part 12
— Ну, вы долго так сидеть будете? Уходите быстрей! — голос точно женский и мягкий очень. Да и сам человек, в черный плащ замотанный, по фигуре своей кажется маленькой хрупкой девицей.
А Ваня с Сережей смотрят удивлённо. Их что, пришли спасать?
— Я от Александра, — поясняет незнакомка, — следуйте за мной, и как можно быстрее, — и скрывается в ночной темноте.
А Сережа времени зря не теряет. Он на руки Ваню израненного берет, стараясь ран не касаться. А тот за плечо его кусает, чтобы стонов болезненных не издавать. Били ведь сильно, кнут почти до костей добрался, оставляя мясо и кожу висеть на теле исхудавшем.
А незнакомка ведет их на задний двор. Там две лошади белые к дереву привязаны. Она отвязывает одну лошадку, ближе подводя, пока Сережа Ваню на ноги ставит, оставляя придерживаться за ствол дерева рядом стоящего.
Пешков на лошадь залазит, Ване руку подавая, и тот вскарабкивается сквозь боль, руками со спины торс кудрявого блондина обхватывая.
Девушка тянет им пакетик тряпочный.
— Там еда с водой и денег немного. Всё, что собрать успела, — она смотрит обеспокоенно, и Сережа уже двинуться хочет, но Ваня останавливает.
— Как Вас зовут, чудесная незнакомка-спасительница? По гроб жизни я вам обязан.
— Елизавета. Но благодарности мне ни к чему. В моей душе и душе моего отправителя лишь искреннее желание помочь победить несправедливость.
— Буду жив, свидимся ещё. Я отплачу, чем только скажите, чудесная незнакомка-спасительница.
— Ну, это потом. Обязательно ещё свидимся, а сейчас... Езжайте! Времени осталось мало... Езжайте отсюда быстрей! И сберегите себя! — но дальше её никто не слышал. Они мчались на лошади вперед, в неизвестность, навстречу им лишь дул холодный ещё ветер. Звезды горели ярко, а луна постепенно сменялась на солнце, заставляя и звезды рассеяться незаметно.
***
Они остановились только светлым утром, где-то в пшеничном поле. Солнце уже всю пекло, и голова была слишком горячей. Спасал только уже совсем теплый ветер, сквозь который они пробирались на белогривом коне всё дальше и дальше.
Крепостной привязал лошадь к столбу, а после аккуратно спустил Ивана, садя на землю и сам садясь рядом.
Он развязывает пакетик, доставая горбушку хлеба, запечённый картофель и две средних фляжки воды.
Бессмертных жадно набросился на воду, после переходя к еде и ломая хлеб пополам, уплетая за обе щеки вместе с Сережей.
Наевшись, Серёжа упал в золотистые колосья, сжимая чужую руку.
— Вань, а что потом?
— Неважно. С тобой мне неважно ничего. Главное, что сейчас всё хорошо, — неизвестность и правда не пугала. Вряд-ли его что-то может испугать рядом с любимым человеком, кроме как его потеря. Но Серёже сейчас ничего не угрожало. От того на душе было спокойно. Только полосы на спине болели сильно, но Ваня старался о них не думать.
А Сережа старался причинить любимому как можно меньше боли, когда обхватывал его плечи и целовал. Нежные поцелуи, в которые вкладывались все чувства. Улыбка на губах. Сияние глаз, и зеленых, и карих. Они смотрели друг на друга долго с улыбкой. Сережа шептал что-то о любви и гладил по голове. А Ваня нежился, распадаясь от таких действий на крупицы и снова собираясь.
— Ну так... А Вы когда-нибудь любили? — Сережа снова обратился с этим вопросом. Вернулся к нему спустя время, желая услышать очевидный ответ.
— Да. И это действительно прекрасное чувство, — а Ваня заулыбался, глядя в медовые глаза своего единственного.
— Настолько сильное, что разлюбить Вас у меня никогда не выйдет, — продолжил крепостной, разделяя ответ русого.
— А у меня Вас. Вы моя любовь самая первая, сильная и искренняя.
— А Вы моя единственная чистая и самая нужная.
А после они аккуратно укладываются в колосья, скрываясь от палящего солнца и решая немного вздремнуть. Не расплетая пальцы рук.
***
Ваня просыпается, от кажется, слишком палящего солнца. Потому что уж очень жарко становится до стекающих капель пота со лба. Но, просыпаясь, он никакого солнца яркого над головой не видит. Напротив, там образуются серые-серые тучи, что, кажется, вот-вот повлекут за собой дождь.
Но, вернув взгляд на землю, он замирает со стойким отражением ужаса в глазах.
Ваня просыпается в огненном кругу на горящем пшеничном поле.
***
— Сереж? Сереж? Сереженька?! Что происходит? — Ваню трясет крупно. А Пешков, что минуту назад глаза разомкнул и сам не понимает.
Где-то там уже давно в огне раздаются вопли заживо сгорающей лошади, что была привязана к столбу. Сережа смотрит в огонь, понимая, что помочь не сможет, кажется, даже себе. Впереди не видно ничего, кроме огня, что приближается слишком быстро.
Пешков Ваню на плечи подсаживает, заставляя ещё дальше посмотреть.
— Сережа, там всё в огне! Всё в огне! Ты слышишь?! — он кашляет из-за застелившего горло дыма.
Через огненный круг, в котором они оказались, не пробраться совсем. Пламя плотно застилает любой возможный проход. И убежать возможности нет.
— Кажется, поле от жары загорелось, как и прошлым летом было, помнишь? — старается говорить спокойно до последнего.
Крепостной и сам паникует не меньше, но Ваню истерящего к себе за руку притягивает и целует. Всё с той де нежностью и робостью, выдыхая тому в рот и обнимая крепко.
— Мы не выберем..ся, да? — говорить становится сложно из-за дыма, окутывающего легкие. Оба чувствуют, как постепенно становится до невозможности жарко.
— Выхода нет, Вань, — и Ваня сотрясается в немом рыдании. Ваня смотрит на небо, где грозовые тучи собираются. Ваня с себя кожу содрать хочет внезапно. До того жарко, до того близко огонь.
Они снова птицы в клетке. Только на этот раз клетку им предоставила сама судьба.
И русый юноша крестится, смотря на небо, моля Бога о пощаде.
А Серёжа роется в том пакете, что Елизавета отдала. Он ужасно хочет пить. В глазах уже темнеет и дышать становится трудней. Он находит фляжку воды, но этого явно мало для того, чтобы выбраться. Он находит небольшой кинжал (холодное колюще-режущее оружие разряда ножевых), завернутый в ткань и вспоминает...
— К черту "всё хорошо будет". Обещай, что мы всегда и везде будем вместе, — единственное, что сказать успевает, голосом убитым, до того, как палач возвращается.
— Обещаю, — наконец-то говорит уверенно, игнорируя чужое присутствие. И в глаза любимые глядя. В стеклянные.
И Серёжа замирает с кинжалом в руках, смотря в пустоту. Он точно не хочет сгореть заживо.
А Бессмертных смотрит прямо на него, садясь рядом и хватая чужую ладонь.
— Серёж...
— Я обещал, что мы уйдем вместе, Вань.
— Значит, уйдем, — и он притягивает крепостного за шею, целуя, как в последний раз.
А отрываясь, снова кашляет сильно и припадает к земле, пытаясь спастись от пламени, что так быстро приближается к ним.
Выхода нет. Но сегодня они не сгорят заживо.
А Сережа остерё кинжала себе в грудь направляет, держась за клинок двумя руками и тоже плача, уже не боясь.
Ваня снова садится насколько только можно ближе, трясущимися руками обхватывает чужие и острие переставляет на себя. Металлом сквозь ткань касаясь грудной клетки, где быстро сердце бьётся. Он чувствует руку на своей щеке. Ластится.
— Боишься? — но Ваня головой в отрицании мотает, смаргивая соленые слезы.
— Но... Я не смогу убить тебя, Вань, — и у Сережи из глаз слезы струйками льются, но он продолжает рукой лицо чужое поглаживать.
— Значит, я позабочусь о нас двоих. Мне же придется когда-то это сделать... — Ваня улыбается сквозь слезы, истерически и раздосадованно усмехается. Он чувствует, как чужая рука возвращается на место, обхватывая кинжал и руки Бессмертных на нём.
Острие снова возвращается к Пешкову, а Ваня приближается, дыша в самые губы.
— Больно не будет, — Сережа говорит тихо, глядит в глаза, глотает слезы. А после приближается, убирая последние сантиметры между ними, и целует.
— Я люблю тебя, — Бессмертных успевает сказать, прежде чем его губы накрывают чужие, а руки Сережины проталкивают в себя кинжал.
Ваня целует до последнего, чувствуя, как любимый тает в его руках, а после опускает бездыханное тело на землю. И слезы льются с новой силой.
Он ложится тому на грудь, больше не чувствуя стука его сердца. И кинжал всё тот же направляет уже на себя.
— Я с тобой навсегда, — говорит уже мертвому телу, с придыханием, ведь огонь заполонил всё уже в каких то жалких пяти метров от них.
И когда всем телом чувствует невозможный жар, вонзает остриё и в себя, поражая грудную клетку и поддаваясь вперед, постепенно разжимая руки, отпуская клинок, но оставаясь лежать на чужом теле.
А в ночь идет дождь. Тот, который они так ждали. Который мог бы стать спасением. Он тушит весь огонь на огромном пшеничном поле. Гром гремит так оглушительно сильно, что барабанные перепонки вот-вот лопнут. Последние уголечки задувает сильный ветер, и погоревшее поле остаётся в покое.
Как и два тела, которые находят следующим утром. Неподалеку валяется скелет лошади, а чуть дальше два человеческих скелета.
У них все то же положение, и руки скреплены в замок. Всё также.
И прилюдная казнь, и ссылка в Сибирь за укрывательство отменяются. Назначаются похороны. С общим гробом, могилой, и только кресты деревянные не одни на двоих.
Александр раздосадованно смотрит на свежую могилу, ведь тоска по лучшему другу накрывает быстро. А Елизавета утыкается ему в плечо:
— Не уберегли себя они, Саш... Не уберегли, — тот обнимает за плечо и кладет на могилу два красивых цветка астры и венки могильные, что любезно предоставила старая травница, у которой Серёжа когда-то прятался от власти.
Саша хлопает возлюбленную по плечу. И они постепенно отдаляются от кладбища.
А на утро следующего дня на свежей могиле находятся два кроваво-красных цветка — георгины. И Дашино сожаление о содеянном, которое пришло слишком поздно.
Первая любовь ведь такая чистая и невинная, но жестокая и коварная.
______________________________________
Ну вот и всё, плакать разрешается.
Я честно старалась над написанием этого фанфика. И в целом писать про другое время для меня было чем-то новым. Поэтому надеюсь, что я достаточно выложилась, ведь всё это — писалось 14-летней девочкой, и всю информацию я брала с интернета.
Спасибо за теплые слова в мой адрес, мне безумно приятно их читать, правда. Вы у меня лучшие♡