Глава 0
Холодную тишину дома прорвал дикий крик. Он словно звук ржавого тупого ножа, вгрызающегося в бумагу: надтреснутый, сдавленный, но упрямо рвущийся наружу. Для многих вокруг Война закончилась — но не для них. Каждый всё ещё жил в этом кошмаре, просыпался по ночам, мял простыни и закусывал губу до крови, лишь бы избавиться от призраков — каждый от своего. Ушедшие навсегда мелькали в лицах прохожих днем, мучили ночью, упрашивая, умоляя, обвиняя. Шок потери ушел, оставив за собой безысходность и дикую тоску. Они боролись за мир, за будущее, но что получили взамен?
... Гарри Поттер прислонился к холодному стеклу лбом, не замечая того, что шрам уже не горит. Физически. Но сны заставляли его пылать, и Гарри не хотел признаваться, что его душа, как миллион маленьких угольков, вздымается и шипит, снова напоминая. Тяжело дыша, он взглянул в окно. Вот и они. Каждую ночь парень на мгновение надеялся, что сегодня судьба убережет его от их присутствия, но она имела своё мнение на этот счёт. Напротив окна, заполнив почти всю площадь Гриммо, стояли все они: родители, Сириус, Люпин, Тонкс, Дамблдор, Диггори, Грюм... И многие другие, чьи лица смазывались. Они шептали, но их слова, словно набат, били в мозгу: ты, ты мог спасти, ты виноват, это ты...
Никто не выиграл эту войну. Память. Их личный дементор, от которого не спасет ни один Патронус.
Гарри с трудом отвернулся и, вернувшись в кровать, крепко обнял посапывающую Джинни. Она немного пошевелилась, уютнее устраиваясь в его объятиях, но даже её тепло не могло растопить лёд вины. Гарри сжал кулаки со всей силы, чтобы ногти врезались в кожу, снова открывая незаживающие тонкие полумесяцы. Слабый металлический запах был таким необходимым доказательством — он ещё жив. А они нет.
... Джордж смотрел на часы. В руках он вертел Блевальный батончик, позолота с фольги которого уже совсем стерлась. Уизли, словно заворожённый, пытался загипнотизировать стрелки на старом будильнике, но никак не получалось. Губы безостановочно шептали что-то, безумные глаза метались и снова останавливались на стрелках.
— Ну же, Фредди, твоя шутка сильно затянулась...
Стрелки насмешливо двигались вперед, заставляя Джорджа вздрагивать от равномерного «тик-так». Сгорбленная спина затекла, но парень этого уже не замечал. Словно весь Лондон лёг ему на плечи, заставив согнуться.
— Да скажи мне что-нибудь, придурок! — батончик полетел в стену, избавляясь от последнего золотого напыления «...зможные волшебные вредилки».
Время. Ни один Маховик времени не вернул бы утраченное.
... Холодную тишину дома прорвал дикий крик.
— Хватит, пожалуйста!
«Круцио!»
— Прошу Вас, я ничего не знаю!
«Закрой пасть, грязнокровка! Круцио!»
Боль была почти нечеловеческой. Яростная, испепеляющая. Гермиона вскочила с кровати и бросилась в угол, обнимая себя. Такой детский и наивный жест. Сердце трепыхалось в районе горла, заставляя девушку судорожно вдыхать прохладу комнаты. Мерлин, почему так больно? Когда они оставят её в покое? Левое предплечье горело так, что хотелось вцепиться зубами в кожу и содрать её, оставив пульсирующие мышцы наслаждаться свободой. Убейте, просто убейте меня, прошу...
Лишь мгновением позже Гермиона поняла, что она дома. Убрав со лба мокрые от пота пряди непослушных кудрей, девушка села на пол. Рваные рыдания просились наружу, но девушка сделала над собой усилие, судорожно впуская в легкие кислород.
— Акцио, огневиски, — снова нарушил тишину напряженный хриплый голос. — Выпей.
Гермиона машинально сделала глоток, почти не поморщившись и прикрыла глаза.
— Встань. Ты замёрзнешь. Люмос!
Мрак комнаты осветил тонкий луч света. Как тряпичную куклу, Рон поднял Гермиону с пола и отнеёс на кровать. Она взглянула на его складку между бровей и провела рукой по щеке.
— Прости.
— Не нужно. Я тоже. Вижу их.
Гермиона молчала. Они понимали друг друга — всё и без слов. Память. Их единственная награда и вечная казнь.
Её пальцы сами потянулись к выпуклым буквам под рукавом пижамы. Грязнокровка. Боль, что Гермиона испытала во сне, была такой настоящей, будто Беллатриса стояла за спиной, дыша ей в затылок. «Так вот как ощущал себя Гарри все эти годы», — мелькнуло в сознании девушки.
Рон заметил этот жест — его глаза сузились, но он ничего не сказал. Просто схватил её руку и крепко сжал. Так, что кости хрустнули. Боль была настоящей, резкой, живой.
— Хватит, Гермиона, я прошу тебя, — прошептал он хрипло. — Хватит вспоминать. Нам нужно идти дальше, понимаешь?
Гермиона хотела ответить, но в горле снова встал ком. Вместо слов она лишь прижала его ладонь к своему шраму, заставив его почувствовать неровные рубцы под пальцами.
Рон вздрогнул, но не отдёрнул руку.
— Мы все в крови, — пробормотал он. — Но ты... ты хотя бы осталась.
За окном завыл ветер, проникая сквозь щели старой рамы и заполняя небольшую комнатку ещё большим холодом. Гермиона закрыла глаза, поёжившись. Сложно было сказать, от чего по телу пробежали мурашки — от слов Рона или прохлады.
— А иногда я не уверена, что это лучше, — выдохнула она.
Рон налил себе очередной бокал огневиски, золотистая жидкость выплеснулась через край, оставив липкий след на деревянном столике. Он выпил залпом, моргнул, и на мгновение его глаза стали стеклянными — пустыми, как окна разбомбленного дома.
Гермиона наблюдала за ним, обхватив колени, и в голове мелькнула глупая мысль: «Будь я смелее, то стала бы алкоголиком. В конце концов, это логично — если нельзя забыть, можно хотя бы не помнить». Но она не потянулась к бутылке. Потому что даже сейчас, в этом аду, она всё ещё была Гермионой Грейнджер. Той самой, что планировала расписание на неделю вперед, перепроверяла заклинания трижды и никогда не оставляла дела на волю случая. Контроль. Всегда контроль. Даже если контроль теперь сводился лишь к тому, чтобы не сойти с ума.
— Ты что, считаешь? — хрипло спросил Рон, заметив её взгляд и доливая остатки из бутылки.
— Бокалы. Это твой четвертый.
— Пятый, — поправил он и хохотнул, но в этом звуке не было веселья. — Хочешь составить график? Занести в таблицу?
Гермиона не ответила, лишь покачала головой, не обидевшись на его слова. Потому что знала — если начнет следовать такому пути, то не остановится. А там, в этом забытии, куда так рвался Рон, её ждали другие голоса.
«Круцио!»
«Грязнокровка!»
«Ты могла их спасти!»
Нет, лучше уж трезвая боль, комната в полумраке, уже не трезвый Рон, который всё ещё был здесь — пусть и наполовину пустой, как его бокал. Лучше уж это, чем сдаться.
— Ладно, — Рон швырнул бокал в стену, стекло разлетелось осколками. — Хрен с ним.
Гермиона вздрогнула, но не от резкого звука упавших осколков бокала — от того, как голос парня дрогнул. Он смотрел на неё, и в глазах было что-то новое. Не злость. Не боль.
Усталость. Она так явно читалась на лице, что другим людям могло показаться, словно Рон пробежал не меньше десяти миль, прежде чем его ноги подкосились. Но Гермиона знала, что причина заключалась в другом и буквально десять минут назад кричала от ужаса, пытаясь отгородиться от Непростительного заклинания.
— Просто... — он провёл рукой по лицу. — Как долго?
Она поняла вопрос. «Как долго мы будем жить в этом кошмаре?»
— Пока не научимся с этим жить, — ровным голосом ответила она, словно была на уроке зельеварения и Снейп держал её под прицелом своего взгляда, абсолютно точно лишив возможности заработать баллы для факультета.
Рон задержал взгляд на пустой бутылке, перекатывая её между ладонями, будто надеясь найти на дне ответ.
— Мы и так живём, — его смех походил на скрип ржавых петель. — Вот только я не уверен, что это называется жизнью, — его пальцы сжали стекло так, что вены выступили синими реками на бледной коже.
Гермиона знала, о чём он думает. О пустых креслах за кухонным столом. О часах, которые больше никогда не покажут семерых Уизли дома. О том, как легко было быть храбрым, когда враг был понятен — и как невозможно теперь, когда враг стал памятью.
— Ты не виноват, — сказала она автоматически.
— А ты? — он поднял на неё красные от бессонницы глаза и перевел взгляд на её левую руку.
Тишина. Гермиона ненавидела, когда становилось так тихо. Словно вакуум, в который засосало все звуки и эмоции. Они оба знали правду: вина не требовала доказательств. Она была фактом, как шрамы на их телах, как пустота в доме, как эти бесконечные ночи, где даже алкоголь в организме Рона не мог заглушить тихий голос Фреда, доносящийся из темноты подсознания:
«Эй, Рон-пон, неужели тебе не надоело киснуть?»
Парень резко встал, опрокинув стул.
— Чёрт! — его кулак обрушился на стену, штукатурка осыпалась. — Просто... чёрт. Его голос сорвался, становясь всё тише, пока последнее «чёрт» не превратилось в шёпот. Он облокотился о стену лбом, неровно дыша. Гермиона не шевельнулась. Она понимала — это не злость. Это бессилие, которое нельзя было исправить. Девушка напряжённо наблюдала, как его спина поднимается и опускается, и вдруг осознала страшную вещь: они больше не спасали друг друга. Просто ждали — не зная, чего. Может, того момента, когда боль станет невыносимой настолько, что придётся либо сломаться, либо...
Она не знала есть ли второй вариант.
Рон выпрямился, не глядя на Гермиону, и потянулся к новой бутылке. Его движения были точными, почти механическими.
— Прости, — пробормотал он, но было непонятно, кому именно: ей или самому себе.
Грейнджер медленно поднялась с кровати, подошла к нему и взяла бутылку из рук. Их пальцы ненадолго соприкоснулись — холодные, почти чужие.
— Довольно, — сказала она мягко, но в голосе не было ни жалости, ни упрёка. Только обречённое принятие.
Рон не сопротивлялся. Он просто закрыл глаза и кивнул. Это не было согласием, а ощущалось как временное перемирие — с собой, с Гермионой, с этим чёртовым миром, который больше не имел смысла, но почему-то продолжал существовать.
За окном занимался рассвет. Серый, безрадостный, блеклый, как старая выцветшая фотография. Но он был. А значит, и им тоже предстояло продолжать быть. Хотя бы сегодня.
Хотя бы сейчас.