part 5
Изящные пальцы плавно перемещаются по клавишам. Из нажатых только что клавиш вылетают ноты. Они складываются в сонату.
Иван вблизи ещё прекраснее. Особенно, когда позволяет сидеть у себя в покоях на койке и смотреть на него. Божество, не иначе.
Он хмурит тонкие брови и внимательно смотрит на ноты. Следит за каждым звуком и тихо выдыхает, чтобы челку со лба убрать.
Он играет здесь для него. Сидит ровно и не дышит почти от волнения, потому что знает — Серёжа смотрит. А Сережа умирает внутри от такого прекрасного графа. Серёжа тоже не может дышать.
У Ивана родители на бал уехали, а его дома в знак наказания оставили. А он в комнату к себе Серёжу привел, что снова с сиренью стоял возле окна чужого.
— Я обещал Вам дарить. Значит, буду. Даже если этого не хотите вы.
— Я очень хочу... — но Серёжа этого не услышит, Бессмертных ведь шепотом тихим сказал.
А сейчас на крепостного обернулся, руки с клавиш убирая и с волнением спрашивая:
— Ну как?
— Всё ещё прекрасно. Я не перестану этот повторять, — Пешков говорит спокойно и смотрит внимательно, будто выпытывает что-то.
— А я, честно сказать, волновался, что вам не понравиться. Мои родители с детства были ко мне строги. Критика очень важна для меня, особенно Ваша.
— А мне кажется, вы самокритичны к себе, вы ведь прелестны. И не смущайтесь, я говорю правду.
— Я знаю... Просто странно всё это, — Иван посмотрел на стоящую в вазе сирень, — Я знаю, что Вы знаете, о чём я.
И в комнате повисла тишина. Оба юноши замолчали. В поместье не было никого. Даже слуг сегодня отпустили.
Отпустили, потому что праздник. У баринов и барынь бал, а у крестьян Иван Купала. Они в поместье сидят одни и говорят о чем-то.
— Да, я понимаю, о чем Вы.
— Так это правда?
— Неужели вы не дадите мне шанс?
— Это неправильно.
— Неправильной любви не бывает. А Вы жаждали по настоящему любить. Просто скажите, значу ли для вас я что-то?
— Значите. Но точный ответ вам я дать не смогу. Не сейчас. Всё о-очень сложно, — он почти хныкает, падает на койку рядом и смотрит на него.
Такого красивого. Худое лицо обвито светлыми кудрями, карие глаза светятся на солнце, а нос с горбинкой это просто сумасшествие. Для него.
— Да. Всё очень сложно.
***
Вечернюю темноту разрезают языки пламени и звезды на небе. Середа крепко держит за руку и ведет вглубь леса. К ним. К обычным людям, что сегодня празднуют праздник. Веселятся. Прогоняют оживших духов. Возле речки горит костер. Вокруг него сидят девушки с венками на голове и в легких платьях. Они держатся за руки и поют песни.
— Вот так у нас празднуют. У простых.
— Я на сегодня тоже простой. Не нужно выделять меня, прошу. Я хочу побыть обычным.
— Обычным быть хочешь? Ну, тогда я тебя научу.
А дальше — хороводы у костра, песни красивые и много людей разных, но родных на сегодня.
Серёжа им два венка сплел из одуванчиков, чтобы на голову обоим нацепить, а потом вместе со всеми по водной глади пустить.
— Красиво, — говорит Ваня.
— Это да.
— Народ! Кто через костер прыгать?! — слышится девичий чей-то голос, и Сережа снова за руку хватает.
Они прыгают через костер вместе. У Вани сердце колотится сильно, но рука в чужой крепкой хватке не дрожит.
Тут для него всё по-другому. Лучше, чем на скучном балу с Дарьей танцевать. Намного лучше.
Он уходит ближе речке, подальше от шума. Садится на перекладинку и смотри на водную гладь, на венок чей-то, ещё совсем не далеко уплывший. А после чувствует, как кто-то рядом садится. Серёжа.
А Ваня не мог не чувствовать себя странно. Всю свою жизнь он верил, что его жизнь предначертана для него — что он женится на дочери другой знатной семьи, заведет детей и продолжит семейное наследие. Что станет таким же, как и его отец в будущем. Но теперь он обнаружил, что влюбляется в простого крестьянского мальчика, который должен был быть его слугой.
Именно Серёжа стал его первой любовью и окунул в водоворот чувств. С ума сойти. Девушек вокруг всегда было много, и при желании он мог добиться любой, но ни к кому из них он такой тяги не чувствовал.
Бессмертных полюбились не яркие малахитовые глаза Дарьи и её пышные локоны. Не её улыбка кокетливая. Нет, совсем не это.
Бессмертных полюбились светлые кудри, нос с горбинкой и глаза карие, что на свете солнца казались бездонными. Серёжа был обычным парнем. Настолько обычным, что рядом с ним хотелось быть таким же — простым. Но было в нем что-то особенное.
Может быть, это взгляд теплый и принимающий, которым на Бессмертных таки никто никогда не смотрел. Может быть, это волосы его, мягкие до безумия, в которые рука всегда зарыться хотела. Может быть, это тепло, которое парень всегда давал при общении, а Ваня получал, чувствуя, как теплота эта в сердце проскакивает, согревая мгновенно. Серёжа был с ним самым, что есть искренним. И Ваня знал, что с ним может быть таким же. Он знал, что Пешков не осудит.
Потому что Серёже без разницы совершенно. При нем можно улыбку аристократичную не натягивать, вежливым не казаться и не притворяться, дабы статусу своему соответствовать.
На Серёжу вечно хотелось смотреть, зарыв руку в пряди светлые. Серёжу вечно хотелось слушать. От приятного бархатного голоса внутри всё сжимались. Каждое мгновение, проведенное с ним, хотелось в себя впитать, надолго запечатлеть в памяти.
Ваня определенно что-то к нему испытывал. Что-то робкое, уязвимое и воздушное. Иначе не розовели бы его щёки каждый раз, когда тот комплименты делал. Иначе не билось бы сердце чаще, когда тот его касался случайно. Иначе место касаний этих не жгло предательски.
Всё совсем точно пошло не так, как нужно было. Влюбиться в Серёжу — это явно не то же, что и в девушку. Он должен целовать его руку при встрече? Должен танцевать с ним на балу, делать приложение? Должен ли он вообще его любить? Ведь это, вроде как, не правильно?
Из потока нескончаемых мыслей вывел шелест травы рядом. Это был Пешков. Он аккуратно спускался со склона и подходил ближе.
Серёжа сел рядом, и некоторое время они вдвоем сидели молча, глядя на закат. Наконец Пешков заговорил, нарушив молчание.
— Ваня, — сказал совсем мягко и нежно, будто боясь окликнуть, — я знаю, что все это должно быть трудно для тебя. Я никогда не хотел все усложнять.
Ваня посмотрел на него, и сердце его переполняло волнение. Оно в груди забилось быстрее, как каждую секунду нахождения рядом. И Ваня бы соврал себе, если бы сказал, что это неприятно. Приятно. Рядом с ним он чувствовал себя более чем живым.
— Нет, — сказал он чуть громче шепота, — Вы сделали все намного яснее. Впервые в жизни я чувствую, что у меня есть выбор. Выбор жить той жизнью, которую я хочу, а не жизнью, которая была выбрана для меня.
Минуты рядом ощущались странно. Разговор оседал на губах непонятной, но вполне приятной горечью. Именно к этим губам Серёже сейчас хотелось прикоснуться больше всего на свете.
Но Ваня, поймав чужой взгляд, только помотал головой. Не стоит. И Серёжа послушал. Перестал выжидающе смотреть. Понял, что ещё рано.
Они еще немного посидели, погруженные в свои мысли, когда солнце скрылось за горизонтом, и ночной мрак опустился на пейзаж.
Они сидели в тишине, слушая стрекот сверчков. Ветер раздувал водную гладь с отражающимся на ней закатом, и смотреть на это было завораживающе. Но, конечно, не так, как друг на друга.
Здесь хотелось остаться навсегда. Вдвоем, да и только. Но ночной мрак постепенно опускался, что свидетельствовало о том, что нужно возвращаться.
По очереди.
Вместе появляться им нельзя.
Серёжа встал, готовясь уходить первым. Напоследок хотелось что-то сказать, но он и слова выдавить не мог. Просто смотрел в ожидании чего-либо.
Ваня смотрел в ответ.
— Иногда мне кажется, что я могу смотреть на вас вечность.
И ушел. Оставил за собой только улыбку на лице Ванином и лёгкий румянец на щеках.
______________________________________
Такая у нас сегодня часть романтик))