14
Егор заполняет меня всю собой и замирает так, крепко удерживая, не давая возможности ни отстраниться хоть на миллиметр, ни отступить, ни отскачить, ни увернуться.
Стискивает мои ягодицы, придавливая, горячо опаляет кожу своим тяжёлым прерывистым дыханием.
Взрывает мой мир, оглушая, разбивая и подчиняя. В одну секунду разделяя его на невзрачное до и оглушающее, стирающее все барьеры и выходящее за любые доступные для понимания грани реальности, после.
— Пиздец, — шепчет мне в ухо, но его грубость меня ничуть не оскорбляет, потому что я улавливаю, сколько энергии он вкладывает в одно это короткое, брошенное на пределе всех эмоций, слово.
Раскалывая мои мысли и нарушая запреты лишь одним своим волнующим, обволакивающем всю меня и будоражащим, чуть хрипловатым и искушающим шёпотом.
— Ты как, Бельчонок? — спрашивает он, и от этого вопроса, от неподдельного волнения в его голосе, меня затапливает ещё стремительней, сильней и ощутимо удушающе глубже.
Я... я просто не могу, не в состоянии сейчас говорить.
Всё, на что способна — это хватать ртом воздух и посильнее держаться за его крепкие, широкие, такие любимые и такие напряженные сейчас, крайне напряженные плечи.
— Валь?
Я улетаю.
— Валь, не молчи. Всё хорошо у тебя? — снова тихонько меня зовёт.
И я не выдерживаю.
— Егор, ты ведь... ты первый... первый у меня, — задушенно выпаливаю я и, словно умалишенная, повторяю это ещё раз и ещё. Второй и третий раз уже не так и страшно. Я становлюсь смелее с каждой новой попыткой. — Что бы ты не думал, у меня ни с кем никогда ничего не было. С ним... — замираю на мгновение, не решаясь озвучить Володино имя. — не было ничего, кроме того глупого поцелуя на твоих глазах. И потом... я сразу уехала.
Он вздрагивает всем телом и застывает.
Несколько секунд мы так и лежим неподвижно. Горячие и возбуждённые, близко, кожа к коже.
Егор утыкается носом в мою шею, вздыхает рвано, а потом целует быстро в чувствительное местечко за ухом. И вдруг начинает, словно ручной тигр, тереться щекой о мою щёку. Скользит выше, целуя в подбородок, в скулы, в глаза, в виски. А потом его пылающий, словно в лихорадке, лоб плотно соприкасается с моим.
Дрожь, которая пробивала мое тело всё это время, от его нежности становится ощутимее. Я чувствую, как она передается и ему.
И я задыхаюсь с новой, утроенной силой.
— Дыши, Бельчонок, — шепчет, то ли мне, то ли самому себе.
И снова упоительно меня целует.
Так нежно, боже, как же нежно он это делает, как головокружительно волнующе, как сказочно волшебно...
А потом... я снова чувствую его длинные красивые пальцы на своих обнаженных перед ним полушариях.
И я дышу, дышу, дышу...
Он водит по ним круговыми движениями, вызывая новые волны удовольствия, но почти сразу переходит к моим напряжённым вершинкам. Трогает сначала одну, затем вторую. Зажимает, ласкает и скручивает их по очереди. Так бесцеремонно, уверенно и даже слегка грубовато, но, вместе с тем, так огненно жарко и так невыносимо болезненно, настолько приятно... Так развратно для меня, прочно и так сладко, сладко, невероятно сладко...
Острое, ни на что не похожее, наслаждение врывается и накрывает меня так стремительно. На скорости движется по телу к животу, концентрируется между ног в новом оглушающем обжигающе горячем импульсе.
Тело от умелых горячих ласк подбрасывает и изгибает перед ним напряжённой дугой, ждущей, просто жаждучих новых, невыносимо разжигающих прикосновений.
— Егор, о боже... — задушенно шепчу я, желая только одного, чтобы он продолжал, чтобы продолжал...
Не останавливался и продолжал, продолжал, продолжал...
Его грудь тяжело вздымается, его рельефные мышцы твердые, словно я притрагиваюсь к поверхности раскаленного горячего камня. Напряжены и плечи, и спина, и бедра. Мне кажется, что он пытается обуздать, рвущееся из него, желание.
Осознавать, что я так сильно желанна для него, настолько приятно, что я взлетела бы, если бы обладала такой способностью.
Но самое волнительное и уносящее далеко за грань...
Его член во мне. О боже, он во мне. Он по-настоящему во мне... Он, только он... Он там...
— Не молчи, Бельчонок, скажи мне ещё раз, — просит Егор, и в моем теле всё отзывается на эту его просьбу.
— Ты первый... — повторяю я, и как же радостно мне самой это осознавать.
— Ты в порядке? Мне... продолжать?
Последнее он произносит с явном, будто бы колоссальным для себя трудом.
— Продолжай... — стону ему в губы, и сама тянусь и, как мне кажется, дерзко целую его с языком. — Я... хорошо... Пожалуйста, пожалуйста, продолжай...
Я не до конца понимаю, о чем его прошу, но знаю точно, что если он остановится сейчас, для меня это будет равносильно смерти, настоящей реальной катастрофе.
— Хорошо, — отвечает Егор, громко выдыхая, и начинает осторожные неторопливые движения внутри меня.
Ослабляет немного напор, но тут же вновь заполняет меня на всю длину.
Я ахаю, а он запечатывает мой стон глубоким, откровенным болезненно сладким поцелуем.
Когда он там, внутри, этот поцелуй кажется мне вдвойне, а то и в тройне острее. Он пожирает буквально, но двигается при этом так осторожно там, между моих бёдер, словно поверил моему признанию и осознает, что у меня это происходит в самый первый раз.
С ним...
Первый раз с ним, а не с другим парнем, как он считал и в чем уверен был так безоговорочно все это время. При том, что я... я думала т мечтала всегда, всегда только о нём...
И вот теперь...
С ним, он первый, он, он, ОН...
— Пиздец, Валь, — выдыхает Егор в меня, и снова толкается туда, распаляя меня новым обжигающим, воспламенчющим каждую клетку, пожаром. — Как же хорошо, блядь, как, сука, хорошо... Ты узкая... Охренительно узкая и тугая... Горячая такая... Моя... — шепчет он, словно находясь в каком-то полубреду, а потом снова покрывает поцелуями всё моё лицо.
Боли нет, совсем. Есть только острая, сильнее, чем отсутствие воздуха, потребность, необходимость, чтобы он не останавливался. Чтобы сжимал, проникал, говорил...
— Егор, о боже, — вырывается из меня, когда от его ритмичных движений внизу живота начинает разгоняться, пышущий нетерпением, раскалённый, ищущий, но никак не находящий выхода, волнующий, пульсирующий жар. Растет стремительно, и я зажмуриваюсь, не понимая, как мне с этой ситуацией теперь справляться.
Это ведь нереально выдержать, совершенно нереально...
Но тут его ладонь вдруг тоже оказывается там, между моих, раздвинутых для него, обнаженных дрожащих, коленей, и начинает осторожно, но уверенно поглаживать прямо мои складочки.
Я дёргаюсь, зажмуриваюсь и часто-часто дышу, потому что понимаю, что это вот оно, то самое, чего мне мучительно, до боли, не хватало в моем, измученном и раскалённом до предельной невозможности, теле.
Сама жмусь к нему, стону, снова выгибаюсь и улетаю в какие-то, неизведанные мне ранее, высоты.
Перестаю полностью воспринимать окружающее.
Есть только он и его чувственные, невыразимо приятные касания, пробивающие до неистовой, оглушающей агонии, заставляющей меня умирать буквально каждую секунду, а потом снова возрождаться и умирать, сладко и мучительно умирать...
Наконец, мир взрывается.
Ярко, до абсолютной потери внешней физической оболочки.
Долго, невыносимо хорошо, и только когда я в опустошении замираю в его руках, он убирает пальцы и начинает двигаться во мне острее, глубже, нетерпеливее.
Он рычит, прикусывает несильно мою кожу, он выдыхает сквозь зубы разные отрывистые ругательства. Он блуждает по мне руками, и берет меня, берет, берет, берет.
Я стону уже неприкрыто. Громко, не сдерживаясь, забываясь... Не понимая, как я проходила раньше мимо такого яркого, самого лучшего из того, что случалось в моей жизни, острого и невыразимого ни одним словом, наслаждения.
Он ловит мои стоны ртом, не пропуская ни одного, и возвращает мне их, страстно и отрывисто сминая, прикусывая и целуя.
И любит меня, любит, любит, любит... Он же любит меня?
— Бельчонок... блядь, Валь... моя... наконец. Моя, моя, моя...
На моем теле нет ни одного места, где бы не побывали его руки. Ни одного участка, который не отозвался бы на его прикосновения.
Он бормочет что-то бессвязное совсем тихо, а потом он сжимает мои ягодицы чуть сильнее, резко входит, но в следующий момент уже вырывает себя из меня и на мой живот начинает течь что-то теплое.
Теплое и густое.
Я понимаю, что это и есть то... что он кончает, со мной, на меня... Что мы с ним... реально, действительно до конца...
Я не знаю, что мне делать дальше, опоздание приходит запоздало, но Егор сам принимает решение.
Он ложится рядом со мной, очень близко, и сразу же обнимает меня за плечи. Утыкается носом в мои волосы, и мы просто так лежим некоторое время, приходя в себя и окончательно восстанавливая дыхание.
А потом...
Егор целует меня в лоб, приподнимается на локтях и быстро садится на кровати.
Оборачивается и вновь ведёт своим жарящим взглядом по моему, размолевшему от его ласк, но уже снова загорающемуся под его взглядом, телу. Особенно задерживаясь в районе моих ягодиц.
Вытягивает руку и зачем-то проводит пальцами прямо под ними и под бёдрами.
Сейчас, когда одуряющий дурман начал спадать, мне жутко неудобно и хочется чем-нибудь прикрыться.
Особенно, если учесть, что, по всей видимости, у меня там кровь и он... он испачкался, хотя, наверное, он уже...
— Я в душ, — говорит Егор, поднимаясь. — Займёт пару минут. Или ты хочешь первая?
— Н...нет, иди ты, — хриплю я, вздрагивая от стальной нотки, появившейся вдруг в его голосе. И тут же прикрываюсь, подвернувшимся под руку, краем простыни.
— Хорошо.
Он натягивает штаны, встаёт, подходит к столику и возвращается оттуда с салфетками.
Протягивает из мне, отчего-то не глядя на меня.
Мне кажется, он делает это как-то механически, размышляя о чем-то своем.
Вот так после секса он всюёл себя с Кристиной и остальными? Настолько быстро теряет, к отдавшейся ему девушке, интерес?
Я беру, стараясь не расклеиться и не показать, насколько сильно меня ранит такое его поведение.
Егор же снова отворачивается и не выказывая больше и крупицы той нежности, что не более одной минуты назад просто-таки фонила в нем, идёт в сторону ванной.
Я наблюдаю за тем, как перекатываются мышцы на его спине при ходьбе, и только когда он окончательно скрывается за дверью, перевожу дух.
Опускаю руку вниз и трогаю кончиками пальцев размазанный по мне... результат его желания. Сперма, слегка спотыкаюсь на слове, но вспомнив, что я уже не девственница и могу стать несколько смелее, повторяя это слово увереннее.
Так вот, она уже не такая густая, как вначале. Стоит лишь немного пошевелиться, как она начинает стекать с меня тонкой прохладной струйкой.
Я быстро хватаю салфетки и останавливаю, чтобы ещё сильнее не испачкать простыни, но полностью стирать ее с себя не хочу.
Потому что это знак того... Знак... О боже... У меня голова раскручивается, как на карусели, а ещё запоздало мучительно вспыхивают.
Но я снова решаю называть вещи своими именами.
У нас с Егором был секс, он стал моим первым мужчиной. Он взял меня и кончил практически в меня. Теперь я больше не девственница. Я разрешила ему все, и он делал с моим телом все, и брал так, как хотел. Смотрел, трогал, целовал, заставил испытать, ни с чем не сравнимое, блаженство, когда надавливал пальцами и, наконец, входил в меня. Яростно и иступленно входил внутрь меня...
Я по своей инициативе получила этот незабываемый опыт, и...
Теперь я знаю, каково это. Знаю, каково...
Слушаю, как за стенкой льётся вода и думаю о том, что, может быть, все парни, не только Егор, хотят после этого побыть наедине с собой.
Правда, вначале и намека не было... Когда он кончал, он яростно прижимал меня к себе и целовал. И потом он сразу же обнял и не отпускал.
И только потом... почему-то...
Надеюсь, кстати, что у меня получится застирать простынь, и персонал не догадается о том, что здесь происходило этой безумной, стирающей все запреты и лишающей меня девственности, ночью.
Использую все же эту салфетку по назначению, я слегка промакиваю свою, до сих пор разгоряченную и не успевшую остыть после страстного безумия, кожу.
После этого поднимаюсь на руках, а потом, тщательно следя за ощущениями между ног, осторожно присаживаясь на кровати.
Замираю. В недоумении разглядываю белую и абсолютно чистую проствнь под своими, слегка ещё влажными от пота, ягодицами.
Не понимаю ничего. Хмурюсь и сдвигаюст чуть-чуть в сторону, чтобы предоставить себе лучший обзор.
Но на смятых и пребывающих в неразберихе простынях, о боже... никакого, даже малюсенького и бледного пятна крови.
Судорожно шарю ладонями по простыням, но ни на одном клочке ткани я не оьнаруживаю ничего, что говорило бы, или хотя намекало на то, что у меня произошёл мой самый первый секс.
Но... но...
Страх удушающей болезненной волной охлаждает всё тело, а руки начинают мелко-мелко подрагивать.
Но...
Я слышала ещё в школьных разговорах, что чисто теоретически так бывает, надо будет дополнительно погуглить ещё.
Но... но...
Я спускаю ноги с кровати и вскакиваю. Но тут же, почувствовав тянущую боль в промежности, усаживаюсь обратно и в бессилии обнимаю себя руками.
И закусываю губу, не в силах справиться с рвущейся из глаз горечью.
Я понимаю теперь, куда смотрел Егор, что он искал, и почему с того ни с сего стал вдруг со мной снова равнодушен и холоден. Так стремительно ушел в ванную, даже не взглянув, не обернувшись...
Догадываюсь, что расстроило его настолько, что, когда подавал салфетки, он едва терпел моё присутствие.
Он... решил, что я... О боже, что я обманула его. И теперь снова считает, что не был у меня первым. Я так специально говорила...
Думает, что я могла бы спать с другим... тогда как он... тогда как я...
Не знаю, что со мной не так, но доказательств для него теперь у меня никаких нет. Не получилось и такого, что он увидит и сам обо всем догодается.
Лучше уж я бы вообще молчала об этом, это было бы честнее, и проще гораздо сейчас для него...
В бессилии я снова заваливаюсь на кровать и утыкаюсь носом в подушку. Хочу исчезнуть, спрятаться навсегда от всего мира и от его гнетущего, так сильно ранящего меня, равнодушия.
И все же, все же, может быть...
Звук воды все ещё доносится до меня, и я вскакиваю. Хватаю что-то из своей одежды и, прикрываясь, на слабых, все ещё подрагивающих, не до конца окрепших после близости, ногах, пошатываясь, но с каждым шагом всё смелея и смелея, закусив губу, решительно иду по направлению к ванной комнате.