствия, пока всё тело пылало. Его ладони будто изучали меня заново, запоминали каждую линию, каждый вдох и стон.

Я ускорила темп. Уперлась руками в кровать, мои бедра двигались быстро, жадно, с каждым толчком поглощая его глубже. Я чувствовала, как он сжимает мои бедра — крепко, до дрожи, словно боялся отпустить. Его голос стал хриплым от желания, он стонал, прижимаясь ко мне, и повторял моё имя:

— Амонет... Амонет...

В этих шепотах было всё: страсть, боль, зависимость. Ему было хорошо, и я это знала. Он был полностью во мне, и я прыгала на нём — вверх, вниз — каждый раз глубже, каждым движением сводя его с ума. Я видела, как напряглись вены на его шее, как пульс бился в висках. Он больше не помнил о больной ноге, больше не чувствовал ничего, кроме меня.

Ему было хорошо со мной. Настолько, что он схватил меня за талию, и начал двигаться в ответ, сам, жадно, резко. Он входил в меня глубоко, мощно, будто хотел раствориться во мне. Темп стал бешеным, я закричала, не сдерживая больше ни звука, ни себя. Он жадно стонал подо мной, а я ощущала, как наши тела сливаются воедино, как это наваждение поглощает нас с головой.

Я склонилась к его уху, почти прикасаясь губами, и прошептала низко, с жаром:

— Не сдерживайся, Дарин...

Затем впилась в его шею поцелуями, оставляя едва заметные следы, чувствуя, как он напрягается подо мной. Я ускорилась, двигаясь быстрее, глубже, и он, закусив губу, сдавленно застонал. Его руки крепче сжали мои бёдра, и через миг он кончил, мощно вжимаясь в меня, будто хотел раствориться во мне полностью.

Я кончила следом — тело сотрясли пульсации, обволакивающие, горячие, и я осталась сидеть на нём, всё ещё дрожа, прислонившись лбом к его груди. Он дышал тяжело, его ладони ласково перебирали мои волосы.

— Амонет... — прошептал он с хрипотцой. — Ты не оставила мне шанса. Оседлала бедного, больного воина...

Я рассмеялась, не поднимая головы.

— А ты не жаловался...

Я всё ещё лежала на Дарине, наши обнажённые тела покрывала лишь лёгкая тонкая ткань. Его кожа была горячей, дыхание ровным, и каждый раз, когда его грудь поднималась, я ощущала это всем телом. Его пальцы лениво рисовали круги на моей спине, а я проводила рукой по его груди, по ключицам, по щетине на подбородке.

Нам было хорошо. Спокойно. Почти свято.

— Ты прекрасна, — прошептал он, не открывая глаз. — Даже после этого... особенно после этого.

Я улыбнулась и мягко поцеловала его в уголок губ. Он прижал меня ближе, и мы просто лежали, наслаждаясь тишиной, покоем, друг другом.

И тут...

Дверь распахнулась.

Мы оба резко обернулись — в комнату влетела Мира с подносом еды. Всё произошло за долю мгновения: она увидела нас, обнажённых, в одной постели, как я всё ещё лежу на нём сверху, ткань сползла с моего плеча, Дарин едва прикрыт...

Глиняная миска с виноградом и лепёшками упала на пол. Раздался глухой грохот.

— ИСФЕТ! — закричала она, закрыв глаза рукой. — Боже! ГОЛЫЙ БРАТ! ГОЛАЯ АМОНЕТ! О РА, СЖАЛЬСЯ!

И не успела я сказать ни слова, как она развернулась и вылетела из комнаты, хлопнув дверью так, что ткань на окне дрогнула.

Я застыла. Дарин — тоже. А потом он начал смеяться.

Сначала тихо, потом громко, грудным смехом, с хрипотцой.

— О... Ра всемогущий... — выдохнул он, запрокидывая голову на подушку. — Я всю жизнь мечтал испугать Миру, но не ТАК.

— Это не смешно! — шепнула я, прижимаясь к нему плотнее, стараясь накрыть нас тканью. — Она теперь ВСЮ жизнь будет это помнить! Бедная девочка!

— Ну... — он провёл пальцами по моим волосам. — По крайней мере, теперь она точно поймёт, что я нашёл свою любовь. И не с кем-нибудь, а с самой прекрасной лекаркой всех земель Египта.

Я приподнялась и возмущённо уставилась на него:

— Ты... хочешь, чтобы она всем рассказала?!

— Если честно... — он хитро прищурился. — Если ты не возражаешь — пусть знают. Я не хочу больше прятать то, что чувствую к тебе.

Я закатила глаза, но сердце моё билось быстрее.

— Придётся уговаривать Миру молчать. А то меня здесь сожгут как храмовую жрицу.

Дарин засмеялся и потянулся, чтобы поцеловать меня в лоб:

— Если сожгут — сгорю рядом. Только рядом с тобой.

— Ты безумец, Дарин.

Он усмехнулся:

— Но теперь твой  — безумец.

Мы уснули вместе, обнявшись, будто боялись отпустить друг друга даже во сне. Я прижалась к нему всем телом, спрятав лицо у него на груди, ощущая, как ровно бьётся его сердце. Его рука не отпускала мою талию, даже когда дыхание стало глубоким и спокойным.

Утро пришло тихо. Тепло рассвета скользнуло по нашей коже, и я впервые за долгое время проснулась не от тревоги, не от крика раненого... а от поцелуев.

Сначала — лёгкий, почти невесомый, в висок. Потом — чуть дольше, в щёку. Затем я ощутила, как его пальцы ласково касаются моих губ, и услышала его хрипловатый голос, наполненный нежностью:

— Амонет... уже утро. Проснись. Я хочу увидеть твои глаза.

Я чуть нахмурилась от мягкого пробуждения, потом открыла глаза и встретилась с его взглядом. Он улыбался, как будто ночь вернула ему не только жизнь, но и счастье.

Я не сдержалась — потянулась к нему и поцеловала.

— Ты меня разбудил, — прошептала я, прижавшись лбом к его лбу.

— И не жалею ни капли, — ответил он, скользнув ладонью по моему лицу.

Я села на край кровати и, не глядя, нащупала лёгкую тунику.

— Я умоюсь, принесу тебе завтрак. И надо снова обработать твою рану.

Дарин потянулся и лениво прикрыл свою наготу тонкой тканью. Его волосы были растрёпаны, щетина чуть кололась, а сам он выглядел довольным, ленивым хищником.

Положив руки за голову, он с насмешливым видом произнёс:

— Давай, мой лекарь. Я жду. Лучше приноси всё сразу — и отвар, и еду, и поцелуи.

Я закатила глаза и, вставая, бросила через плечо:

— Оденься хоть немного. Если Мира снова тебя увидит голым — она не переживёт. Её сердце не выдержит второго шока.

Дарин громко рассмеялся, и его смех догонял меня до самых дверей, пока я не вышла — всё ещё чувствуя на губах его утренние поцелуи.

Я быстро умылась, чтобы прогнать остатки сна и скрыть до предела довольное выражение лица. Внутри всё ещё горело... не от стыда — от нежности. Оттого, что он был рядом. Что жив. Что теперь — мой.

На кухне Мира уже что-то резала, сосредоточенно, будто не заметила, как я вошла. Но стоило мне только взять в руки чашу с фруктами, как она медленно повернула голову и прищурилась:

— Ну, ну, лекарь... И как состояние моего брата сегодня? — с ударением на «состояние».

— Рана почти не кровит. Дышит ровно, — ответила я нарочито сухо, беря ещё один поднос. — Я бы даже сказала, в отличной форме для человека, едва не лишившегося ноги.

Она прикусила губу, сдерживая улыбку:

— Ага. А под утро у него не открылась другая «рана»? В области сердца, например? Или ниже?..

Я чуть не выронила кувшин с отваром:

— Мира!

— Что, я просто волнуюсь за его здоровье! А ты у нас теперь кто — личный лекарь или... будущая Кара?

— Тебе лечить кого-то не мешает твой острый язык? — усмехнулась я, стараясь выглядеть невозмутимой, но щеки вспыхнули сами собой.

Мира подошла ко мне ближе, заговорщически:

— Просто скажи одно: ты счастлива?

Я замерла. Потом кивнула. Медленно, но уверенно.

— Да.

И она, улыбаясь, мягко толкнула меня в бок:

— Вот и всё. Тогда иди и корми своего воина. Он, наверное, голодает не только по еде.

— Мира! — всплеснула я руками.

— Ладно, ладно, иду в лазарет а затем зайду к вам ! — отмахнулась она, уже смеясь. — Но если он снова будет голым — на этот раз кидай одеяло заранее!

Я вышла, покачивая головой. Улыбка не сходила с лица. Поднос в руках дрожал, но сердце — было спокойно. Дарин ждал меня. А я шла к нему.

Когда я вошла в его покои, Дарин уже сидел на постели, облокотившись на подушки, с лёгкой тканью, наброшенной на бёдра. Его волосы чуть растрёпаны, кожа теплая, смуглая от солнца и рубцов, а взгляд — почти мальчишеский. Он встретил меня с той самой улыбкой, от которой я забывала дышать.

— О, мой завтрак и моя лекарь пришли одновременно. Какое счастье, — сказал он, потянувшись, отчего ткань чуть сползла вниз, и я тут же резко отвернулась.

— Дарин, хоть завяжи узел покрепче, если не хочешь снова травмировать мою подругу, — пробормотала я, ставя поднос на столик рядом. — Мира до сих пор морщится, когда слышит твоё имя.

Он рассмеялся:

Я вскинула на него брови и кивком указала на его ногу:

— Сейчас я всё осмотрю и перевяжу  повязку. А потом можешь флиртовать хоть с подушкой.

Я аккуратно опустилась рядом, снимая бинты. Дарин молчал, только наблюдал, как я касаюсь его кожи, как подношу отвар, смачиваю ткань, перевязываю. Его пальцы вдруг оказались на моём запястье.

— Ты очень красива, когда злишься, — прошептал он, и я едва не уронила иглу.

— Дарин... — пригрозила я ему взглядом, но не выдержала — улыбнулась.

Он вздохнул и сказал уже тише:

— Ты правда будешь рядом, пока я восстанавливаюсь?

Я посмотрела ему в глаза, и вся лёгкость растворилась. Осталась только искренность.

— Я буду рядом, пока ты не будешь танцевать у костра с остальными. И даже после этого.

Он наклонился и поцеловал мою ладонь, не сводя с меня взгляда:

— Ты — моё исцеление, Амонет. Даже если бы ты не была лекарем.

Я вдруг ощутила, как к горлу подступает тепло. Я накрыла его руку своей и тихо сказала:

— А ты — мой дом. Хотя бы на какое-то время.

Мы сидели рядом, тишина между нами была мягкой, как ткань, в которую он был завернут. Я видела, как он снова расслабляется, чувствует себя в безопасности. И пусть впереди будет новая буря — сегодня мы были вместе. И этого было достаточно.

5 лет.

Солнечный свет мягко заливал двор, ветер еле заметно шевелил занавеси на окнах, и где-то вдалеке перекликались птицы. Я вышла из дома, поправляя волосы, и не успела сделать и пары шагов, как раздался звонкий голос:

— Мааама! — раздался смех. — Я к тёте ! Вы с папой опять целуетесь!

— О, святой Ра... — пробормотала я, подол платья в руках, бросаясь за нашей дочкой, босоногой, растрепанной, с блестящими от восторга глазами.

— Сетна! Стой, вернись, дикое дитя любви!

Она только захихикала и побежала быстрее, щёки пылали, а в голосе звучал вызов. Я почти догнала её, но в этот момент из своих покоев вышла Мира — спокойная, величественная, с тем выражением лица, которое говорит: «Я всё знаю, просто притворяюсь, что нет».

— Иди сюда, моя ласточка, — сказала она, подхватывая Сетну на руки. Девочка вильнула, обвила её за шею и вцепилась, как маленький обезьянёнок.

— Тётя Мира, а мама с папой опять...

— Я догадываюсь, — засмеялась Мира, щекоча ей живот. — И знаешь что? Я посижу с ней. А ты иди... побудь с моим братом наедине.

Я улыбнулась с благодарностью, провела пальцами по щеке Сетны и уже собиралась развернуться к дому, как вдруг позади меня раздалось низкое, тёплое:

— Моя сестра лучшая на свете.

И в ту же секунду сильные руки подняли меня с земли, и я едва не вскрикнула, смеясь. Дарин прижался ко мне, его губы коснулись моей шеи — медленно, с лаской, и я откинула голову ему на плечо.

— Дарин! — засмеялась я. — Ты же напугаешь соседей!

— Пусть завидуют, — пробормотал он, не переставая целовать. — Ты моя, и я всё ещё с ума схожу от тебя... спустя пять лет, Амонет. Даже сильнее, чем в тот первый день.

Он нёс меня на руках обратно в дом, и я, прижавшись к нему, прошептала:

— А я всё ещё жду тебя каждый раз, когда ты уходишь. Даже если знаешь дорогу назад.

Он посмотрел на меня снизу вверх с той самой улыбкой — уставшей, озорной и по-настоящему счастливой.

— Я всегда буду возвращаться. К тебе.

Мы стали настоящей семьёй. Не просто парой, не просто любовниками. Мы стали домом друг для друга. Мирой, нашей дочерью, нашими воинами, всеми, кто выжил, остался, вернулся и прижился.

Мира теперь тоже была лекарем — настоящим. Я обучила её всему, что знала. И она училась с такой отдачей, с таким жаром, что иногда мне казалось, будто она давно должна была пойти по этому пути. Мы часто работали вместе — в лазарете, в поле, с травами, с настойками. Она больше не была только сестрой Дарина. Она стала моей. Моей родной.

Я стала женой Дарина. По-настоящему. Со всеми клятвами, что мы дали друг другу на рассвете перед ликом Ра и под тихую улыбку Миры. Без громких праздников, но с сердцами, бьющимися в унисон.

И вот сейчас мы снова были вдвоём.

Сидели рядом, в нашем доме, в том самом, что Дарин построил почти собственными руками. Он сидел на низком диване, я — у него на коленях, и он целовал меня. Словно ничего не изменилось. Словно мы были всё ещё теми — юными, голодными друг по другу, будто этот поцелуй — первый и последний.

Его губы тянулись к моим — настойчиво, жадно, но так бережно, что в груди щемило. Он целовал меня так, будто я была священным даром, которого он не заслуживает, но за которого готов бороться до последнего вдоха. Мы будто дышали друг другом, растворялись в этом моменте. Его рука скользила по моей талии, я перебирала пальцами его волосы. Всё было как раньше... и в то же время — намного глубже.

Но я знала, что должна сказать. Тёплый комок счастья в груди не давал молчать.

Я поднялась и подошла к окну. Лёгкий ветерок тронул занавески. Я посмотрела на улицу, где Мира кормила Сетну медовыми лепёшками. Повернулась к нему. Он всё ещё лежал, раскинув руки, с довольной улыбкой.

— Дарин, — позвала я мягко.

— Хм?

— У нас будет второй малыш...

Он тут же поднялся. Сел, ошарашенно посмотрел на меня, а потом — без слов, только с тем самым сиянием в глазах — подошёл ко мне и встал на колени. Обнял мой живот, приложил к нему щёку, как будто слышал уже биение нового сердца.

— Я... я самый счастливый человек на свете, Амонет. — прошептал он дрожащим голосом.

А потом он встал, прижал меня к себе и поцеловал — не сдерживая ничего. Поцелуй был жадным, горячим, полным восторга, любви и нетерпения. Как будто ему снова было двадцать, как будто он снова боялся, что потеряет меня. Его руки обвивали меня, как будто я была всем, что у него есть. И, может быть, так и было. А я отвечала ему — всем телом, всей душой, каждым воспоминанием, каждым "да", что когда-либо шептала ему.

Потому что это был он.

Мой Дарин.

Мой дом.

Мой всегда.