Оазис под звездным небом
Я проснулась от боли, тупой и глухой, будто она жила теперь внутри меня. Мир слегка покачивался, и только тогда я поняла — мы плыли. Воздух был пропитан сыростью воды и солоноватым запахом крови, которой, казалось, было слишком много за последние сутки.
Я едва повернула голову — рядом, сидя, спал Амен.
Он не лежал — просто сидел, склонившись немного вперёд. Его рука лежала на моей, как будто он держал меня даже во сне, не позволяя ускользнуть. Его лицо было в чужой крови, засохшей, оставшей следы на шее, подбородке, висках. Казалось, он не смывал её. Может, не хотел.
Я тихо приподнялась на локтях. Доска подо мной заскрипела, и его глаза тут же открылись. Он взглянул на меня — не резко, не испуганно, а сразу мягко, будто знал, что я очнусь именно в этот миг.
— Калифа...? — мой голос был слабым, едва слышным, как будто я боялась услышать ответ.
Амен ничего не сказал. Он просто потянулся ко мне, обнял обеими руками, прижал к своей груди. Его дыхание было тяжёлым, сердце билось быстро. Он не произнёс ни слова, но в этом молчании было всё.
И тогда я разрыдалась.
Громко, не сдерживаясь. Всё, что я держала в себе — вырвалось наружу. Я хваталась за его плечи, за его грудь, зарывалась лицом в его шею, как будто могла спрятаться от боли. Амен держал меня крепко, позволяя мне кричать, рыдать, падать в это горе, не отпуская ни на миг.
Прошло уже несколько недель, но время будто застыло. Каждый день сливался с другим — одинаково серый, пустой, болезненный. Я лежала на своей постели, в тишине, закрывая глаза не чтобы уснуть, а чтобы не видеть. Не вспоминать.
Я не хотела жить.
Ни утренний свет, ни шум реки за окнами, ни дыхание ночи не приносили утешения. Мой мир оборвался в ту ночь, когда сердце моей сестры перестало биться у меня в руках.
Амен был рядом. Всегда.
Он поил меня водой, терпеливо приподнимая мою голову, словно я была хрупкой фарфоровой куклой. Он кормил меня с рук, даже когда я отворачивалась, даже когда я отказывалась, плакала, молчала. Он не сердился, не уговаривал — просто был.
Иногда он садился у моей постели, тихо наблюдая. Его лицо — всё то же решительное, сильное, но теперь в нём была тень боли, тень моего горя, которую он, казалось, нёс вместе со мной.
Он не говорил о Калифе.
Не напоминал.
Не требовал.
Но каждый раз, когда я просыпалась среди ночи от слёз, он уже был там. Протягивал мне руку. Обнимал. Шептал:
— Я здесь. Я не уйду.
И я верила ему. Только ему.
Но боль не отпускала.
Пока что.
Всё это время Исида была рядом. Моя тихая тень, мой маленький страж.
Она лежала рядом, свернувшись клубком у изножья постели, иногда забиралась ко мне и ложилась на грудь, точно зная, где болит сильнее всего.
Она не мяукала, не просила внимания — просто была.
Тёплая, мягкая, будто сама нежность пришла в облике кошки.
Я чувствовала, как её тихое, ровное дыхание убаюкивало мои слёзы.
Иногда она касалась лапкой моей щеки, словно пыталась стереть боль.
И в те минуты мне казалось, что Исида действительно забирает часть моей скорби, перенося её на себя, чтобы мне стало хоть немного легче.
Она не говорила, но понимала всё.
Потому что настоящая любовь — даже в молчаливом существе — не требует слов.
Мира приходила каждый день, и, хотя я ничего не просила, она всегда знала, как подойти. Она была рядом, тихая и спокойная, как нежный ветер, который приходит, чтобы утешить.
Она садилась рядом со мной, на краю постели, и всегда начинала с того, что гладила мою руку, словно это было единственное, что она могла сделать, чтобы показать свою заботу.
— Ты ведь знаешь, что время лечит, Амонет? — начинала она с мягкой улыбкой. — Скоро будет легче. Ты не одна.
Но я не могла слушать такие слова, не могла поверить в них. Вместо этого, она продолжала, зная, что мне нужно было что-то, что отвлечёт от боли, что-то, что напомнит мне о том, что этот мир всё ещё не потерян.
Мира начинала рассказывать мне истории из своего поселения, где жизнь текла спокойно, а люди жили так, как если бы ничего страшного не происходило. Она рассказывала о том, как они выращивали зерно, о маленьких победах местных жителей в ремеслах, о том, как дети пели на праздниках, а старики рассказывали свои мудрые сказки у костра.
— Вот, например, было у нас одно лето, когда в деревне появилась новая девочка, её звали Сахара, она была такой же, как ты, — молчаливая и не открывавшаяся людям. Но однажды она запела у костра, и все пришли слушать. Ты бы видела, как она была в тот момент, как её голос звенел в воздухе.
Мира продолжала рассказывать мне такие простые, но удивительные истории, пока я не начинала немного расслабляться. Мне было трудно, но её голос, её теплые слова, её поддержка — всё это было как тихий свет в темном тоннеле, который я не могла увидеть сама.
Иногда, когда я всё же смотрела ей в глаза, в её взгляде было что-то такое, что напоминало мне, что я не одна, что мир не завершился, что даже в самых темных моментах можно найти какой-то свет.
В один из вечеров, когда тьма медленно поглощала свет, я сидела у окна, глядя на темнеющий Нил. Время пролетало незаметно, и всё вокруг казалось таким далеким и неважным, даже если кто-то пытался меня утешить. Но он пришёл.
Дарин тихо вошёл в комнату и, не говоря ни слова, сел рядом со мной на край постели. Он был не тороплив, но в его действиях была какая-то мягкая решимость, не требующая внимания. Он не пытался нарушить тишину, он просто сидел, молча, рядом.
После нескольких мгновений, он погладил меня по руке, едва касаясь, словно боясь даже ненароком задеть. Это было так тихо, так осторожно, как если бы он сам не знал, что я ощущаю в этот момент.
— Амонет, если тебе что-то нужно, я сделаю всё. Только скажи, — его голос был низким, но в нем была тревога, почти шёпот. Он не ждал, что я сразу отвечу, он просто был рядом, готовый помочь в любой момент.
Я не могла найти слов, не могла поверить, что мир всё ещё оставался таким, каким он был. Но всё же, я подняла взгляд. Тот взгляд, который был полон бездны. Он встретился с его глазами, полными искренности и заботы.
Я молча сжала его руку, сильнее, чем ожидала сама. Молча, но с благодарностью, которая не нуждалась в словах. В этот момент, несмотря на всё, что было потеряно, я почувствовала, что хотя бы здесь, хотя бы с ним, я не совсем одна.
Дарин не спешил, он был тих, словно слова, которые он собирался сказать, были важными, и он хотел выбрать их с особым вниманием. Он взглянул на меня с такой глубокой искренностью, что в ту минуту мне казалось, что все вокруг исчезло, остались только мы двое.
— Когда я впервые увидел тебя, мой мир застыл, — его голос был мягким, почти хриплым, как если бы каждое слово давалось ему с трудом. — Ты так красива, Амонет. Ты так умна. Я смотрел за тобой, как ты ходила к реке, собирала травы, и я не мог оторвать от тебя взгляда. Он сделал паузу, словно пытаясь осмыслить, как всё это объяснить. — Мне кажется, я полюбил тебя в ту же минуту, как только увидел, в ту же минуту, когда увидел твои глаза и твою улыбку.
Он замолчал, но я могла ощущать каждое слово, как если бы оно проникло в самые глубины моего сердца. Его признание было таким простым, таким настоящим. Я молчала, не зная, что ответить, и в то же время, в душе что-то дрогнуло, что-то, что я уже давно боялась потерять.
Дарин медленно взял мою руку, его прикосновение было столь нежным, что казалось, я могла бы раствориться в этом мгновении. Он осторожно коснулся своей щеки тыльной стороной моей ладони, и я почувствовала, как его дыхание стало чуть глубже, как если бы каждый его вздох был привязан к каждому движению его руки.
Он поцеловал мое запястье, и в этот момент я не могла отвести взгляд от его лица. В его глазах была смесь нежности и боли, как если бы он не мог понять, почему эта любовь так сложна, так невозможна.
— Ты как оазис в бескрайней пустыне, Амонет, — его голос был низким, почти шепотом, и каждое слово казалось вырывающимся из его души. — Я ищу тебя в каждом порыве ветра, но ты всегда остаёшься за горизонтом, невидимая и недосягаемая. Он замолчал на секунду, как если бы искал в себе силы продолжить. — Моя любовь к тебе, как песок, я держу её в руках, но она ускользает, как если бы ты и не была никогда рядом.
Его слова эхом отозвались в моей груди. Я смотрела на него, пытаясь понять, что именно он чувствует, и почему его любовь казалась такой невозможной, несмотря на всю силу, которую он вкладывал в каждое своё слово.
Я молчала, не зная, как ответить.
Я смотрела на него, и слова, которые я собиралась сказать, не могли выйти. Я чувствовала, как его признание всё ещё звенит в моей душе, как тяжело, но в то же время больно быть между двумя мирами. В моих глазах горела неуверенность, а сердце отзывалось эхом на его слова. В какой-то момент, наконец, я собралась с силами и сказала тихо:
— Дарин, — я не знала, что могу добавить, но его взгляд был полон такой искренней тревоги, что мне нужно было хотя бы попытаться. — Я... я не знаю, что чувствую. Но я...
Он кивнул, как будто знал, что будет дальше. Его глаза, наполненные болью, но в то же время пониманием, встретились с моими, и он сказал, не давая мне закончить:
— Я знаю, Амонет, ты любишь его. Он вздохнул и добавил с лёгкой грустью в голосе: — Я надеюсь, он никогда не причинит тебе боли.
С этими словами он повернулся и ушёл. Он не оглядывался, но я почувствовала, как его шаги всё дальше уносят его от меня. Однако, перед тем как исчезнуть из поля зрения, он один раз обернулся. В его взгляде был прощальный жест, невыразимый и молчаливый, как если бы он оставил частичку себя в этом моменте, а потом исчез в темноте, оставив меня наедине с мыслями и чувством неведомой боли.
Вечером, когда тьма начала окутывать город, я почувствовала, что всё-таки могу встать. Моё тело, истощённое горем и переживаниями, всё ещё чувствовало тяжесть утрат, но я сделала первый шаг — пошла к реке. Там, среди тишины и спокойствия, я умылась, пытаясь смыть хотя бы часть боли, которая оставалась внутри. Вода холодная, как лед, ощутилась на коже, словно она была способна очистить меня хотя бы на миг. Я немного успокоилась и решила вернуться.
Когда я зашла в покои Амена, он тут же поднял взгляд от того, чем занимался, и подошёл ко мне. Его глаза сразу наполнились тревогой, и, словно инстинктивно, он взял меня за лицо, его руки тёплые и сильные, будто они могли уберечь меня от всего мира.
— Амонет, ты наконец-то встала, душа моя? — спросил он, его голос был мягким, но в нём ощущалась забота и беспокойство.
Я не ответила сразу. Просто обняла его, спрятав лицо в его груди, как будто именно в этом моменте я могла найти хоть малую частичку утешения. Я прошептала, едва сдерживая слёзы:
— Амен, в моей жизни было так много боли... Но Калифа — единственная, благодаря кому я жила.
Я чувствовала, как его руки сжимаются вокруг меня ещё крепче, как будто он хотел передать мне свою силу. Он поднял мой взгляд, и в его глазах был тот свет, который я так давно искала.
— Душа моя, — сказал он, его слова проникали в самое сердце, — я никогда не причиню тебе боли. Я убью любого, кто осмелится сделать тебе больно. Я исцеляю твою душу, и все, что я могу тебе предложить, это защиту и любовь.
И тут он добавил, с таким огненным взглядом, что я почувствовала, как его слова согревают меня:
— Ты — мой свет в хаосе, и как бы ни бушевала буря, любовь к тебе не погаснет, как не гаснут звёзды, скрытые облаками.
Его голос стал мягче, а глаза полны обещаний, которые согревали, как жаркое солнце. Всё, что он сказал, проникло в меня, в самую суть, и я поняла, что больше не хочу никуда уходить, потому что рядом с ним я чувствовала, что могу пережить даже самые страшные ночи.
Я потянула его к себе, мои руки мягко обвили его шею, и я прижалась к его груди, чувствуя тепло его тела. Всё, что было вокруг, исчезло в этот момент — не было ни боли, ни страха. Был только он, и я, единственная цель и смысл всего, что оставалось.
Я нежно, аккуратно коснулась его губ, чувствуя, как они немного приоткрыты, ожидая. Мой поцелуй был таким тихим, как шепот ветра, едва касавшийся поверхности воды. Я не торопилась, не хотела, чтобы этот момент прошёл слишком быстро. Я хотела впитать каждую секунду, каждое его прикосновение, каждый отголосок того, что между нами.
Он не отстранился, наоборот, его руки крепче обвили меня, и с каждым его движением я чувствовала, как его поцелуй становился ответом — медленным, но полным чувства. Он не спешил, его губы отвечали на мой поцелуй так же спокойно, как если бы он хотел показать, что всё вокруг нас могло измениться, но это — единственная константа. Этот поцелуй был обещанием, обещанием того, что ничего и никто не разорвет нас.
Я закрыла глаза, чувствуя, как его дыхание сливается с моим, и всё вокруг снова становилось неважным, потому что мы были вместе.
