part 11
Просыпаясь на рассвете, первое, что Ваня видит — Серёжа. И он сперва себе даже поклясться готов, что сон это всё был, но, осмотревшись вокруг, в реальность возвращается.
Они сидят в темнице, больше на подвал похожей, на полу сыром и холодном. Крепостной спит всё ещё. Он держит их руки в замке слабом и сопит тихо, прислонившись к стене холодной, голову свесив, едва касаясь чужого носа. Ваня ведь вчера на коленях Пешкова заснул.
Бессмертных вылазит из-под тела чужого и улыбается, на возлюбленного смотря. Но на глазах слезы скапливаются от одной только мысли, что его не станет скоро.
Казнь — вещь страшная. Особенно если прилюдно. Ваня таких наказаний всегда боялся.
Он помнит, как впервые оказался в толпе, что шумела громко. Мать крепко держала за плечи и на ухо шептала ничего не боятся. Но Ване было страшно. Ему было шесть лет, когда он впервые увидел казнь. И это то, что он запомнил навсегда. Он хорошо помнит испуг в голубых глазах мужчины пожилого седой бородой и, как казалось мальцу тогда, добрым сердцем.
Он видел, как старик искал кого-то в толпе, вероятно, ему важного. Видел, как его обвинили в воровстве, как закрыли глаза на большую семью и неокупаемую свой труд работу. Он видел, как палач вознес над чужой головой тяжелый топор, слышал звонкий крик и как в секунду алые капли разлетелись в разные стороны.
Женщины прикрывали своим детям глаза, а юные дамы закрывали рукой рот и стояли в оцепенении.
Маленькому Ване матушка глаза закрыла слишком поздно. Маленький Ваня увидел смерть, страх и коварство людское ещё в далеком детстве. С тех пор он боялся крови и грехопадства.
Он рассказал о том, что видел только своей бабушке, когда, как обычно, оказался в её слишком простой для богатого рода землянке. В шесть лет он плакал на чужих коленях, пока морщинистые пальцы стирали слезы с молодого лица. Но как же можно было просто продолжить жить? Он ведь только что познал коварство. Разглядел нечеловечность в людях. Добрый мир в глазах ребенка рушился, но бабушка, усадив внука на свои колени, рассказывала о том прекрасном, что этот свет в себе таит. О красоте природы, волшебстве ночного неба, загадках моря, о любви и счастье, кое обрести просто необходимо, ведь это главное назначение человека в мире.
— Вань... Ау, Вань, ты чего, — Серёжа проснулся совсем недавно. Вчерашний день пролетел перед глазами и заставил раздосадованно вздохнуть и устремить свой взгляд на графа младшего. Тот сидел неподвижно и, кажется, даже не моргал. Он не отзывался на своё имя, словно зачарованный смотрел в пустоту.
Серёжин зов заставил опомниться. Бессмертных встряхнул головой, убирая остатки воспоминаний. Посмотрел на Серёжу. В голове невольно всплыла картинка с его окровавленным телом, а не того мужчины в детстве. И он снова встряхнул головой, так сильно стараясь убрать пугающий образ, что из глаз слезы брызнули. Началась почти что истерика, поэтому Серёжа обнял, успокаивая.
Но от того на душе было ещё более горько. Они сейчас — птицы в клетке. И возможно, Серёжа обнимает его сейчас в последний раз, ведь выхода больше нет, очевидно. Такие мысли доводили до истерики ещё больше. Серёжа что-то шептал на ухо и убаюкивал.
Но Серёже тоже страшно.
— Тш-ш... Представь, что за каждой твоей слезинкой стоит капля моей крови. И постарайся успокоиться, Вань. Всё будет хорошо, — Пешков надеялся, что в его голосе дрожь не слышно, но это было не так.
— Правда? — но в ответ молчали.
— Не молчи. Скажи, что обещаешь. Молю... — и Ваня снова лихорадочно цепляется за чужую руку, а её сжимают в ответ.
— Я говорю только то, в чём уверен. Прости.
Дверь вдруг открылась, и в темницу зашел слуга. Черная маска на лице ничего хорошего не предвещала, поэтому Бессмертных прижался ещё крепче к чужому плечу.
— Одного казнить. Другого сослать в Сибирь за мужеложство, перед этим как следует наказав.
— Какое ещё наказание? За что? Не трогайте его! — Серёжа встрепенулся, услышав про наказания для Вани, и испугался, когда, скорее всего палач, куда-то его потянул.
— За содомию (гомосексуальность). Меньше будущему графу нужно было по мужикам прыгать. Глядишь и жил бы себе спокойно. А так... Пять ударов кнутом.
— Что?! — у Пешкова кровь в жилах стынет, а Иван наблюдает только в оцепенении, — Он никуда не пойдет!
— За сопротивление власти и тебе бы хорошо было кнут прописать, но ладно, скоро и твоя участь. Хочешь прям здесь — будет тебе, — и он уходит, как сказав ранее, за кнутом.
— Вань! Что делать, Вань?! Что делать?! — русый всё так же сидит молча, пока Серёжа из стороны в сторону мечется, пытаясь дверь выбить, но всё без толку.
— К черту "всё хорошо будет". Обещай, что мы всегда и везде будем вместе, — единственное, что сказать успевает, голосом убитым, до того, как палач возвращается.
— Обещаю, — наконец-то говорит уверенно, игнорируя чужое присутствие. И в глаза любимые глядя. В стеклянные.
А дальше грубыми движениями русого поднимают с пола и ставят лицом к стене. Грубым голосом приказывают рубаху снять, и Ваня, словно кукла, повинуется. В глаза Сережины смотря при первой возможности.
А дальше палач отходит на несколько шагов. А дальше заносит кнут, взмахнув обеими руками над головой. И приближается обратно, ударяя о спину.
Серёжа забивается в угол, слыша пронзительный крик. Ваня руками цепляется за бетонные стены изо всех сил и кричит громко.
Потому что больно. Потому что палач смахивает с ремня кровь и кожу и делает новый, оставляя на спине ещё одну полосу, почти до костей пробившую.
И Ваня кричит от боли в агонии, а Сережа считает до злосчастных пяти ударов. Сережа видеть этого не может. Он подползает ближе и цепляется за чужую руку, давая возможность сжимать её до боли сильно. Хотя Бессмертных от этого вряд-ли станет легче. Но он сжимает.
Царапает ладонь во время третьего удара до крови почти что, но Серёжа и шикнуть права не имеет. Он всю его боль себе забрать хочет, лишь бы страданий любимого не видеть.
— Признаешь-ли ты то, что садомиз — это грехопадение настоящее?
— Н-нет! — и удары продолжаются.
Ваня теряет сознание после четвёртого удара. И палач, плюнув на слабака этого, уходит.
А Серёжа плачет крупно. Его передёргивает от вида мяса и кожи, что висят клочьями. Он рвет рукава собственной рубахи и к ранам прикладывает, а после воду на лицо чужое льёт. Воду ещё с утра всё тот же палач во фляжке принёс.
Он дрожащими руками кладет куски ткани на раны, а после того, как Ваня в себя приходит, помогает ему свою рубаху надеть и сесть безболезненно.
Ваня умолчит, что абсолютно каждое движение отдает болью.
Они сидят так до вечера. Узнают, что прилюдная казнь и ссылка в Сибирь на несколько лет состоится завтра.
Ваня сквозь призму боли чувствует и радость. Это ведь ещё капля драгоценного времени. Остаток которого они проведут вместе.
Оба вздрагивают и из дремоты выходят. Когда в самую глубь ночи дверь вдруг открывается.
Внутрь входит кто-то. Невидно даже лица из-за плаща черного, в котором человек утопает буквально. Сережа сразу Бессмертных собой закрывает, на случай чего, но человек не делает ничего абсолютно, что ещё больше настораживает. И спустя долгие минуты молчания женский тонкий голос нарушает тишину....
______________________________________
Наебала. Следующая часть последняя...