I
1
В четверг двадцать седьмого ноября тысяча девятьсот сорок третьего стояла туманная спокойная погода. Предыдущую неделю бушевали дожди, но теперь природа, будто бы утомленная слезами молодая девушка, спокойно отдыхала, давая уже вымытым дождями улицам небольшую передышку. Камни на одиноких мостовых давно высохли и выглядели безжизненными. Листва с деревьев опала почти вся, оставляя редкие намеки на некогда существовавшую здесь яркую жизнь. В чистом сером небе виднелись далекие трубы заводов, смог которых еще больше окутывал город серовато-белой полупрозрачной пеленой. Порой огни проезжавших по пыльным дорогам машин разрезали ее, напоминая о еще живущих здесь людях. А в целом и сами люди походили на призраков, бездумно бредущих куда-то по делам. У каждого дела были свои, но друг от друга они мало отличались. Это был небольшого размера тихий немецкий городок где-то на юге Германии. В такие места даже самые значительные новости приходят с большим опозданием, не говоря уже о том когда приходит осознание происходящего. В подобного рода крепостях семейного спокойствия какие-либо главенствующие идеологии оседают быстрее всего. Огромные мегаполисы населены людьми самых разных мастей: обычные горожане, работающие на величественных предприятиях, которые уничтожают своей мощью саму суть человеческой личности, создавая безвольных рабов из, как им кажется, абсолютно свободных людей; молодые люди в щёгольских нарядах, чьи родители владеют этими самыми предприятиями, позволяющими их дорогим деткам вести беззаботный светский образ жизни; художественная богема, составляющая, как ей всегда кажется, истинную культурную ценность общества; молодые студенты университетов — мечтатели, легко поддающиеся новым идеям и распространяющие их. Провинция же всегда более податлива в силу постоянства ее населения. И если пара-тройка еврейских семей будет увезена куда-то далеко в неизвестном направлении — это мало кого взволнует. А даже если и так, то противиться никто не решится.
2
Одной из подобных семей были Гуммели. Их быт после прихода Гитлера к власти сильно не изменился: еврейских корней у них не наблюдалось да и жизнь протекала довольно спокойно. Лукас, отец семейства, будучи человеком достаточно разумным, но недостаточно волевым, посматривал на новые обстоятельства с опаской, однако возразить вслух не решался. Его жена Грета, напротив, относилась к происходящему спокойно, тая в душе удовлетворение происходящим. В целом это была строгая, воспитанная очень религиозной бабушкой женщина. Её мало интересовали как чужие несчастья, так и собственные. Ей была присуща апатичность, которая, как ей казалось, придавала фрау стойкости и силы в глазах других. А те самые другие на деле видели в ней жестокую и безразличную личность, не обремененную особыми умственными способностями. Наверное, Гуммели были бы еще неприятнее, если бы у таких непримечательных людей не родилась совершенно замечательная дочь.
Маленькая Марта с самого раннего детства непременно привлекала к себе внимание всех, кто её видел. Она была абсолютно чудесным ангелом: ее круглое белокожее лицо обрамляли слегка вьющиеся пшеничные пряди с золотистым отблеском; красивые голубые глаза напоминали глубокий океан, а спокойствие и наивность видневшиеся в них добавляли им особого очарования; маленький аккуратный рот, небольшой детский носик. Девочка не была разговорчива или слишком активна. Она напоминала всем чудесную фарфоровую куклу без единого изъяна. В необогащенных умом головах оценщиков Марта виделась идеальным ребенком. Непривыкшая хулиганить или, хотя бы, просто проявлять свой характер, малышка всегда тихо игралась со своей единственной и любимой игрушкой — тряпичной куклой Пеппе, подаренной ей матерью на ее седьмой день рождения. Грета никогда не выказывала особенной любви к дочери — она была слишком занята собой, чтобы вспомнить что у нее есть ребенок. Но, имея строгий пуританский характер, фрау с легкостью подавляла маленького ангела. Так ей было проще забыть о его существовании. Вообще, никто никогда, в том числе и она сама, не задавался вопросом о том, способна ли любить кого-либо эта особа. Ответ был очевиден да и люди не часто задают вопросы, ответы на которые они бы не хотели знать. Отец не препятствовал таким методам воспитания — он, так же и его жена, считал что у него достаточно других дел, чтобы позабыть о семье. Других родственников, по крайней мере близких, у Гуммелей не было.
Жили они в небольшом двухэтажном домике на окраине города, построенного больше полувека назад. Зайдя внутрь и повернув сразу налево, гости попадали в гостиную; повернув направо — в кухню и дальше в столовую. Гостиная представляла из себя светлую комнату со слегка потертыми обоями, на которых были изображены изрядно выгоревшие светлые цветки на светло-голубом фоне. Интерьер составляли обитые дешевым коричневато-серым ситцем кресла и диван; простенькие консоли со сбитыми уголками; пыльные зеркала в круглых рамах. Кухня же была белой маленькой комнаткой, выполняющей исключительно практические функции. Поднявшись на второй этаж, можно было попасть в две спальни и ванную. Родительский будуар был больше, чем комната Марты, но пустота от отсутствия должного количества мебели лишь усугубляла его простоту. В келье маленького ангела все было до жути скучно, но разбавляло общее уныние старенькое окошко, в которое любопытное дитя любило выглядывать и часами рассматривать происходившее за ним. Несмотря на тоскливость жизни в этом Богом забытом месте, интерес к жизни, объединяющий всех детей в мире вне зависимости от обстановки вокруг, был присущ и Марте. В силу неопытности ребенок всегда стремится узнать что-то новое — мечтает стать старше. Тем дети от взрослых и отличаются — они понимают что многого не знают, а потому не боятся задавать вопросы. Для многих людей все на свете очевидно и понятно, и поколебать их уверенность в своей правоте не могут даже ошибки на практике.
3
Таких домов в этой части города были десятки, и один мало чем отличался от другого. В соседних домах жили похожие семьи с детьми. Марта не была общительной девочкой — наверное потому, что и сказать ей было нечего. Она привыкла задавать вопросы самой себе и отвечать на них. Как, например: почему ее мать каждый день красит лицо и завивает волосы? В голове у малышки варианты были абсолютно разные, но ни один из них не давал достаточной аргументации, чтобы быть уверенной в его правдивости. Почему наносить косметику и приводить волосы в порядок — особенный женский ритуал? И отчего же они относятся к нему с той же набожностью, что и к воскресным походам в церковь? А почему тогда этого не делают мужчины? Их лица устроены так же, но герры отказываются от такой возможности. Наверное, женщины сами ввели для мужчин запрет на использование косметических средств после того, как в восемнадцатом веке сложилась ситуация, в которой последние стали красивее них. Их это задело, и они обвинили своих спутников в излишней жеманности, убивающей их очарование. Введя культ неаккуратных непудреных лиц, дамы вновь вернулись к роли муз, которая, судя по всему, была для них лучшим вариантом.
Так, путём долгих размышлений, юная фройлен приходила к некоторым выводам, составлявшим её картину мира. А если она сама могла найти ответы на вопросы, которые её волновали, зачем бы ей были нужны друзья? Но иногда безучастная мать всё же решала повлиять на ребенка, отправляя ее поиграть с соседскими детьми. Позже фрау всё-таки поняла насколько бесполезным было это занятие: выстраивать отношения с другими у девочки выходило плохо, и никто её особенно не взлюбил. Грета увидела, что Марта способна справиться со своим досугом и сама, и решила оставить ту наедине с собой. Так, в атмосфере обособленности от детской общественной жизни, маленькая мадам проводила свое свободное время. Но когда ей исполнилось десять лет, у них появились новые соседи — Эггеры. Родителей Марта не знала. Единственное, что ей было известно — это то, что их звали Карл и Магда. Её мать как-то за завтраком высказала предположение, что фрау Эггер, должно быть, больна чахоткой и вот-вот должна умереть, судя по ее бледному лицу, впалым щекам и рукам «тощим как у смерти». Впрочем, и относительно отца семейства у Греты было предположение: он, очевидно, последний дурак, если делать выводы, исходя из формы его носа и величины пуза. К сожалению, девочка еще не обладала той же проницательностью, что у этой опытной женщины, но верила, что это придет с годами.
У Карла и Магды был сын Иосиф — полный неуклюжий мальчик с темно-русыми волосами, уложенными аккуратно набок, и одетый обычно в серые шорты чуть выше колен и скромную белую рубашку. Засчет своего непримечательного внешнего вида и молчаливости малыш не был замечен другими детьми и, так же как и Марта, обычно проводил время наедине с собой. Неловкость в общении со сверстниками, а может и нежелание выстраивать отношения с ними, сблизила их. Они начали гулять вместе почти каждый день. Фройлен заметила, что их с её новым другом часто интересовали одни и те же вопросы. А искать на них ответы вдвоём было гораздо интереснее. И так девочка обрела своего второго друга. Они часами гуляли возле реки, протекавшей через весь город; бродили по старому железному мосту, издававшему жуткие скрипящие звуки; посещали рынок, расположенный в центре города. Целью их дружбы Марта видела совместное исследование окружавшего их мира. Чаще всего именно это и является ядром детских приятельских отношений, потому часто и прекращающихся после окончания школы и начала взрослой жизни. Их объединяла любознательность, с которой они смотрели на этот мир — то, что, к тому же, отличало их от ровесников. У тех не было столько вопросов. Они сближались все больше, и этому способствовало уединение, в которое их помещали родители. Карл, отец Иосифа, был занят работой в своём маленьком магазинчике. А его жена, как водится, заботилась о чистоте дома и сытости семьи. Поэтому обделенные родительской опекой любознательные дети всегда находили время друг для друга.
4
Марта и Иосиф любили гулять рядом с их домами по тропинкам, ведущим к лесу и речке, расположенной недалеко от города. Иногда они забредали слишком близко к лесу, после чего допоздна топали домой, наблюдая как медленно смеркалось в небе. В один из таких дней дети решили проверить, чем сможет удивить их лес — такой загадочный и далекий. Юные друзья еще ни разу не входили в его пределы, лишь подходя к нему. Ближе к четырем часам вечера они уже были около густых деревьев, выглядевших словно ворота какого-то священного таинственного места. Пройдя сквозь них, они устремились вглубь, несомненно, некоего ведьминского шабаша. Люди всегда придавали подобным удаленным и неизведанным пространствам различные магические свойства. Поэтому среди детей, впитавших от взрослых разные суеверия, ходили разной степени правдоподобности легенды. Кто-то говорил, что некогда здесь повесилась молодая девушка, дух которой ныне как жнец косит жизни юных особ, по какой-то причине попадающих сюда. Другие судачили, что ранее — во времена, когда еще не было изобретено колесо, среди рослых деревьев, наделяющих этот участок той же земли, на которой сейчас живут люди, пускающие эти слухи — уже проходили ведьминские собрания. Кто рассказал им об этом и почему колдуньи сумели овладеть не самым легким видом транспорта — метлой — но не смогли сохранить свои секреты? Да и какой резон им был искать уединенное место, если они так всемогущи? Это уже другие вопросы, не касающиеся самой магической сущности леса.
Как оказалось, все не так уж и интересно, как предполагали маленькие исследователи. Дети не встретили на своем пути ни чародеек, ни духов, ни, даже, хранителя этой чащи. Но время шло, и они уже мало что могли разглядеть — все покрыла вечерняя тьма.
— Пора бы уже идти домой. Видимо, все ведьмы давно уже улетели, - заключил Иосиф.
— Как думаешь, они и сейчас летают на метлах? Почему бы им не ездить на машинах? Это удобнее и быстрее, - поинтересовалась Марта.
— Может, у них нет денег? Как бы им их заработать? -задумчиво ответил мальчик.
Этот разговор увлёк друзей, и они совершенно не заметили, как приблизился выход из леса. Подойдя к тем самым деревьям, указывавшим на вход в лесной массив, фройлен заметила какой-то слабый маленький перемещающийся свет.
— Что там за свет? Неужели все-таки некоторые колдуньи еще тут? – с интересом спросила девочка у своего товарища.
— Нет, для них свет маловат. Может, это феи? - прозвучало предположение Иосифа.
— Пойдём скорее! Вдруг не успеем, и они тоже ускользнут! – воодушевленно прокричала Марта, и они поспешили на свет.
Два друга уже подумали, что они совершили новое открытие. Они слышали о феях в сказках, но об их присутствии здесь никому ничего не было известно. Поэтому их интерес подстегивало еще и ожидание раскрытия некой тайны, о которой никто даже и не задумывался. Свет становился все ближе и ближе, а глаза детей горели всё ярче и ярче. Под их ногами шуршала листва — дело было месяцем ранее, в середине октября. Уже холодало, и их спины обдувал осенний ветерок — единственное, что хоть немного нарушало тишину леса. Кругом не было никого. Только она, её друг и чарующий магический свет в конце пути. И вот они уже совсем близко — ещё немного и два любопытных ребенка овладеют секретом, окружённым колдовским мистическим ореолом.
— Что там?! Что там?! – набрав воздуха в лёгкие, прокричала Марта.
Лицо Иосифа потускнело. Он остановился, повернулся к своей подруге и ответил:
— Светлячки… это обычные светлячки, - в голосе мальчика прозвучало ужасное разочарование.
Друзья были так расстроены, что всю оставшуюся дорогу до дома не произнесли почти ни слова. Они медленно плелись по пыльной тропинке, покрытой суховатой листвой. Всё тот же ветер, усиливавшийся со временем, подгонял их сзади. Время было позднее, и в домах уже зажглись огни. На полпути Марта спросила у своего спутника:
— А светлячки не могут быть феями? Они ведь полностью соответствуют описанию. Так, может, это они и есть? – блеснула надежда в глазах девочки.
— Но, ведь, мы знаем, что это насекомые. В сказках феи выглядят как люди с крыльями. Зачем сказочникам врать ? – ответил расстроенный мальчик.
— Я думаю, что этот мир не смог бы существовать без магии. И, к тому же, в таком случае у сказочников не осталось бы работы, - уверенно заявила Марта.
Не то чтобы она так уж сильно верила в фей или кого-нибудь ещё. Просто ей казалось, что ничего не бывает просто так. И если даже люди придумали все эти истории, то у них должно было быть подспорье. Фройлен твёрдо решила, что их команда ещё посетит этот лес. И даже если они не найдут ведьм или крылатых волшебников, то найдут что-то иное — несомненно ничуть не менее важное.
5
Жизнь Марты в целом не сильно отличалась от жизни других детей. Бог знает, как бы она сложилась, если бы не двадцать седьмое ноября тысяча девятьсот сорок третьего. Обычный осенний день не сулил ничего примечательного кроме прогулки с другом. Девочка возвращалась домой после занятий в школе, и уже подходя к дому, обратила внимание на широко распахнутую входную дверь и тревожно покачивавшйися от ветра тюль, который свисал со стекольных вставок на ней.
Зайдя внутрь, она обнаружила разбросанные по полу вещи. Создавалось впечатление, что некто искал что-то в доме. В гостиной были слегка сдвинуты со своих привычных мест диван и кресла, обнажая пыльные пятна под ними. Маленькая дешевая ваза, стоявшая на столике у зеркала, лежала на полу, разбитая вдребезги. На кухне картина была не лучше: разворошённая посуда, настежь открытые дверцы шкафов и откинутый в сторону ковер, который по обыкновению лежал в самом центре комнаты.
Марта окрикнула маму три раза, но ответа так и не услышала. Отца в это время дома быть и не должно — он занят в своей лавке. Фройлен решила подняться наверх и проверить спальни. Уже шагая по лестнице, она услышала какие-то голоса и странное шуршание. Сначала ребенок обрадовался, но уже через миг девочка поняла, что ждёт её там не мать — голоса принадлежат каким-то мужчинам, к тому же незнакомым. Перешагнув последнюю ступень и подойдя к родительской спальне, девчонка пошатнулась: в растормошенной комнате стояли трое полицаев. Навевавшая ужас серая форма, кирзовые сапоги и невыносимо страшные лица — такими их запомнила Марта. Поначалу они даже её и не заметили, но малышка была настолько ошарашена грозным видом этих озверевших цепных псов, скакавшим по будуару её родителей, что не могла сдвинуться с места. Через пару секунд служители людоедских законов обратили на неё внимание. Один из них — щупловатый парень лет двадцати четырех с желтым лицом, на котором уже стали появляться первые морщины, нависавшим над тонкими губами массивным носом и тусклыми глазами — подошёл к девочке и схватил её так, будто она была преступником выбивавшимся из рук хранителей правопорядка. Ребёнок всегда был кроток, а потому и в этой ситуации, тем более под влиянием сильного страха, не стал прекословить. Другой мужчина, по видимому самый старший из них, крикнул отвести её вниз.
Марту усадили на диван в гостиной. От полной растерянности и страха девочка не могла обронить ни слова. Она нервно осматривала комнату, пытаясь понять, что же произошло. Куда делась её мама? Что с ней сделали эти люди? Она не знала их имён, не понимала род их деятельности. А как же папа? Что он обнаружит к тому времени, как вернётся? У неё в голове крутились десятки вариантов дальнейшей её судьбы.
Атмосферу нагнетали предательски медленно тикающие настенные часы. Стрелка томно двигалась по циферблату. Голоса мужчин не стихали — они обсуждали что-то и при том очень важное. Тот самый старший, что отдал приказ относительно Марты, говорил гораздо громче прочих, практически крича. Другой смиренно выполнял его приказы, пока третий посматривал за девочкой, стоя на верхних ступенях лестницы и периодически поворачивая голову в её сторону. Всё это длилось около тридцати минут, после чего к дому подъехала небольшая чёрная машина. Полицаи схватили фройлен и повели к ней. Автомобиль всем своим видом внушал страх. Но она всё так же не перечила и продолжала подчиняться. Подойдя к железной дверце, парни грубо толкнули свою маленькую узницу. Мотор заработал, и машина поехала в неизвестном направлении.
Девочка ни разу не произнесла ни слова, лишь ахнув от удара полицая в спину. Вопросов становилось всё больше, а ответов — наоборот. Ей ни разу не доводилось видеть, как увозили кого-то в их городе. Она слышала об этом за столом от родителей, но сама не наблюдала такого никогда. Да и увозили обычно евреев. Марта вспоминала, как матушка рассказывала о депортации семьи Шифферман. Несчастное еврейское семейство, разлучённое полицейскими. В один день в их дом пришли люди в форме, и с тех пор их никто не видел. Они были тихими, с виду добродушными. Но, как полагалось, вели в большей степени отшельнический образ жизни.
Как бы это не было ужасно, но Марта понимала причины прихода полицаев к ним. Но что же до её собственной семьи? Она рано узнала о расовых отличиях — им рассказывали в школе. Но они не отличались. Обычная немецкая семейка, живущая в небольшом городе. Типичный для этих мест быт, обыденные темы для разговора. Тех, кто считался «недостойным», уже давно можно было отличить от «нормальных» людей. Это не давало ей покоя. Девочка знала слишком мало, чтобы понять хоть что-то, что происходило с ней в тот момент.
Двигались они долго. Спустя несколько часов Марта почувствовала, что машина остановилась. Её не выпускали около десяти минут. Затем дверца распахнулась, и двое грубых мужчин схватили её и вытянули наружу. Девочка увидела впереди какое-то грязное пошарпанное здание. Страшный тёмный барак, окружённый проволокой. Она стояла и неподвижно смотрела на него. Слёзы подступали к глазам. Хоть малышка и не знала, куда её привезли, общий вид этого места, находившегося вдалеке от города, быстро давал понять, какие чувства стоит к нему испытывать. Но она решила терпеть, не давая волю эмоциям.
Мужчины, что привезли её сюда, о чём-то говорили с теми двумя, вытащившими девочку. Марта не могла разобрать, что они говорят. Да и много ли она смогла бы понять?
Её размышления снова прервал толчок в спину. Теперь она осталась наедине с теми двумя. Остальные же сели в машину и поехали прочь. Двое грубых мужчин повели её прямо к бараку.
Это было место временного содержания еврейских детей, чьих родителей депортировали. Попадавших сюда не отправляли в концлагеря. Их сажали на поезд, следовавший в Шлезвиг-Гольштейн. Там располагалась клиника доктора Майснера — учёного, ставившего опыты на несчастных. В них не было никакого смысла и пользы. Абсолютно людоедские затеи прикрывались научным интересом. Попадая туда, дети долго не жили. Подвигом было выдержать хотя бы год. Одному Богу известно, сколько невинных душ погубили в застенках этого Ада на Земле. Перед тем, как оказаться в этом месте, детей помещали на пару дней в специально отведённые для них хибары. После сажали на поезд, ехавший до самой больницы. Путь был долгим — занимал он от двух до четырёх дней.
Все невольники понимали, почему они здесь. Кроме Марты. Ей всё же казалось, что это какая-то странная ошибка.
Надзиратели выдали девочке форму и определили её место. Места были чётко расписаны — это упрощало детей. Ей досталась крайняя полка в третьем ряду слева. Заняв свою постель, фройлен забилась в угол, поджав ноги и спрятав голову. Мысли обрывками проносились в голове, не давая возможности даже заплакать. Она была бы и рада, но не могла.
Окружавшие её узники этой звериной клетки, кажется, не были растеряны. Социальное разделение давало свои плоды, и дети и без того быстро привыкавшие к новым обстоятельствам, воспринимали всё как данность. Их плачь можно было услышать лишь тогда, когда речь заходила о родителях. Тоска по дому — единственное, что волновало их души достаточно сильно, чтобы позволить обронить слезу. Воспоминания о привычной жизни нарушали их покой, подобный медленному томлению в адском котле. Старые друзья, матери и отцы, знакомые места — всё было наполнено болью. Их жизни истерзали те, чьих имён они даже не знали и никогда не узнают. Впрочем, сами ребята были похожи на призраков, поселившихся в старой заброшенной лачуге на отшибе города. Казалось, что самое страшное уже происходит с ними, но что будет впереди?
6
Эти два дня Марта провела на своей койке, почти не слезая с неё. Мысли конвоем проносились в её голове, не давая возможности забыться. Старая жизнь, которая кончилась всего пару суток назад, казалась такой далёкой и недосягаемой, что воспоминания медленно стирались и переписывались.
Все узники этого места были молчаливы и не слишком активны. Изредка кто-нибудь спускался, чтобы бездумно побродить по бараку. Всего население составляли десять человек. Из них трое девочек и семеро мальчиков. Друг меж другом они не были знакомы. Попадали сюда дети из разных мест, что ещё больше угнетало — незнакомая пугающая обстановка и неизвестные люди вокруг — не лучшая перемена в жизни.
Кормили их всего один раз за оба дня, и по разу каждый день позволяли выйти прогуляться. На прогулке во второй день Марта узнала имена двух других девочек — Клара и Тереза.
Клара была шатенкой с большими зелёными глазами навыкате, крупноватым округлым носом и припухлыми губами. Держалась она отстранённо, издалека оглядывая всех своих соседей. Казалось, её больше волновала неровно поставленная колючая ограда, нежели всё происходившее. Удивительно, как, на вид, ровесница Марты может так спокойно и достойно держаться.
Тереза была менее симпатична, чем Клара. Чёрные реденькие волосы небольшой длины, острый нос, вечно прикрытые голубые глаза и тонкие губы. Она, видимо, была более впечатлительна, и потому страх хорошо читался на её лице. Чтобы успокоить себя девочка всё-таки держалась ближе к другим.
И в прошлой жизни Марта не отличалась общительностью, а уж в предложенных обстоятельствах оробела до конца. Потому она пыталась изучить окружавших её детей, не приближаясь к ним.
Прогулки длились недолго — по тридцать минут каждая, после чего их загоняли обратно. Кормили пустой похлёбкой. Эти два дня казались девочке вечностью. Нескончаемый поток воспоминаний, отвратительное отношение надзирателей, гробовая тишина, царившая в бараке были верными спутниками её тоски. Надсмотрщики не сообщали им, куда они отправятся далее. Дети же думали, что это их последнее пристанище.
7
Двадцать девятого ноября их всех выстроили в шеренгу во дворе лагеря. Пересчитали — все на месте. Плотной колонной под надзором двух мужчин детей повели в неизвестном направлении. После предыдущих дней заключения у Марты уже совсем не оставалось идей, что с ними сделают дальше. Она продолжала размышлять о том, что для неё теперь было лишь мечтой — прежняя жизнь.
По пути к месту назначения у них была возможность осмотреть местность, в которой располагался лагерь. Это был одинокий пустырь, единственным признаком жизни в пределах которого была пролегавшая неподалёку железная дорога. Порой Марта слышала стук колёс, эхом доносившийся будто бы из другого измерения. Было непонятно, где находится эта самая дорогая, отчего она становилась ещё таинственнее. Откуда и куда идут по ней поезда? Быть может, ими управляют вовсе и не люди, а они движутся сами по себе без точного маршрута. Девочка в целом мало чего знала них. Ей довелось проехать на поезде лишь однажды — когда ей было семь лет, они с родителями посещали тётю Агнес. Она была вредной женщиной средних лет, одинокой настолько, что даже кошки сбегали от неё, не сумев вынести старуху. Память о тётке была не слишком приятной, но, стоит отметить, её дом был поразительно уютным и чистым.
Из-за общей атмосферы путь казался адски длинным. Однако, выбравшись наконец из гнилого барака и выйдя за пределы колючей проволоки, Марта наконец смогла серьёзнее задуматься над всем происходящим. Её стало больше волновать будущее, и тревога ухудшалась с каждым шагом. Ведь, в конце концов, их путешествие имеет какую-то цель. И вот, пройдя около километра, девочка увидела вдалеке сначала дорогу, а затем и прикрытую лёгким туманом железнодорожную станцию. Детская наивность отчасти помогала ей, даря надежду, что скоро их посадят на поезд и отправят домой. Фройлен не могла объяснить себе, зачем же их тогда держали в лагере и для чего разлучили с родными. Да и теперь это уже было неважно — всё позади, скоро они будут на родине.
Сердце Марты учащало свое биение по мере приближения к станции.
Когда ребята приблизились к перрону, их вновь выстроили в шеренгу. Опять пересчет — и вновь все на месте. Надсмотрщики стали по одному запускать детей в вагон. Марта в очереди была шестой. Подошёл её черёд — она ступила к поезду и нырнула внутрь — её счастью не было предела. Скоро она увидит свой родной дом, Иосифа, свою семью и любимую куклу Пеппе. Вновь сможет лечь на удобную кровать, стоящую в её спальне; крепко уснуть, а затем, утром, пойти по знакомой дороге на занятия в школу.
Всех пленников разместили, дверь закрылась, и через десять минут поезд тронулся с рельс. Впервые после двадцать седьмого ноября Марта заплакала. Постукивания колёс извещали всех о её возвращении домой. В том числе и саму девочку, с нетерпением ждавшую этого момента.
7
Поездка была долгой — прибыли они только через три дня. Поезд медленно затормозил у станции, позади которой стояло громоздкое двухэтажное белое здание с большими каменными колоннами, вымощенным двориком и блестящей оградой. Это была клиника Майснера. Местечко внушало спокойствие: везде было чисто, по двору гуляли дети, а доктора были одеты в белоснежные халаты. Прибывших повели к ней.
Это был второй раз, когда девочка не смогла сдержать слёз. Она так сильно верила, что всё кончилось, и страдания позади, а надежда оказалась напрасной. Марта всё так же не произносила ни слова, но сердце её разрывалось на куски.
На пороге больницы их встретила медсестра — высокая голубоглазая шатенка на вид лет тридцати. В её лице не было ничего выдающегося, кроме глаз. Они действительно были очень красивы, однако в них виднелось нечто не совсем ясное, но определённо настораживающее. Надет на женщине был идеально чистый халат с красным крестом на левой груди. Звали её фрау Нойман.
Фрау поговорила с тем мужчиной, что вёл эту группу к ней и отпустила его. Далее последовал приказ следовать её указаниям, и она направилась к главному входу, а за ней и все дети. Когда эта дама шла вперёд, казалось, что она флагман какой-то Непобедимой армады. Она чеканила ровные шаги, высоко подняв грудь и задрав нос. Лица больных, вышедших на прогулку во двор и заставших это шествие, выражали нечто среднее между невыносимым страхом и нервным трепетом.
Марта быстро поняла, что эта женщина здесь играет какую-то немаловажную роль. Оставалось лишь выяснить, кому она внушает свой авторитет — себе или всем остальным.
На крыльце фрау Нойман открыла высокую тяжёлую железную дверь. Скрип, издаваемый ею, Марта посчитала плохим знаком. Когда дети вошли, они увидели длинный коридор, пол которого был выложен белой плиткой, в щелях между которой уже давно скопился мусор свидетельствовавший о должном уровне санитарии; а стены — выкрашены в бледно-зелёный цвет. По всему периметру прохода располагались комнаты с толстыми дверьми, которые, казалось, просто невозможно открыть. В самом начале была входная дверь, а над ней — одинокая лампочка, заключённая в железную решётку. С другого конца виднелся проход поменьше со стеклянной вставкой, которую так же закрывали ржавые прутья. Фрау вела их именно туда.
8
За первым коридором следовала приёмная. Стены её были выкрашены бледно-жёлтой краской, а пол так же выложен белой плиткой. В тесной каморке с прилавком сидела седоволосая женщина в круглых толстых очках и перебирала какие-то бумаги. Когда фрау Нойман прошла мимо неё, дама аккуратно приподняла взгляд и испуганно посмотрела на медсестру. Та не обратила внимания и повела детей к следующей двери.
Вся группа нырнула в ещё один коридор. Выглядел он так же, как и первый. Отличалось в них лишь освещение — в первом висела большая лампа, источающая белый свет; а второй же был подсвечен лишь одной массивной лампой, из которой исходил приглушённый жёлтый свет.
Здесь уже были комнаты, в которых содержались больные. В каждую из них вела дверца, гораздо меньшая по размеру, чем в первом проходе, но выглядящая в целом так же. Проходя мимо, можно было заглянуть внутрь через всё те же стеклянные вставки, укрытые решётками. Фрау начала распределение.
Марту определили в девятую комнату, а её соседями стали Вильгельм Рихтер и Кассандра Шифферман. Медсестра закончила разделение и приказала всем пройти на свои места. Затем она достала большую связку ключей и стала по очереди запирать двери.
Новая спальня Марты не была такой уютной как старая: снова те же зелёные стены и белая плитка, а ещё одинокое окно неподалёку от кровати, на котором от ветра немного покачивался полупрозрачный тюль. Рядом с койкой стояла маленькая тумбочка — вещей у детей не было, поэтому применения ей фройлен не нашла. То, что называли кроватями здесь, скорее было просто спальным местом: тонконогая железная основа, казалось, вот-вот сломается и провалится; а лежавший на ней продавленный матрас едва ли был удобнее собачьей лежанки.
Девочка прошла по комнате, осмотрев её вдоль и поперёк. Марта сделала вывод, что здесь кто-то жил незадолго до неё — об этом свидетельствовал тот факт, что комната была слишком грязной. Дело было не в пыли на полу или паутине на стенах — вся палата была в странных еле заметных красновато-белых пятнах, а на стенах проступали легкие царапины, очевидно, от человеческих ногтей. Что здесь происходило? И куда делся ребёнок, живший здесь не так давно?
Марта заинтересовалась и стала искать ещё какие-нибудь следы прошлых жильцов. Она решила заглянуть за высокий старый шкафчик — он был поставлен здесь так же для детских вещей. Судя по всему, стоит он здесь уже действительно очень давно — сильно потрёпан да и к тому же не похож на современную мебель. Шкаф плотно приставал к стене, потому заглянуть за него через узенькую щёлочку было можно, но густая тень скрывала всё, что бы там ни было. Но у него были небольшие ножки, поднимавшие его с земли, поэтому девочка опустилась на пол и просунула руку в тёмное пространство под этим деревянным колосом. Ей удалось нащупать там что-то, она схватила нечто и вытащила пожелтевшую от времени бумажку.
Развернув её, фройлен увидела, что это письмо. Она стала читать его:
« 17 июля 1896 года
Здравствуйте, Мама!
Вы просили меня писать Вам чаще и передавать о своём состоянии. Я чувствую себя прекрасно: нас с ребятами стали чаще выпускать на прогулки. Раньше я очень скучал в своей комнате, но теперь мне удаётся больше времени проводить с друзьями. Я получил Вашу посылку. Её мне передала фрау Моррис. Я очень соскучился по дому, и был бы очень рад увидеть вас с Папа.
Альберт »
Содержание письма было абсолютно удивительным. Разве возможно говорить так оценить это место? Адский котёл, подвергающий уничтожению и издевательствам толпы невинных детских душ, — вдруг оказывался прекрасной спокойной обителью. Марту смутила дата, которой было подписано послание. Не могло ли раньше здесь действительно быть так чудесно?
Девочка решила продолжить поиски и вновь сунула руку под шкаф. Ещё одна находка — кипа бумаг, на некоторых из которых были детские рисунки, а некоторые — совершенно чисты. Нетронутые листы она приберегла — на всякий случай — и принялась рассматривать исписанные.
На первом фройлен разглядела саму клинику, разбитый в её дворе чудный сад и играющих в нём детей. Атмосфера была совсем иной. Спокойствие и умиротворение, наполненное резвым беззаботным детским смехом. Где сейчас все эти ангелочки? Не они ли ставят здесь же свои чудовищные эксперименты? Не их ли руками подписаны бумаги, дающие разрешение на эти опыты? Прошло уже почти сорок лет — одному Богу известно, что стало с тогдашними постояльцами. Все картинки были похожи — играющие ребята, добрые медсёстры и замечательный сад.
Марта сидела на полу своей палаты и тихонько перебирала листы, пока из кучи этих весточек из прошлого не выпала маленькая бумажка. Девочка подняла её и увидела вырванную заметку из дневника какого-то ребёнка. Содержание её было простым — описание прошедшего дня. Однако для фройлен это оказалось очень интересным. Почему бы и ей не вести свой дневник? Девчонка повернула голову и взглянула на ту часть своей находки, что была нетронута. Схватив один из листов, она записала:
« 1 декабря 1943
Здесь начинается моя новая история. Не знаю чего ожидать. Прибыли мы в половине десятого. Фрау Нойман распределила комнаты. Под шкафом в моей комнате нашлись старые рисунки и письма. Страшно »
Большего девочка в тот день написать не смогла.
9
Наступило второе декабря. Шёл легкий снег. Подъём в клинике был назначен на 8:00. Марта проснулась, потёрла глаза, спустилась на пол и направилась к окну. Окна её палаты выходили на задний дворик, в котором стояли уже голые деревья. Дорожки в нём были вымощены серым камнем. Он так же, как и передний, был обнесён забором, за которым был виден лес. Лечебница, как и лагерь временного содержания, была удалена от посторонних глаз. Тёмная чаща укрывала её от нежелательного внимания и словно согревала своим массивом. И вправду можно было поверить, что когда-то здесь было не так отвратительно.
Следующим пунктом в списке дел у детей было умывание. Все вышли в коридор и стали ждать указаний. Через пять минут тяжёлая железная дверь отворилась, и вошла фрау Нойман. По её приказу ребята направились в ванную комнату, попасть в которую можно было из первого прохода. Представляла из себя она белое помещение с плиткой на стенах и на полу. От самого входа до окна расставлены маленькие раковины. Ещё было отдельное место, в которое вела арка, — душевая.
Когда Марта подошла к умывальнику, она увидела непонятную поржавевшую ёмкость на тонкой ножке — истасканной железной трубе, уходящей в пол. Сверху к ней наклонялся изогнутый кран, еле подававший воду. Сама же жижа, выходившая из него, была похожа на канализационные отходы — страшная смердящая жидкость с грязью внутри. Девочка принялась умываться.
« 2 декабря 1943
С утра нас заставили пойти в ванную. Неприятное место, к тому же отвратительно пахнущее. Из средств личной гигиены там оказались кусок старого сухого мыла, которым можно было порезаться; зубная щётка, у которой уже выпала половина щетинок; и маленький тюбик высохшей зубной пасты. Водой, шедшей из крана, кажется, умываться опаснее, чем пить воду из унитаза.
Времени нам отвели немного, после чего мы должны были отправиться завтракать. Столовая располагается в западном крыле больницы. Пройти в него можно, зайдя в одну из дверей в первом коридоре и дойдя до конца промежуточной комнаты. Далее откроется следующая комната с меньшим количеством дверей. Одна из них — вход в обеденную.
Мы попали в просторное помещение с высокими окнами, из которых шёл лёгкий утренний солнечный свет. По всему периметру были расставлены деревянные столы с лавками, рассчитанные на шесть человек. Нас было двадцать семь. Вместе с теми, кто прибыл со мной, вышли все, чьи палаты находятся на первом этаже.
Фрау Нойман предупредила, что будет составлен график дежурств. Дежурных будет двое — а их пары неизменны. Сегодня ими назначили Катрину Метц и Марка Штайна. Они отправились на кухню. Нас же усадили за столы. Столов было десять, поэтому имелась возможность выбрать любое место.
Я села за тот, что стоял возле окна, близко к кухне. За дверью, ведшей к ней, были слышны грубые голоса поварих. Они, крича без явной на то причины, отдавали приказы детям. Их бесцельный рёв, направленный на двух маленьких детей, напугал меня. Как ужасно думать, что мне тоже придётся это пережить.
Все стали ожидать завтрака. Спустя пару минут к моему столу подошёл мальчик. »
10
— Я могу сесть к тебе? – мальчик показался Марте очень скромным
— Присаживайся. – в таких обстоятельствах, ведь, было бы неплохо завести знакомство с соседями, - меня зовут Марта
— Меня — Гюнтер, - он побаивался даже смотреть ей в глаза
— Почему ты попал сюда, и что это за место? – девочку одолел интерес, но через секунду она заметила, что её собеседник так нахмурил брови, что она, кажется, полная дура, если задаёт такие вопросы
— Потому же, почему и все остальные. Мои родители — евреи. Однажды в наш дом пришла полиция. Они забрали их, а потом увезли и меня. Так я оказался здесь — в месте, где содержат еврейских детей для, как они это называют, «научных целей». Никто из нас не знает, что с нами сделают завтра. У врачей на каждого свой план, а иногда и он меняется. Мне каждый день ставят уколы и дают по три таблетки. Один раз я спросил, для чего мне нужны эти пилюли. Фрау Нойман ответила, что это успокоительное, - похоже на правду — Гюнтер и впрямь чересчур спокойный
— Но почему я здесь?! Мои родители немцы, а не евреи, - голос фройлен слегка срывался, выдавая её нервозность
— Им виднее. Может, ты просто сама не знала? – речь мальчика была медленной и расслабленной. Слишком медленной и расслабленной.
— Но как я могу не знать об этом? Все евреи понимают, кто они. Такое невозможно скрыть, - отчасти это было правдой: когда кто-то пытался укрыться от полиции, их достаточно быстро находили
— По-разному бывает, - слова Гюнтера прозвучали так безнадёжно, что Марта почувствовала, как к горлу подступил ком, и глаза намокли. Неужели она и вправду не знала об этом?
Девочка слышала о задержаниях целых семитских семей. О законах, ограничивавших их. На уроках в школе ей объясняли, почему так происходит. Но никто и никогда даже не намекнул Марте, чего ей стоит опасаться. Почему родители этого не сделали? А вдруг они и сами не знали? Теперь это уже не важно — она здесь, среди них, — значит, она одна из них.
— А для чего врачам это нужно? – девочка не унималась
— «научные цели» — их единственное объяснение, - мальчику даже нечего было ей ответить. Никто из детей не смог бы дать ей ответа
« Мне страшно представлять, что они будут со мной делать. Я совершенно здорова. Гюнтер кажется мне подозрительно слабым. Врачи дают ему нечто, что замедляет его реакцию. И как это может кончиться? Людей кладут в больницу с целью излечения, но что делать, если самой болезни нет? Какова цель в таком случае? Ответа стоило только ожидать.
После завтрака — маленькой порции овсянки с небольших куском хлеба — нас всех отправили в свои комнаты, сказав, что мы по расписанию будем посещать врачей. Сегодня меня принимал доктор Оттис. Его кабинет располагался на втором этаже. Медсестра отвела меня туда, показав дорогу через западное крыло, в котором была дверь, а за ней путь на лестницу. Ждать врача мне нужно было десять минут — он заканчивал обход. Когда герр Оттис завершил свои дела, он подошёл ко мне, достал связку ключей, отыскал нужный и отпер кабинет.
На приёме доктор осматривал моё тело, выявляя характеристики.
Меня заставили снять всю одежду. Я стояла за ширмой и дожидалась начала осмотра. Окно в комнате было приоткрыто, и сквозняк тянул по полу. Мои колени слегка подгибались из-за мороза, пробегавшего временами по коже. Стояла тишина, нарушаемая лишь редким перелистыванием страниц в каком-то толстом журнале. Доктор Оттис подошёл и принялся прощупывать моё тело. Руки его были в перчатках, туловище прикрывал белый халат, из-под которого торчали кривоватые длинные ноги, облачённые в тёмно-коричневые штаны. На ногах были слегка потёртые туфли, а глаза было сложновато рассмотреть из-за очков, отражавших свет лампы. У доктора были седые волосы, уложенные набок. Пальцы его были тонкими, из-за чего казались длиннее, чем были на самом деле. Этот мужчина напоминает паука — длинные конечности, медленные движения и чувства во время нахождения в его кабинете, похожие на ощущение мухи, попавшей в паучьи сети. Рядом с ним, казалось, становилось ещё холоднее.
За всё время не прозвучало ни слова. Когда осмотр был закончен доктор направился к своему журналу и стал заполнять какие-то бланки. Сказал мне одеться. Спустя десять минут герр Оттис вновь приблизился и положил меня на кушетку. Рядом с ней стоял маленький столик с ящиками, в которых лежали шприцы. В другой части его ледяной обители стоял небольшой шкафчик, в котором хранились ампулы с некими веществами. Он взял одну из них и наполнил ею толстый длинный шприц. Я не успела ничего понять, как он ввёл его в мою вену. Боль была ужасной.
Он протёр место укола и сказал выйти в коридор и отправиться в свою палату. Так я и сделала »
11
На следующий день осмотр и следующие за ним процедуры должны были повториться. Те же подъём, умывание и завтрак, а после – поход в кабинет Оттиса.
После столовой все дети разошлись по своим комнатам, чтобы приготовиться к процедурам. Медсёстры, занятые бумажной работой, не сопровождали их. Рутина деток была налажена так, что они сами привыкали к ней и безропотно выполняли все указания. А потому ребята были вольны прогуляться и осмотреть клинику по пути к своей палате. Выходы контролировались плохо, но никто особенно не опасался за жизни этих несчастных – идти им было некуда, да и пути не было. Окружённая грозным блестящим остроконечным забором, лечебница давила своим видом на неокрепшие умы, внушая страх. Она вовсе не казалась слишком хорошо охраняемой людьми, но достаточно надёжно укрытой чем-то потусторонним. Снаружи атмосфера была, может, даже более угнетающей, нежели внутри.
Марта вышла из столовой и отправилась бродить по коридорам, изучая свой новый дом. Весь персонал окунулся в работу, а дети были так молчаливы и растеряны, что девочка боялась взглянуть в их глаза, ожидая увидеть там всё то, что бедняжки не могут сказать. Во всей больнице воцарилась гробовая тишина, лишь иногда разбавляемая стуком каблуков какой-нибудь медсестры или кашлем кого-то из детей.
Теперь, обращая внимание на всё, что окружало её, фрау рассмотрела всю жуть внутреннего убранства. На стенах время от времени попадались некие пятна, происхождение которых понять она и не могла, и не хотела. Занавески, прикрывавшие старые деревянные окна с облупившейся краской на них, были покрыты слоем толстой почти чёрной пыли. Из самих окон дул лёгкий сквозняк, свист которого эхом отдавался по всему проходу.
Промежуточные комнаты были наполнены запахом спирта и крови. Его шлейф простирался от одного края больницы до другого и до того въедался в нос, что доходил до самого мозга, навевая тошноту и головокружение. Обострял ситуацию холод в помещениях.
Клиника была построена ещё давно, а потому элементы убранства с тех времён, когда она ещё не была этим ужасным местом, а представляла из себя что-то, пусть даже неизвестно что, хорошее. Но несмотря на былую атмосферу теперь каждая частичка прошлого, что сохранилась тут, ещё больше ужасала и нагнетала обстановку. Изредка можно было увидеть образы распятого Иисуса, словно напоминавшего об участи попавших сюда. Громоздкость и тяжесть дверей делала из них не просто проёмы в стенах, разделявшие комнаты, а словно врата в адские пыточные, в которых служители Дьявола истязали людей, отступивших от божьих статей.
Марта медленно шагала по коридору, и каждый стук каблуков на её туфлях отдавался эхом. Складывалось ощущение, будто шагов остаётся всё меньше, и скоро они и вовсе кончатся. На душе у девочки была мешанина из чувств, описать которые, даже для само й себя, не получалось. Ей было тоскливо – она скучала по дому; страшно – она не знала, что будет с ней дальше; грустно – она понимала, что что-то да будет. Мысли в её голове сгущались, как тучи в дождливый октябрьский день, постепенно сливаясь в неразборчивый бред. А ноги продолжали идти – её интерес к этому месту не угасал.
Пройдя ещё немного, фройлен пришла в свою палату. Она взглянула на часы и поняла, что пора было направиться на приём к доктору.
12
« 3 декабря 1943 года
Кабинет был всё таким же холодным. Я прошла к кушетке и опустилась на неё. Доктор Оттис вновь сидел за столом и делал какие-то записи в рабочем журнале. Но потом он достал небольшую толстую книжку с серой обложкой. Когда герр подошёл ко мне, я сумела разглядеть на лицевой её стороне своё имя. Вновь какая-то пометка. Оттис взглянул на меня, изучая что-то в моём лице, а затем обратился к телу. Осмотра сегодня не было, и врач сразу приступил к подготовке. Его рука потянулась к столику, стоявшему на том же месте, да вот только иглы теперь были другие. Они были больше. И ампулы, лежавшие на прежнем месте, отличались. Раствор хранился в ином отсеке, запертом на маленький ключик, что доктор держал в своём кармане.
Когда инструменты были разложены рядом, Оттис стал пристально осматривать меня. Он делал новые записи каждые пару минут. А потом взялся за шприц. Укол был очень болезненный, но гораздо хуже было то, что произошло потом.
Спустя несколько минут я почувствовала слабость – голова начала кружиться, к горлу подступил ком. Мне было сложно пошевелить рукой, а свет стал казаться слишком ярким, из-за чего веки сами принялись опускаться. Врач склонился надо мной и опять схватил книжку. По всему телу проходили судороги, и бросило в жар.
Когда он увидел, что я теряю сознание, посыпались вопросы: что я чувствую и где? Я пыталась объяснить ему что-то, но мало того что сама плохо понимала, так ещё и сформулировать мысли было тяжко. У меня словно онемел язык и голосовые связки присохли к глотке.
Речь герра постепенно становилась всё сложнее различимой, а в глазах продолжало темнеть. Марта вскинула голову и прекратила пытаться держать себя. Девочка стала вспоминать свой дом, своих родных, прекрасного друга Иосифа и чудесную куклу Пеппе. Её тряпичный друг теперь стал главным символом прежней жизни. Фройлен представляла её чёрные глазки, сделанные из пуговок и неровно пришитые к круглому лицу; старенькое платьице бежевого цвета; волосы, часть которых уже выпала, а другая еле держалась на своём месте. Марта очень любила беседовать с ней по вечерам перед сном. Пеппе была самым внимательным слушателем – она никогда не отвлекалась и с упоением слушала о прошедшем дне.
Теперь каждый раз, когда Марта делала записи в дневнике, она представляла, что пишет письма своей любимой кукле. И в глубине души девочка и впрямь верила, что когда-нибудь эти весточки дойдут до адресата.
А как же дорогой Иосиф? Что стало с ним? Может, он нашёл себе нового товарища и теперь проводит время с ним? Марту пугали мысли о том, что мальчик мог забыть её. В некотором роде её скука перемешивалась с ревностью. Может, он и вовсе по ней не скучает? Или даже нашёлся кто-то лучше и интереснее.
Фройлен чувствовала словно кушетка ускользала из-под её тела. Конечности стали будто ватными, а голова тяжёлой. Ещё больше усыплял нервно мигающий свет. Всё вокруг покрывалось какой-то полупрозрачной пеленой, погружавшей всё и всех в сон. Размытая фигура склонившегося над ней доктора тоже двигалась медленнее прежнего. Веки опустились, и Марта уснула.
13
Девочка пришла в себя через полчаса. Когда её глаза открылись, она увидела сидевшего за своим столом и сверявшего какие-то бумаги доктора Оттиса. Поначалу он не обратил внимания, но потом приподнял голову и заметил, что Марта пришла в себя. Герр поднялся и направился к кушетке. Пощупав её голову, врач отправил свою подопытную крысу в палату. Он не дал никаких комментариев, не справился о самочувствии. В нескольких словах, что были произнесены, чувствовалась вся жестокость этого учёного цинизма, который был во всех служивших здесь. Одним больше – одним меньше. Такого принципа придерживались в этом месте.
Марта вышла в коридор и стала искать путь к своей комнате. У девочки всё ещё слегка кружилась голова, поэтому найти его было задачей не из лёгких. Бедняжка плелась по холодным проходным, собирая все углы на своём пути. Её качало из стороны в сторону, а чтобы переставлять ноги - всё время требовались немалые усилия. В таком состоянии все эти помещения казались ещё более устрашающе одинокими. Длинный запутанный лабиринт, спрятанный где-то в лесу – вот что напоминала клиника.
Проходя мимо одной из палат, Марта заметила очертания движущегося тела в дверном окошке. Она решила подойти поближе и постараться разглядеть что-то через мутное стекло. В палате содержалась девочка. Несчастная ходила из одного угла комнаты в другой, немного шатаясь и что-то нашёптывая. Бедняжка не видела никого и ничего – в её голове творилось нечто страшное – это можно было понять по выражению лица. Разглядеть её было сложно – нервозные движения, сопровождающиеся дёрганиями, мешали увидеть её лучше. Растрёпанные волосы, съехавшее платье, где-то потерявшаяся правая туфля – малышка выглядела как героиня иллюстраций из книг по психиатрии. Палата была грязной: вещи разбросаны, постель смята, а на полу какие-то лужи. Строить предположения о появлении этих луж Марта не захотела.
Засмотревшись на всё это, девочка поняла: вот оно – лицо этого места. Так выглядит будущее всех попавших сюда. Марта понятия не имеет, что делали с той пострадавшей от людоедства здешних учёных умов – но и не знала что уже делают с ней самой. Инъекции доктора Оттиса, как было не сложно догадаться, влекут за собой не самые лучшие последствия. И, может, ей стоит лишь надеяться на такой исход. Выводы становились всё страшнее и страшнее.
Путь её продолжался, и по мере развития сюжетов в её голове, казалось, вокруг становилось всё мрачнее и безнадёжнее. Коридоры совсем пустели и охладевали, а свет угасал, сужаясь всё больше и теперь составляя лишь маленький клочок ближе к концу проходной. Палаты следовали одна за одной, и интерес девочки не утихал.
И вот на пути встретилась ещё одна комната, из которой доносились какие-то звуки, и проглядывалось некое движение. Марта обратилась к окошку и принялась разглядывать нутро камеры. Внутри она увидела двух мальчиков. Они были близнецами. Один из них сидел в углу, склоняя голову, словно не умея удержать её. Руки его были покрыты уже посиневшими ранами от уколов. Сам же мальчик свернулся, ухватившись руками за ноги и поджав их к себе. На лице не было видно тревоги или даже паники. Напротив, паренёк был довольно спокоен – скорее удручён. Брат его сидел на кровати, шаркая по полу грязными босыми ногами, на которых красовались уже несвежие синяки. Волос на голове было мало, а те, что есть, казалось, вот-вот испарятся вместе с остальными. Те же следы уколов на руках. Отличались они лишь тем, что выглядели более свежими. Рассмотреть лицо бедняги было невозможно – голова его повёрнута в сторону окна. Фройлен заметила какую-то странность с его спиной. Он будто не может держать её прямо. Сама палата их была не чище, чем у той девчонки: разбросанные простыни; шкафчик со сломанной дверцей; порванный тюль на окне.
Посмотрев на это, Марта брезгливо скривила лицо и решила идти дальше.
Когда сознание девочки чуть прояснилось, она обратила внимание, что допустила ошибку и пошла по неверному маршруту. На пути из кабинета доктора Оттиса была развилка, и в этот раз фройлен выбрала не то направление – запуталась из-за головокружения. А ведь она никогда не бывала в этой части клиники. И даже совсем не знала о ней. Вот куда деваются несчастные, ставшие неудачными экспериментами.
Марта прошла ещё дальше и попала в какую-то общую комнату. Здесь было светлее, чем в коридорах. Наполнена она была группой детей, содержавшихся в соседних палатах. Кто-то рисовал, а кто-то играл в куклы. Развлечения были скудными, но, справедливости ради, они хотя бы были.
Одинокая девочка с кудрявыми каштановыми волосами сидела в углу и рисовала что-то, имея в своей палитре пару карандашей двух цветов и несколько слегка помятых листков бумаги.
Две другие девчонки сидели на полу в середине комнаты и играли с одной старой истрёпанной куколкой. В их диалоге были слышны противоречия – они яростно спорили и пытались доказать друг другу свою правоту. У первой голова была забинтована, а под глазами сияли два обширных синяка. Кожа её была бледного серовато-зелёного цвета, а губы и вовсе казались бесцветными. У второй спорщицы на плечи ниспадали реденькие жидкие чёрные волосы, у корней которых легко проглядывались маленькие плеши. Платьице её было заплатанным в двух местах и жутко застиранным. У этой девочки забинтованы были уже руки. Края бинтовых лоскутков немного пожелтели от тёкшей из рук крови.
Около окна стоял мальчик, одиноко смотревший на уже поднявшиеся звёзды и полумесяц. Он, казалось, охраняет что-то на улице. За то время, что Марта наблюдала за ними всеми, он ни разу не отвёл глаз в сторону. Всех их и его в том числе объединяла одна отвратительная деталь – почти трупный цвет кожи. Создавалось впечатление, что кровь в их жилах давным-давно застыла, и сердце их бьётся последние секунды.
Детки производили ужасающее впечатление.
Фройлен Гуммель решила долго у них не гостить и вовремя уйти домой. А потому продолжила идти и вскоре вышла в знакомый коридор, из которого смогла попасть в свою комнату.
14
«4 декабря 1943 года
Ранним утром в мою палату зашла фрау Нойман. Через пару часов после подъёма. Она дала мне две баночки с таблетками, сказав пить по одной штуке каждой ежедневно. Этикетки на обеих были сорваны. Следы оставшиеся от клея пугали своей таинственностью. Первую следовало принять сразу же.
Избежать приёма таблеток не было возможности – фрау стояла надо мной, контролируя каждое моё действие. Нервничая, я проглотила первую пилюлю.
Когда дело было завершено, медсестра развернулась и пошла к остальным пациентам.
Я стала готовиться выйти из палаты, но через пару минут поняла, что что-то не так. Пространство вокруг меня словно стало искажаться, неравномерно отдаляя какие-то детали и гипертрофируя иные. Шкаф, стоявший в двух метрах от меня, в несколько мгновений будто отдалился в углубившуюся стену. Казалось, что этот деревянный страж слился со стеной и стал её частью, но всё ещё представляя из себя отдельное тело. Потолки взмыли в небо, но границы, определявшиеся ими никуда не пропали, а, напротив, опустились ближе к земле. В палате стало невероятно тесно. Тонкие лучи света, исходящие от окна, разрезали заклубившуюся вокруг темень.
Я попыталась шагнуть ближе к шкафу, но идти оказалось невероятно сложно. Казалось словно ноги двигаются чересчур быстро, но земли под ними нет. Я будто оказалась в странной невесомости, которая накладывала на моё тело неосязаемый адский груз.
Медленно переставляя одну ногу за другой, я следовала дальше, пытаясь разобраться в пространстве. Пока я пыталась ухватиться за что-нибудь, что могло помочь мне удержаться на ходу, сзади слышались удары падающих предметов. Всё вокруг падало, наклонялось и скакало из стороны в сторону. Такое безумство охватило комнату, что было страшно сосредотачиваться на чём-то одном.
И снова темнота, а я не чувствую своё тело. И падаю »
15
Марта быстро пришла в себя и уже через десять минут всё вновь вернулось на круги своя. Нужно было уже идти в душевую, и девочка послушно покинула палату.
Но когда фройлен вышла в коридор, она вдруг взглянула на всё и всех, что окружало её, немного иначе. Произошли какие-то перемены в её сознании, но это было что-то неуловимое, и рационально передать это у неё не вышло.
Девочка чувствовала, будто общая форма всего не изменилась, но теперь ей было непонятно, какая она на самом деле. Марта поглядывала на проходивших мимо неё детей и замечала, как менялись черты их лиц. И вроде внешне они оставались такими же, но производили кардинально отличавшееся от изначального впечатление.
Это ужасало её ещё больше, потому что теперь девочка будто теряла связь с реальностью. Какие же эти дети на самом деле? А как они видят её?
Марта продолжала идти, и чувствовала словно воздуха в комнате становится меньше. Дети, шедшие по коридору, будто бы окружили её, образовав воронку. Они, занятые своими мыслями, даже не обращали на неё внимания, в то время как она робела, ощущая бегавшие по её телу взгляды этих отрешённых теней. Их тоска и отчуждённость ещё больше пугали девочку. Дойти до двери душевой было настоящим испытанием, но всё-таки фройлен смогла преодолеть себя.
На сегодняшний день у неё не был запланирован приём у доктора – вместо него она могла выйти и прогуляться по саду на заднем дворе.
Перед тем, как покинуть палату, ей следовало принять ещё одну таблетку. В этот раз нужно было взять её из другой баночки. Сдерживая страх, Марта достала одну пилюлю и положила её на ладонь. Девочка долго рассматривала её, пытаясь преодолеть свой ужас перед этой маленькой белой таблеточкой. У неё так сильно вспотела ладонь, что эта крошечная отравительница прилипла к ней. И всё же фройлен смогла побороть трепет перед ней и проглотила лекарство.
16
« 5 декабря 1943 года
Я отправилась в сад. Шла я очень аккуратно, ожидая повторения утренней сцены, но всё было достаточно спокойно, и я без проблем вышла на улицу.
Как только я открыла дверь, мне в лицо дунул порыв прохладного ветра, а на волосы опустились несколько маленьких снежинок. Мороз прошёл по щекам, груди и ушёл в колени, доведя их до лёгкой дрожи. Я смотрела на медленно падающий снег, который уже застелил весь задний двор. Уже смерклось, и лишь старенькие сгорбившиеся фонари освещали клочки земли тёплым жёлтым светом. Я так давно не ощущала подобного спокойствия. На мгновение это место показалось не таким уж и ужасным. Снаружи клиника была определённо в разы лучше, чем внутри.
Жаль, но радость быстро покинула меня. Таблетки начали действовать, и лес, окружавший клинику словно начал расти вверх. Кроны деревьев стремительно пронизывали небо, а темнота внутри него сгущалась. Падающий снег становился всё интенсивнее, мешали разглядеть округу. Я брела по саду, не понимая куда иду, но пытаясь попасть хоть куда-нибудь, где смогу укрыться от ужаса, воцарившегося внутри. Всё тело моё пронизывал непонятный страх. Ужасное беспокойство съедало меня, а мутневшее сознание, которое рисовало жуткие фигуры в тех местах, где не доставало фонарного света, окончательно сбивало с толку. Чувства были непонятными, отчего страх крепчал.
Я сама не заметила, ушла уже совсем далеко от крыльца в самую глубь сада. И вдруг заметила мелькнувшую возле дерева фигуру. Она показалась очень знакомой, но всё-таки напугала меня. Я решила изменить направление и пойти в другую сторону, однако это нечто снова скользнула между деревьями. Я резко развернулась в попытке убежать, но под снегом оказалась скользкая замёрзшая каменная дорожка, и я не устояла на ногах и упала. Стоя на коленях вся в снегу, я заплакала. Я закрыла голову руками и свернулась в клубок.
Из-за деревьев начал доноситься детских смех. Я ещё ни разу не слышала, чтобы кто-то здесь смеялся. Всё становилось хуже и хуже. Но, вдруг, меня позвал знакомый голос. Я застыла и принялась прислушиваться. Откуда-то слышалось моё имя. И вдруг я поняла – это же Гюнтер! Это точно его голос! И мне совсем нечего бояться! Мой добрый друг решил поиграть со мной, пока мы вышли прогуляться. Мой рот непроизвольно растянулся в широкую улыбку, которую невозможно было сдержать.