Русфея. Прелестное создание

— Хорошо, мам, тогда мне срочно нужно кольцо, — решительно произношу я, накладывая на свою тарелку немного овощей.

Дядя Бен ушел с получаса назад. Его срочно вызвал мой дед по переговорному артефакту в виде маленькой, прикрепленной к уху морской звезды — на редкость болтливое создание. Даже поужинать с нами не остался, подарил мне очаровательную магическую ракушку-подвеску, позволяющую при любой возникшей опасности связаться с Бенджеральзом, и покинул нас, бог знает, на какой еще срок.

Но мы не унываем, продолжаем этот замечательный вечер. К тому же, всё пока идет хорошо. И никаких новых сил, что по обыкновению любят бурей врываться в мою жизнь, в копилку моих способностей не прибавилось. Надеюсь, этот день так и пройдет, без катастроф мелкого масштаба. И сегодняшней ночью я не затоплю соседей, а заодно и всю улицу, или город каким-нибудь крохотным неуправляемым цунами.

— Зачем? — Мать, опешив от такого заявления, на миг застывает с чайником в руках и поворачивается лицом ко мне.

— Какое кольцо, дочь? — еще один недоуменно-любопытный вопрос прилетает со стороны отца.

— Помолвочное. А нет, лучше обручальное, — подумав, произношу я.

Отец, прочистив горло, переводит взгляд на мать в немом вопросе: мол, что с нашей дочерью, ты понимаешь?

— Зачем? — повторяет мама, проигнорировав мужа и присев на стул.

— Что тут непонятного? Эти феи такие озабоченные! Вы ведь сами мне рассказывали, что у них до двадцати двух лет наблюдается повышенная сексуальная активность, никакого чувства такта, воспитания. Эти существа не страдают излишней скромностью. Даже элементарной моралью и то не обременены. Чувство полной вседозволенности на лицо! Оно мне надо? Чтоб на каждом шагу мне ничего не обязывающий секс предлагали?

На последней фразе отец, не сдержавшись, громко хохочет, и мы с мамой тут же бросаем на него двойной убийственно-укоряющий взгляд. Его веселый смех тут же прекращается, он откашливается и, пряча улыбку за поднесенным ко рту кулаком, наконец произносит с подчеркнуто серьезным тоном:

— Корделия, я бы на твоем месте особо не возлагал надежды на кольцо. Молодым феям оно не помеха. Ни парням, ни девушкам. Можно сказать, даже наоборот, твое кольцо будет приковывать к себе дополнительное, в твоем случае ненужное внимание, а парни, загоревшись новой идеей, войдут в азарт добиться тебя, чужую "невесту", "жену", во что бы то ни стало. Это их сильнее распалит, понимаешь? Оно тебе надо? — подытоживает он моей же фразой, и я удрученно вздыхаю.

— И что мне тогда делать?

— С этим ничего не поделаешь, это в природе фей так заложено. Гормоны играют, адреналин, азарт, — будничным тоном поясняет отец, приступая к горячему блюду. — А уже ближе к совершеннолетию их неуемные аппетиты поутихнут, у всех так молодость проходит. Бурно и... — он на секунду задумывается, чтобы подобрать наиболее подходящее слово-описание, — заносчиво. К сожалению, самоконтролю в этот период мы не подвластны. Хотя... было бы желание, голова же у всех на плечах имеется, в конце концов, мозги не подвержены абсолютно выключенному режиму, — шутит он. — А так всё и вся оправдывается особым физиологическим развитием фей. Не волнуйся, дочь, попристают и отстанут. В конце концов, никто насильно принуждать к близости не будет.

— Звучит обнадеживающе, — в моем голосе сарказм.

— Делла, милая, не стоит переживать из-за этого, ведь главное — это то, чего хочешь ты. Никто не имеет право вынудить тебя сделать что-то против твоей воли. Помни это, и все будет хорошо. — Мама ободряюще чуть сжимает мне предплечье и приступает к трапезе.

— Я уже ненавижу эта Академию, — с жалобным стоном. — Вот, скажи, отец, неужели и ты был таким же?

— Каким?

— Любвеобильным, — сквозь зубы.

Усмехнувшись и глянув на маму, отвечает:

— Был, пока не встретил твою мать. Мне было двадцать один, когда я впервые ее увидел и... не поверишь, напрочь позабыл о том, что в академии еще полным-полно других красоток обитает, одна другой краше. — (Мать с недовольным выражением на лице бьет мужа локтем в бок.) — Ау, за что? — в притворном возмущении.

— За красоток, — с обидой.

— Дорогая, но я ведь даже не договорил.

— Про красоток? — изогнув одну бровь, мама сверлит его испепеляющим взглядом.

— Каких красоток, — шумно вздыхает, — они же были до тебя, любимая. Тебе ли не знать, каким я был. Сейчас же тебе не в чем меня упрекнуть, я люблю только одну единственную женщину. Мою самую красивую, самую умную и... хитрую, — укоризненно качает головой отец, видя, как жена расплывается лукавой улыбкой и светится от счастья.

Эх, какая любовь! Почему же у меня в жизни ничего не складывается? Парень предал, сердце разбито, в душе огромная дыра зияет алой кровавой раной и большущий осколок торчит с острыми такими, рваными гранями .

Мне вдруг так плохо становится, так невыносимо горько и... хочется немедленно отправиться к себе в комнату, упасть лицом в подушку и зарыдать, позволить себе эту маленькую слабость.

Но я терплю, изо всех сил сохраняю спокойствие. Тепло и чуть грустно улыбаюсь, глядя на влюбленных, ибо это единственное, что заставляет меня все еще верить в чистую любовь, в это необычайное по своей силе и происхождению восхитительное чувство всецелого единства душ. Такое еще бывает, интересно? В наши-то дни?

— Я тебя люблю, дорогой. Не сердись. Просто мне нужно было очередной раз услышать от тебя эти замечательные слова.

— Русалка, одним словом, — со сдержанной улыбкой, в синих глазах мягкость и всепрощение. — Всем остальным фору даст в хитрости.

И мама в ответ смеется звонким, переливчатым голосом. Потом громко чмокает отца в щеку.

— Как же я тебя люблю, Габриэль! Как же я люблю тебя!

— Это всё мило, конечно, — вмешиваюсь я в их интимную ваниль. — Но, отец, ты так и не договорил.

— А что там говорить? — нехотя оторвав полный обожания взгляд с любимой женщины, продолжает он. — Влюбился в нее, в это прелестное создание и голову, и сон, и сердце потерял. Любовь, дочь, она такая, даже неподконтрольные структуры берет под свой, только ей ведомый контроль. Никто уже не привлекал мое внимание, была нужна только она. Только Анабель.

— Тем не менее, сошлись вы далеко не сразу, — хмыкаю я, припоминая рассказы матери.

— Потому что я ему не верила, — поясняет мама. — Мне казалось, я для него очередное увлечение, своего рода игра в "возьми неприступную крепость". И потому я не принимала его всерьез, в упор старалась не замечать.

— О да, — подхватывает отец, — ты была неприступна и... страшна в гневе, едва я начинал наворачивать возле тебя круги.

— Эй, я же не знала, что у тебя на уме!

— Сейчас знаешь? — вкрадчивый голос.

— Знаю!

— То есть тогда ты была неправа и совсем ко мне не справедлива, не так ли?

— Габриэль! Я после того... случая много раз просила у тебя прощения, и вот теперь ты снова мне это припоминаешь? Знаешь, я... я... ужинайте без меня, я плавать! — и она резко подрывается с места и выходит в заднюю дверь, ведущую в сад с бассейном.

— Про тот случай я даже не упоминал. Анабель!

— Отец, не надо, пусть поплавает. Любая незначительная ссора, пусть даже на пустом месте, для русалки это стресс. Вода успокаивает, по себе знаю. А еще запах красок и чистый белый холст. Ну и пистолет в руке тоже имеет кое-какие утешающие свойства, после пару выстрелов заметно легче становится.

— О, тебя понесло, — усмехается отец, возвращаясь к содержимому своей тарелки. Однако брови нахмурены, и он то и дело кидает озабоченные взгляды на заднюю дверь, пытаясь высмотреть в дверном стекле маму.

— Отец, ну правда, с ней все хорошо.

— Да знаю я, как устроены русалки. Просто... сердце не на месте. Чувствую я ее, дочь, понимаешь? Влюбишься без памяти, и тоже будешь страдать этим недугом, — и вздыхает. — Нет, я все-таки схожу, проверю.

Вилка и нож с противным звоном опускаются на тарелку, и через две секунды в столовой остаюсь я одна. В пору тоже от стресса пойти в море утопиться. Ах да, не получится, я ж русалка.

А значит, тихо-мирно сидим, отбросив свои несбыточные "хотелки" куда подальше, и попиваем жадно кофеек. А что еще остается?

В какой-то момент что-то теплое и мягкое касается моей щиколотки, ластится, мурлычет как трактор.

— Жизель, — вздыхаю я, беря на руки пушистый белоснежный комок шерсти, — тебя что, забыли покормить? Налью-ка тебе молока, я всё равно его терпеть не могу.

Звонок в дверь. Когда я выбираюсь из-за стола и выхожу из столовой, становлюсь перед входной дверью и заглядываю в узкое, вертикальное в пол, боковое окно. Странно, никого.

Отворяю и, растерянно уставившись на корзинку со сладостями, что одиноко стоит под дверью, замираю. Выглядываю и торопливо осматриваю улицу в поисках того, кто мог бы здесь оставить этот чудесный подарок. Никого подозрительного.

Разочарованно вздохнув, цепляю пальцами плетистую деревянную ручку и заношу ароматные сладости в дом.

Вернувшись к столу и легким пасом руки отправив по воздуху лишние блюда на кухню, освобождаю участок поверхности стола и наконец ставлю свою ношу. Стягиваю бант и шуршащую прозрачную упаковку.

Маффины с черникой и коробка дорогих шоколадных конфет. А еще открытка, на обратной стороне которой черные буквы сложены в знакомый почерк. Логан.

В груди что-то медленно раскалывается и расходится по швам. В горле застревает сухой ком, и я тяжело сглатываю.

"С днем рождения, любимая. Я прекрасно знаю, что другого подарка ты бы от меня точно не приняла, поэтому решил преподнести тебе твои любимые маффины. С черникой, как ты любишь. И те самые конфеты, что мы ели вдвоем на крыше моего дома, помнишь? Мы тогда слопали три коробки, и потом твои губы были со вкусом шоколада. Это был самый сладкий поцелуй в моей жизни. Знаешь, та ночь навсегда осталась в моей памяти. Скажи, а ты... ты помнишь? Прошу, помни, пожалуйста. Я не вынесу, если ты забудешь НАШЕ ВРЕМЯ. Прости меня, я виноват. Но я люблю тебя. Встретимся завтра вечером в семь в кафе "Duc de Lorraine"? Я буду ждать тебя там столько, сколько потребуется. Пожалуйста, приходи. Люблю. Логан."

Больше не в силах сдерживаться, тяжело падаю на стул и начинаю безнадежно рыдать, прижимая дрожащими пальцами открытку к лицу. Скрючившись от боли и припав к коленям. Пополам согнувшись от разрыва сердца. От колючего холода в груди. От пожара, что беспощадно плавит мои внутренности своими болезненно-жгучими языками пламени.

— Что случилось, милая? — с волнением спрашивает мама, подбежав ко мне.

— Я не могу больше! — Я поднимаю на нее свое зареванное лицо. — Я так устала чувствовать это разочарование и пустоту в груди. Больше не могу. Не могу, — шепчу я, судорожно цепляясь о мамину блузку. — Мама, мне очень больно.

— Что? Что случилось? Габриэль, нашей дочери плохо! Живо неси успокоительного и готовь ванну!