10.Зимушка
---
Следующий день встретил меня обманчивым теплом. Свирепые морозы отступили, уступив место влажной, почти весенней оттепели. Снег на крышах осел, с карнизов капала звонкая, неторопливая капель, а воздух, хоть и оставался прохладным, уже не обжигал легкие ледяными иглами. Из-за этого улучшения погоды пришлось идти на работу. Утренняя рутина - быстрый душ, умывание, сборы - прошла в легком, но навязчивом сумраке мыслей. В голове то и дело всплывали обрывки вчерашнего вечера: смех Ромы, теплый свет кафе, его взгляд и то, как город плыл за окном машины, словно в сказочном сне. Я вышла из квартиры и направилась в сторону садика, погруженная в свои размышления, почти не замечая прохожих и изменчивого неба над головой.
В садике день начался привычно суетливо. Я принимала детей, помогая им раздеться в раздевалке, залитой детским гомоном и звонкими голосами. Воздух был наполнен запахом мокрых варежек, детского крема и чего-то безошибочно-утреннего. Но очень скоро я заметила странность. Юльки, одной из моих самых шустрых и говорливых воспитанниц, не было. И что было еще тревожнее - звонка от ее родителей с предупреждением об отсутствии тоже не поступило. Внутри что-то екнуло, какая-то тихая, но настойчивая нота беспокойства. «Странно как-то», - мелькнуло у меня в голове, но я отогнала дурные мысли, списав все на забывчивость родителей.
День, однако, выдался на удивление спокойным и солнечным. Никто не плакал, не капризничал, не закатывал истерик. Вместо этого группа была наполнена счастливым гулом - слышались лишь звонкие «хиханьки» да заливистые «хаханьки». Дети веселились, рисуя каляки-маляки яркими фломастерами, а потом мы все вместе, ватагой, вышли на прогулку. Двор садика был залит ласковым, уже по-весеннему ярким солнцем. Снег искрился и оседал, превращаясь в рыхлую, мокрую кашу. Мы с детьми лепили из него бесформенных, но очень веселых снеговиков, и их смех, чистый и беззаботный, казалось, отгонял все мои тревоги.
После прогулки, сытые и уставшие, дети сладко заснули во время тихого часа. Тишина, опустившаяся на группу, была умиротворяющей и густой. Я сидела на корточках среди разбросанных игрушек, собирая кубики, машинки и кукол, и чувствовала странное, щемящее спокойствие. Именно в этой тишине я и услышала его голос. Тихий, хрипловатый, прорезавший воздух, как лезвие.
- Надь.
Я обернулась. В дверном проеме, залитый светом из коридора, стоял Зима. Он был бледнее обычного, а его поза, обычно такая уверенная и развязная, казалась усталой и поникшей.
- О, Зимушка! Ты чего тут? - удивилась я, вставая с колен и смахивая с рук пыль от игрушек.
- Да пришел проведать. Тебя ведь вчера не было дома, - его голос звучал ровно, но в глубине глаз таилась буря.
- Ты приходил? Зачем? - спросила я, подходя ближе. И тут, при ярком свете люминесцентной лампы, я разглядела его лицо. Мое сердце на мгновение замерло, а затем упало куда-то в пятки. Все его лицо было испещрено свежими ранами, сине-багровыми синяками, которые только начинали сходить, и тонкими, запекшимися порезами. Один из них, самый длинный, тянулся от виска до угла рта.
- Зима! Что с тобой? - ахнула я, инстинктивно протягивая руку, но не решаясь прикоснуться. - Ты когда? С кем?!
- Да, Надь, неважно, - отмахнулся он, и в его голосе впервые прозвучала раздраженная нотка. - Ты где была-то? У всех спросил, никто не знает и не видел. Чуть на уши всех не поставил.
- Я гуляла просто, - ответила я, не в силах отвести взгляд от его избитого лица. Мне стало до тошноты жаль его и в то же время страшно - страшно от той ярости, что стояла за этими ранами.
- С кем? Одна? - его голос стал тише, но от этого еще более напряженным. - Все наши в качалке сидели. На улице ведь темно было тогда, опасно же. - В этих словах сквозила не просто забота, а какая-то глубокая, почти отцовская тревога, смешанная с укором.
- Не одна. С другом, - выдохнула я и, решив перейти к действиям, взяла его за руку. Его ладонь была шершавой, с ободранными костяшками. Я повела его в маленькую комнатку для воспитателей, где за столом сидела Оля и пила чай, уставившись в телефон. Увидев Зиму, она резко вскочила, ее лицо исказилось испугом.
- Он мой друг, Оль, не бойся! - крикнула я ей вслед, но она уже юркнула в коридор. Я вздохнула и усадила Зиму на потертый диван, принявшись рыться в шкафчиках в поисках аптечки. - Где-то здесь же была...
- Надь, что за друг? - его вопрос прозвучал у меня за спиной, настойчивый и жесткий.
- Просто друг. У меня же друзья еще есть, кроме вас, - попыталась я отшутиться, но смех получился нервным и фальшивым. Я не хотела называть имени. Не хотела ворошить это гнездо змей, зная, к какой стае принадлежал Рома и к какой - Зима.
- Ну, ты скажи, как его звать, Надь. На всякий случай, - он не отступал. Его взгляд, тяжелый и пронзительный, буквально сверлил меня в затылок.
- Рома звать. Рома, - сдалась я, наконец находя зеленую пластиковую коробку с красным крестом.
- До поздна гуляли? Я ведь сидел под дверьми, ждал тебя, - в его голосе снова зазвучала та щемящая грусть, что растрогала меня до слез вчера.
- Да, в кафе сидели и по городу покатались, - ответила я, доставая пузырек со спиртом и упаковку стерильных ватных дисков. Я чувствовала, как напряжение в комнате нарастает, словно перед грозой.
И гроза грянула.
-Это Колик, блять?! - его крик был подобен взрыву. Он с силой ударил кулаком по дивану, и пружины под обивкой жалобно взвизгнули.
Я вздрогнула так, что выронила пузырек. Стекло звякнуло о линолеум, и резкий запах спирта мгновенно наполнил маленькую комнату. Я застыла, глядя на него широко раскрытыми глазами. Он сидел, сгорбившись, его плечи напряглись, а на избитом лице застыла маска ярости и неподдельного возмущения.
- Надь! Он из «Домбыта»! Не подходи к ним! Блять, они же ебнутые, пиздец! - он не кричал, а буквально рычал, его слова обжигали, как плети.
Я не могла вымолвить ни слова. Стояла и смотрела на него, на этого разъяренного, изуродованного мальчишку, который так отчаянно пытался меня защитить. И от его заботы, и от его злости, и от всего этого абсурда у меня на глаза навернулись предательские слезы. Одна, тяжелая и горячая, скатилась по щеке и упала на пол.
- Ну, Надь... - его голос вдруг сник, стал тихим и усталым. Он потянул меня к себе, обнял за бедра и прижался разбитым лицом к моему животу. Его дыхание было горячим сквозь тонкую ткань моего платья. - Надь... просили ведь, не связываться с ними.
В его словах была такая безнадежная мольба, что мое сердце сжалось. Но вместе с жалостью во мне поднялась и волна упрямства. Я аккуратно убрала его руки, подняла с пола пузырек и, смочив ватку спиртом, обхватила его лицо ладонями. Он не сопротивлялся. Его кожа была горячей и шершавой под моими пальцами. Я медленно, стараясь не причинить боли, стала обрабатывать ссадины на его щеке.
Он смотрел мне в глаза. Его взгляд был темным, полным боли и немого вопроса.
- Я сама могу решить, с кем мне дружить, а с кем нет, - сказала я тихо, но в голосе прозвучала сталь, удивившая даже меня саму.
Он лишь тяжело вздохнул и покачал головой, словно видя перед собой не меня, а какую-то неминуемую беду.
- А если с тобой что-то случится, Надь. Подумай о нас. Мы-то как переживать будем.
В его словах была такая искренняя, голая боль, что мне стало страшно. Чтобы защититься, я надела маску безразличия, спряталась за ней, как за щитом.
- Если не станет, пострадаете и забудете, - прозвучало глухо и отстраненно.
Он резко нахмурился, его пальцы инстинктивно сжали мои бока.
-Не говори так! Сплюнь! - его голос снова сорвался, но теперь в нем был испуг.
Я не смогла удержать слабую улыбку. Пальцами, все еще пахнущими спиртом, я стерла следы слез с его лица и со своих глаз. И он снова обнял меня, уже не так отчаянно, а с каким-то обреченным смирением.
---
От лица Зимы.
Вчерашний вечер превратился в ад. Когда я пришел к ней домой, долго стучался - сначала тихо, потом все настойчивее. Сначала подумал, что спит, заснула рано, устала. Но после пяти минут бесплодного стука в дверь, который гулко отдавался в пустой лестничной клетке, внутри все похолодело. Ее не было. На улице уже давно стемнело, сгустилась та липкая, опасная казанская темень, что скрывает в себе все грехи. «Блять! Наверное, в магазин вышла», - попытался я успокоить себя, но сердце бешено колотилось, отказываясь верить в это простое объяснение. Потом мелькнула мысль - может, с кем-то из наших? С Вовой или Турбо?
Я выскочил из подъезда и побежал в качалку, подгоняемый ледяным ветром тревоги. Распахнул дверь, ожидая увидеть ее там, сидящей на старом кожаном диване, улыбающейся, живой. И сука! Ее там не было. А все пацаны были в сборе - Вова, Турбо, даже Кощей сидел в углу, что-то бормоча по телефону. Воздух был густым от запаха пота, металла и табака.
- Надьку не видели? - выпалил я, и мой голос прозвучал хрипло и неестественно громко.
Все обернулись. Вова, сидя на диване и покуривая, лениво поднял на меня взгляд.
-Нет. А в кв ее нету?
Я лишь бессильно махнул рукой и выскочил обратно на холод, оставив за спиной недоуменные взгляды. Тревога сжимала горло металлическими тисками. Где она? Куда она могла пропасть?
За мной, как тень, вылетел Турбо.
-Вахит, стой! Чего бежишь? Где Надь? Дома ее нет? Ты ее видел? - он хватал меня за куртку, его вопросы, один тревожнее другого, впивались в сознание, как иголки.
Я заебался его слушать. Нервы сдали. Без предупреждения, на чистом, животном рефлексе, я развернулся и влепил ему по роже. Удар был тяжелым, отдача прошла по всей руке. Турбо отшатнулся, пошатнулся, в его глазах мелькнуло шоковое непонимание, а затем - мгновенная, яростная ответная волна. Он с низким рыком бросился на меня. И мы понеслись, как два зверя, колотя друг друга посреди темной, пустынной улицы. Мы не дрались - мы выпускали пар, страх за нее, свое бессилие, всю накопившуюся злость. Мы били друг друга до тех пор, пока из-за нас не вышли старшие - Кощей и Вова. Они растащили нас, не глядя отвесив каждому по затрещине, а Кощей, для верности, провел по нашим щекам обушком ножа, оставив неглубокие, но унизительные порезы. «На память, мудаки», - буркнул он.
Я не чувствовал боли. Я вырвался и побежал обратно к ее дому, молясь всем богам, которых не знал, чтобы она уже была дома. Стучал снова. Молился. Вглядывался в темные окна ее квартиры. Тишина. Пустота.
-Сука! - закричал я в ночь, и мой крик безнадежно затерялся в гуле города. Я ударил кулаком по холодной бетонной стене подъезда, и боль наконец прорвалась сквозь адреналин. Я сполз по стене на пол и сидел там, не зная, сколько времени, может, час, а может, два. Потом голова тяжело упала на колени, и я уснул, сидя, как бомж.
Проснулся от того, что замерз и все тело ныло. Уже светало. Лицо и руки были в запекшейся крови. Но было похуй. Единственная мысль, пронзительная и ясная: садик. Она должна быть на работе.
Я поперся туда, чувствуя себя разбитой колодой, молясь, чтобы она была там. И слава богу... Когда я заглянул в дверь группы, она сидела на полу среди игрушек, собирала их, и что-то тихонько напевала себе под нос. Улыбка играла на ее губах. Я выдохнул так, будто меня выпустили из-под воды. Просто стоял в дверях, облокотившись на косяк, и наблюдал. Наблюдал за своей неженкой. За моей неженкой... Она была жива. Цела. И, черт возьми, так прекрасна в лучах утреннего солнца, что перехватывало дыхание.
- Надь.
Она обернулась. И я начал свой глупый, злой допрос. А когда она сказала про «Рому» и кафе, в голове все щелкнуло. Кафе «Снежинка». Колик. Блять. Правая рука Желтого из «Домбыта». С которыми мы недавно устроили кровавый замес на окраине города. Как она с ним оказалась? Гуляла...
И я сорвался. Довел ее до слез. Увидел, как по ее щеке скатывается та самая предательская слеза, и мне стало так плохо, так гадко на душе, что захотелось вырвать себе глотку. Я, придурок блять, довел свою неженку до слез. Своей тупой, животной злостью.
Я потянул ее к себе, прижался лицом к ее животу, чувствуя тонкую ткань платья и тепло ее тела. Мне было до боли стыдно. А она... она стала какой-то отстраненной, холодной. Вдруг щелкнул какой-то замок, и дверца в ее душу приоткрылась не для меня. Мне стало по-настоящему страшно. Вдруг она отвернется? Мой лучик, моя неженка... Я не переживу этого. Я же впервые в жизни кого-то так... так сильно. Еще с тех первых дней, как она появилась в нашем районе - красивая, милая, дружелюбная, нежная... Ну девочка-девочка, пряник, а не пацанка. Не то что другие бабы, которые харкаются и курят, как паровозы, а она даже не матерится...
---
От лица Нади.
Когда он снова обнял меня, я не оттолкнула его. Сквозь собственную обиду и испуг я ясно видела его боль. Он искал меня, волновался,ждал. Я не могла винить его. В глубине души я мысленно говорила ему «спасибо» за эту безумную, истеричную, но такую искреннюю заботу.
Когда он отпустил меня, я снова принялась обрабатывать его раны. «Где же он так?» - проносилось у меня в голове. Собравшись с духом, я спросила:
-Зимушка, ты где так?
-Получил справедливо от Кощея, - ответил он просто, как о чем-то само собой разумеющемся.
Меня охватил ужас. Кощей был не просто старшим, он был суровой, почти мифической фигурой, чье слово было законом, а рука - тяжелой.
-Не переживай, сам виноват, - отмахнулся он, но я не могла не переживать. Чувство вины грызло меня изнутри.
Закончив, я убрала аптечку и вытерла разлитый спирт. Потом села рядом с ним на диван. Он без сил положил голову мне на плечо, и через несколько минут его дыхание стало ровным и глубоким. Я сидела, чувствуя тяжесть его головы, запах крови, спирта и его дешевого одеколона, и постепенно мои веки тоже стали тяжелеть. Я уснула, склонившись головой на его голову.
Проснулась от того, что Оля осторожно трясла меня за плечо.
-Надь! Дети проснулись. Я ухожу, моя смена закончилась, - ее голос был шепотом, а взгляд бросал искоса на спящего Зиму. Я кивнула, и она тут же ретировалась.
Зима все еще спал. Я аккуратно встала, уложила его на диван поудобнее, накрыла своим рабочим халатом и пошла к детям.
Вечером, когда последнего ребенка забрали родители и в садике воцарилась тишина, я вернулась в комнату. Зима все еще спал. Я присела на стул рядом и смотрела на него. При дневном свете его лицо казалось еще более избитым, но во сне он выглядел таким юным, почти беззащитным. Я не могла сдержать улыбки.
- Долго смотреть будешь на мое разбитое ебало? - произнес он, не открывая глаз.
Я вздрогнула от неожиданности.
-Не... кхм... а лицо... - смущенно пробормотала я.
Он открыл глаза и медленно поднялся, потягиваясь.
-Долго я спал?
-Уже вечер. Мы в садике одни, - сказала я.
На его лице отразилось искреннее удивление.
-Аху... Ашалеть, - прошептал он. - Вот что значит спать в подъезде.
-Что?! Ты спал в подъезде?! - я вскочила со стула, чувствуя, как новая волна вины и жалости накатывает на меня.
Он лишь пожал плечами и виновато ухмыльнулся.
-Господи, как я могла тебя не заметить? Дура боже... - я принялась корить себя, представляя его, сидящего на холодном полу в темноте.
-Да прекрати, я же сам решил тебя ждать, - он подошел ближе, и его улыбка вдруг сменилась выражением паники. - Черт! Сборы же, блять!
- Сборы?
-Да! Пошли со мной! - крикнул он, и, не дав мне опомниться, натянул на меня пальто. Я наскоро всунула ноги в сапоги, и мы, словно два школьника, срывающихся с уроков, выбежали из садика, смеясь. Воздух был по-вечернему свеж, но уже не холодным.
Мы бежали по темнеющим улицам, очень быстро, иногда останавливаясь, чтобы отдышаться, и снова пускаясь в погоню за временем. И вот мы уже у дверей качалки. Распахнув дверь, мы ввалились внутрь, запыхавшиеся и раскрасневшиеся.
- Надька! Надя пришла! Сколько лет, сколько зим! - крикнул кто-то, и через секунду нас окружила толпа знакомых лиц. Все парни, с которыми я успела подружиться за эти месяцы, сбежались к нам. Я, смеясь, жала протянутые руки, обнималась, отвечала на шутливые вопросы. С Зимой они поздоровались сдержаннее - кивки, сжатые руки, похлопывания по плечу. Мы прошли в маленькую комнатку - каморку Кощея.
- Какие люди в Голливуде! - проворчал Кощей, восседая за столом. - Опаздываешь, Зима! Что вчера беспредел устроил, что сегодня все пропустил. Не дело, Вахит.
Зима молча пожал ему руку, затем Вове. Турбо он демонстративно обошел. Тот стоял в стороне, и на его щеке красовался точно такой же свежий порез.
- О, Неженка наша! Давно не виделись! Привет, милая! - Кощей повернулся ко мне, и его суровое лицо смягчилось едва заметной улыбкой.
- Привет, Коща, - я улыбнулась в ответ и обняла его, потом Вову. Подойдя к Турбо, я тоже обняла его, разглядывая его лицо с тем же сочувствием.
И тут я увидела. Боковым зрением. Быстрое, как молния, движение Кощея. Он без размаха, коротко и жестко, ударил Зиму кулаком в лицо. Тот аж качнулся назад, едва удержавшись на ногах. Я вскрикнула и рванулась к нему, но Вова схватил меня за локоть.
- Надь, нельзя. Такие правила, - тихо, но твердо сказал он.
- Вов! Коща! Вы чего? Нельзя же так! Он и так весь побитый! - закричала я, и ненавистные слезы снова подступили к глазам. Я уже устала от этих слез, от этой бесконечной чреды переживаний.
- Неженка, он сам виноват, - невозмутимо произнес Кощей, смотря на Зиму с холодной усмешкой. Тот стоял, опустив голову, и молчал, принимая свой приговор. - Вчера с Турбо подрался, накинулся на него. Сегодня опаздывает. Беспредельничает наш Зима.
- Как подрался? Как набросился на Валеру? - не поверила я, поворачиваясь к Турбо.
Тот пожал плечами, глядя куда-то в пол.
-Я вышел за ним, спрашивать, где ты и почему он такой нервный. Тот и ебнул мне по ебалу. А я что? Тоже разозлился, и мы начали драться.
Все встало на свои места. Горечь заползла мне в горло.
-Это из-за меня так... Я ведь пропала, а он искал меня... - прошептала я, глядя в заляпанный грязью пол.
- В смысле? - спросил Вова, его взгляд стал пристальным и серьезным.
И я рассказала им. Все, как было. Про свою тоску, про прогулку, про случайную встречу с Ромой, про кафе. Я говорила, а сама смотрела на Зиму, на его опухшее, посиневшее лицо. Все они сидели на диване и слушали, и атмосфера в комнате становилась все более гнетущей.
- Ну, вот так вот... - закончила я, чувствуя себя на скамье подсудимых.
- Ты почему с ДомБытом ходишь-то? - спросил Кощей, хмуря свои густые брови.
- Рома - друг мой! Успокойтесь уже! - я сама нахмурилась, чувствуя, как во мне закипает то самое упрямство.
- Так тебя будут считать вафлершей, - вклинился Турбо. - Что ты сперва с нами, а потом с Домбытом ходишь.
- Да мне как-то пофиг, - выпалила я, и сама удивилась своей уверенности.
- Как понять? - тихо, но четко произнес Зима, поднимая на меня взгляд. В его глазах была не злость, а боль. - Это ведь позор. И мы тогда отвернемся от тебя... Не по понятиям это.
Его слова прозвучали как удар ниже пояса. В них была не угроза, а констатация какого-то железного, неумолимого закона их мира.
-Вы... действительно отвернетесь от меня? - спросила я, и мой голос чуть дрогнул.
Они сразу же, хором, закачали головами, забормотали: «Нет, конечно», «Ты чего», «Глупости». Я выдохнула с облегчением, в котором была и капля торжества.
- Ну, вот и все, тогда, - сказала я, и на моем лице снова расцвела улыбка.
Они переглянулись. Я видела, что они сбиты с толку. Их кодекс говорил одно, а их сердца - другое. Я подошла к Зиме, обняла его и поцеловала в лоб, в самую большую ссадину.
-Бедный ты мой... Пострадал из-за меня, - прошептала я, прижимая его к себе.
---
От лица Зимы.
Когда она поцеловала меня в лоб и прижала к себе, я расплылся в улыбке. В этот момент я был даже рад, что получил по лицу от Кощея. Ради этого мгновения оно того стоило. Я посмотрел на Кощея, Вову и Турбо. Они сидели на диване, хмурые, как тучи, и смотрели на то, как она меня обнимает. В их глазах плескалась такая явная, неприкрытая зависть и ревность, что любой дурак бы это понял. Все они сохли по ней. Каждый. Но она, моя неженка, была слепа и чиста, как стеклышко. И слава богу.
Я встал с дивана и обнял ее в ответ. Я был выше ее на голову, как, впрочем, и все остальные парни. Обнимать ее было неудобно, но бесконечно приятно. И в тот момент, когда я ее обнял, я отчетливо услышал тихие, сдавленные возгласы: «Блять...», «Уебок...», и тяжелые вздохи с закатыванием глаз. Я не мог сдержать ухмылки. Я накинул на нее пальто, а потом, недолго думая, подхватил ее на руки, как принцессу. Она вскрикнула от неожиданности и инстинктивно обвила мою шею руками, прижимаясь ко мне.
- Стоять! Отпусти ее! - рявкнул Кощей, вставая.
Но она, моя умница, только рассмеялась, ее смех прозвенел в душной комнате, как колокольчик.
-Все хорошо, я уже привыкла!
Я был на седьмом небе от счастья. Она меня прикрыла. Мы были заодно. И мы ушли, оставив там, в прокуренной каморке, трех злых, раздосадованных дебилов, которые могли только смотреть нам вслед. Я нес свою неженку на руках, и она смеялась, а вечерний город раскрывал перед нами свои огни. В этот миг все было совершенно.
3373 слов сюдаа🫦