Глава XXIII Падение вождя
Сармизегетуза, сердце Дакии, возвышалась на плато, окружённая Карпатами, где сосны и ели, как стражи, пронзали небо. Её каменные стены, сложенные из гранита, венчались башнями, чьи факелы горели, как звёзды. Лес вокруг, поросший буками, грабами и папоротниками, скрывал тропы, где волки рычали, чуя кровь, а орлы, паря над скалами, кричали, предвещая бурю. Дикие козы прыгали по утёсам, их копыта стучали, как барабаны, а в зарослях можжевельника шуршали змеи, чьи глаза блестели, как бронза. Воздух пах смолой, мхом и дымом дакийских костров, что поднимались из ущелий, где росли дикие орхидеи и волчьи ягоды. Легион Марка Валерия, шесть тысяч человек, окружил крепость, их лагерь раскинулся на холмах, где ров, глубиной в три метра, и частокол из дуба защищали палатки. Баллисты и онагры, чьи канаты скрипели, выстроились вдоль вала, их болты и камни лежали грудами. Легионеры, чьи доспехи звенели, копали траншеи, возводили осадные башни, чьи колёса утопали в грязи. Кузнецы, чьи молоты били по наковальням, точили пилумы, искры летели, как звёзды. У алтаря Юпитера жрец заколол чёрного барана, кровь окропила землю, и легионеры, ударяя щитами, вознесли клятву: «Сармизегетуза падёт, или мы падём за Рим!»Лагерь жил в напряжении: ночи были холодны, легионеры грелись у костров, где варилась чечевица, их голоса пели гимны Марсу. Стража, с факелами, патрулировала вал, их глаза следили за лесом, где тени дакийцев мелькали, как призраки. Лошади, привязанные к столбам, ржали, чуя волков, а собаки, привезённые из Британии, лаяли, чуя чужаков. Инженеры чинили онагры, чьи рычаги ломались под тяжестью камней, а медики, в палатке с запахом уксуса, перевязывали раны, их руки были в крови. Шпион Кассия, пойманный Титом Фульвием, сидел в яме, его допрос откладывали до конца осады.Марк, в претории, склонился над картой, где чернила обозначали стены Сармизегетузы. Его глаза, тёмные, как воды Рейна, изучали местность. «Децебал хитер, — думал он, сжимая свиток Ливии. — Его вылазки — как змеи». Тит Фульвий, легат Второго легиона, стоял рядом, его шрам от фалксы дёрнулся. — В Паннонии дакийцы поджигали наши машины, — сказал он, его хриплый голос был тяжёл. — Бей по воротам онаграми, но жди засад. — Марк кивнул, его пальцы ткнули в карту. — Траншеи и башни приблизят нас, — ответил он. — Но Децебал ударит, Тит. Готовь баллисты.Осада началась на рассвете, когда тучи закрыли солнце, а ветер нёс запах дождя. Онагры, под командой Тита, выпустили камни, размером с бычью голову, в ворота Сармизегетузы, их треск эхом отдавался в ущелье. Баллисты, скрипя, метали болты, пробивая деревянные щиты на башнях, где дакийские лучники, в рогатых шлемах, выпускали стрелы, чьи перья свистели. Легионеры, с тестудо, двинулись к стенам, их щиты дрожали под градом копий. Гай Корнелий, центурион, вёл первую когорту, его гладий сверкал. — Держать строй! — рявкнул он, его шрамы блестели от пота.Луций, легионер, заменивший Флавия, шёл рядом, его нога, раненная стрелой на мосту, болела, но он сжимал пилум, его голубые глаза горели. «Я не подведу Гая», — думал он, вспоминая Лаций, где отец, ветеран, учил его метать копьё под оливами. В детстве, под звёздами Тибура, Гней Постум говорил: «Легион — твоя семья, сын. Не посрами её». Теперь, в Дакии, Луций, хромая, отбил копьё щитом, но боль жгла, как огонь. — Не отставай, парень! — крикнул Гай, рубя дакийца с татуировкой змеи. Луций метнул пилум, попав в лучника на башне, но стрела, выпущенная с холма, где росли розы, оцарапала его плечо. Он стиснул зубы, его браслет с солнцем блестел, покрытый кровью.Децебал, в Сармизегетузе, спланировал вылазку, его глаза, острые, как фалксы, изучали римский лагерь. Ночью тысяча воинов, с татуировками волков, выскользнула через туннель под стенами, скрытый зарослями бузины. Их фалксы, изогнутые, как серпы, сверкали под луной, а факелы, пропитанные смолой, горели, как звёзды. Они подожгли осадную башню, её дерево вспыхнуло, дым поднялся к небу. Легионеры, разбуженные криками, бросились к валу, их пилумы летели в темноту. Гай, с центурией, отбил атаку, его гладий рассёк дакийца, но огонь охватил две баллисты. — Гасите! — рявкнул он, его голос перекрыл хаос.Децебал, наблюдая с башни, где жрецы Замолксиса пели, приказал диверсию: сарматские всадники, в чешуйчатых доспехах, ударили по римским повозкам с зерном, их копья пробивали стражу. Батавские конники, под командой Тита, встретили их в лесу, где папоротники скрывали тропы. Тит, с раной в плече от моста, метнул пилум, сразив сармата, но его колено, травмированное в Паннонии, подвело, и он упал. — Продолжать! — крикнул он, его хриплый голос дрожал. Батавы, с длинными косами, зарубили сарматов, их кони ржали, падая в грязь.Марк, в лагере, координировал оборону, его алый плащ развевался, как знамя. — Траншеи к стенам! — скомандовал он, его глаза горели. Онагры, перезаряженные, пробили брешь в воротах, камни рухнули, пыль поднялась, как буря. Легионеры, с тестудо, ворвались в брешь, их пилумы пробивали дакийцев, чьи фалксы рубили щиты. Гай, в первой линии, спас Луция, оттолкнув его от фалксы, чей клинок рассёк воздух. — Живи, парень! — прорычал он, его шрамы были в крови. Луций, хромая, рубил гладием, его крик смешался с рёвом легиона: «За Рим!»Осада длилась неделю, тяжёлая, но успешная. Римляне потеряли триста человек, но дакийцы — полторы тысячи, их тела лежали у стен, где орлы кружили, чуя добычу. Брешь в воротах стала ключом: легионеры, с онаграми, разрушали башни, а тестудо давила дакийцев, чьи стрелы редели. Децебал, в рогатом шлеме, отступил в цитадель, его вылазки ослабли, но туннели ещё таили угрозу. Марк, стоя у бреши, смотрел на Сармизегетузу, его грудь вздымалась. «Мы близко, — думал он, вспоминая Луция, брата, павшего на Рейне. — Дакия падёт, ради Рима».В лагере легионеры, измотанные, чинили доспехи, их голоса были хриплыми. Луций, в палатке медиков, стиснул зубы, пока лекарь зашивал его плечо. Боль жгла, но он шептал: «Я не Флавий. Я выживу». Гай, сидя рядом, хлопнул его по здоровому плечу. — Ты держался, парень, — сказал он, его глаза были суровы, но тёплы. Тит, перевязав плечо, допросил шпиона, но тот молчал, его глаза блестели от страха. — Кассий узнает о твоей смерти, — прорычал Тит, его шрам дёрнулся.В Риме Кассий Лонгин, в своём доме на Авентине, где фрески изображали триумфы Помпея, плёл заговор. Его худое лицо, освещённое лампами, было холодным, как мрамор. — Марк затягивает осаду, — сказал он Авидию Кассию, префекту претория, чья броня со скорпионами блестела. — Его растрата казны — наш меч. — Авидий кивнул, его глаза сузились. — Мои шпионы в Дакии ждут сигнала, — ответил он. В сенате Кассий выступил, его голос звенел: — Марк Валерий грабит казну, его осада — фарс! — Луций Корвин, подкупленный за земли в Азии, кивал, его тога дрожала.Ливия, в храме Весты, где вечный огонь горел, перехватила письмо Корвина, украденное её шпионом, уличным торговцем. В свитке, нацарапанном наспех, Корвин обещал Кассию поддержку. Ливия, в зелёной столе, двинулась к саду Корнелия Сципиона на Палатине, где фонтаны журчали, а розы цвели. — Корвин — пешка Кассия, — сказала она, её голос был холоден. — Это письмо — наш щит. — Сципион, чьи седые волосы сияли, кивнул. — Я выступлю в сенате, — сказал он, его орлиный нос дёрнулся. — Кассий отравляет Рим.В сенате Сципион, подняв свиток, грянул: — Кассий, твои обвинения — ложь! Корвин, чьи земли ты обещал, продал честь! — Сенаторы зашумели, а Корвин, в своей вилле на Целии, узнал от слуги, что Ливия следит. Его лицо побледнело, руки дрожали, как листья. «Она знает, — шептал он, сжимая кубок. — Кассий погубит меня». Вспоминая Галлию, где он брал взятки с торговцев вином, Корвин понял: «Моя жадность — мой враг». В 85 н. э., в Лугдуне, он требовал денарии за лицензии, но его поймал легат, и только связи спасли его. Теперь, в Риме, он боялся Ливии, как тени.Публий Метелл, в своём доме на Эсквилине, где статуи предков тускнели, встретил Ливию в портике храма Аполлона. Её глаза, острые, как кинжалы, заставили его вздрогнуть. — Кассий обещает списать твои долги, Публий, — сказала она, её голос был как шёпот ветра. — Но Траян не простит предателей. — Метелл, сжимая тогу, вспомнил Сирию, где в 82 н. э. он спорил с купцами из Пальмиры, чьи караваны он обложил налогом. Его жадность вызвала бунт, и только легион спас его. Теперь, перед Ливией, он пробормотал: «Я не с Кассием... пока». Ливия ушла, оставив его в страхе.Осада Сармизегетузы, тяжёлая, как буря, завершилась успехом. Брешь в воротах, пробитая онаграми, позволила легиону ворваться в город. Дакийцы, измотанные, отступили в цитадель, их фалксы лежали в грязи, а факелы догорали. Марк, стоя у стен, где дым поднимался к небу, смотрел на легионеров, их доспехи были в крови. «Мы взяли город, — думал он, — но Децебал жив». Лес, где росли грибы и цвели диалекты, скрывал цитадель, но победа над Сармизегетузой была близка.