Закат старой жизни.
Пробуждение было медленным, словно восход солнца сквозь густой туман. Первым вернулось ощущение прохлады, затем - запахи. Запах старой кожи, древесины и чего-то неуловимо сладковатого, напоминающего застарелые духи. Юрген открыл глаза. Он лежал на диване, который казался невероятно мягким и глубоким. Он был обит темно-зеленым бархатом, украшенным золотистой вышивкой в виде цветочного орнамента. Резные ножки из темного дерева, искусно вырезанные, утопали в толстом ковре, таком же роскошном, как и сам диван. Это было место, где время, казалось, остановилось, в застывшем величии старинного зала.
Сознание возвращалось постепенно, как волны, накатывающие на берег. Первым ощущением была головная боль, пульсирующая где-то глубоко внутри черепа, словно биение метронома, отсчитывающего последние мгновения его прежней жизни. Даже его слепой глаз, который он всегда старался не замечать, ныл, отдаваясь тупой болью. Затем - слабость, разливающаяся по всему телу, словно кровь стала гуще и медленнее, с трудом проталкиваясь по венам. Он ощупал лицо. Синяки были болезненными, но уже не так сильно пульсировали, утихнув до глухого, ноющего эха. На скуле, где был самый сильный удар, чувствовалась легкая припухлость, перевязанная аккуратным бинтом, как неаккуратный шрам на ткани совершенства. Порванные мочки ушей были аккуратно заклеймены пластырем, а на внутренней стороне нижней губы, где он чувствовал небольшую ранку, тоже был маленький, почти незаметный пластырь, скрывающий следы отцовской "любви". Нос казался заложенным, но не болел так остро, как вчера.
Юри попытался сесть. Тело отозвалось протестом, каждая мышца ныла, но он справился. Он огляделся. Он находился в огромном зале, который, как он понял, был частью особняка. Мраморный камин, массивные портреты предков на стенах, тяжелые драпировки на окнах - все говорило о богатстве и давней истории этого места, места, которое когда-то было его домом, а теперь стало тюрьмой.
Он начал вспоминать. Толпа, эшафот, висящие тела...Ганс Штайнбрюк. И вот он, отец, его ледяные слова. А затем - тьма.
В этот момент дверь зала распахнулась, и вошел Вильгельм. Его лицо было хмурым, в глазах читалось явное раздражение, словно он только что столкнулся с чем-то неприятным.
—Очнулся, значит? - произнес он, его голос был сухим и безразличным, словно скрип старой двери. - Прямо посреди людей рухнул, как мешок с картошкой. Прекрасное зрелище, скажу я тебе. Ты даже не представляешь, сколько проблем ты мне этим доставил.
Он подошел ближе, его взгляд пронзал Юргена, словно острый нож.
—Но знаешь что? - продолжил он, и в его голосе появилась ледяная сталь. - Теперь все кристально ясно. Ясно то, что ты связан и с этими паршивыми пиратами из "Эдельвейса", и с этой невероятно наглой эренфельдской группой. И про гитлерглюгенж..Ты же вроде числился там все это время! Если бы ты нормально туда ходил как подобающий ученик, тебе бы и в голову не пришло связываться с неблагонадежными элементами. Ты - позор семьи. Мне стыдно, что у меня такой сын.
Эти слова, казалось, пронзили Юргена насквозь. Стыдно? Сын? Он никогда не чувствовал от отца ничего, кроме презрения и разочарования. И этот политический контекст, эта уверенность в победе оси... Юрген уже давно считал, что такие союзы не могут победить.
—Ты мне и не отец! - выкрикнул Юрген, и вдруг, к своему удивлению, он начал истерично смеяться. Смех был сухим, надрывным, полным боли и горькой иронии. - Правда, знакомая фраза?
Эти слова, казалось, попали в самую цель. У Вильгельма расширились зрачки, лицо побелело. Он помнил. Он помнил, как сказал нечто подобное своему старшему брату когда тот сделал свой выбор не в пользу Второго рейха.
—Я бы убил тебя на месте, - прошипел Вильгельм, его голос дрожал от ярости, но он не мог сделать этого. Он был связан невидимыми нитями долга, крови, но самое главное - страхом. Страхом перед тем, что могло произойти, если бы он проявил такую жестокость.
—Скрыть этот позор...И чтобы тебя не поймали, - проговорил Вильгельм, его голос стал тише, но не менее угрожающим. - Есть одно место. Ты отправишься в Баварию, в Монастырь Бенедиктбойерн. Он славится своей историей и образовательными программами для молодых людей. Там ты будешь учиться. Тебе уже шестнадцать, время пришло. А раны...Их тебе заклеили, чтобы ты выглядел подобающе. Чтобы никто не задавал лишних вопросов.
Юргену ничего не оставалось делать. Никого не было рядом, никто не мог помочь, поддержать, понять, защитить. Его мир рухнул, оставив лишь пепел и боль. К тому же, он хотел поскорее покинуть это проклятое место, перестать видеть лицо отца, которое вызывало у него лишь отвращение.
Подвеску, подарок Конрада, он повесил на шею рядом с крестом. Юри собрал свои немногочисленные вещи. Большую часть составляла одежда, подаренная пиратами, даже если он не сможет носить ее сейчас, она напоминала ему о тех, кто боролся за правду. Были там и другие вещи, полученные от любимых людей. Стопка книг, среди которых были запрещенные сочинения философов-гуманистов и медицинские пособия - он все еще надеялся стать врачом, несмотря ни на что. Деревянный конек от матери, альбом дяди Карстена, полный набросков и эскизов, А ещё - та самая фотография с летнего съезда с пиратами Эдельвейса, где он, Конрад и другие ребята смеялись, полные жизни. И, наконец, рисунок младшей сестры Лизель - яркий, наивный, изображающий их двоих, держащихся за руки, на фоне солнца.
Все это он сложил в старый, потертый кожаный чемодан. Марта рассказывала, что он принадлежал Карстену. Будучи подростком, Карстен мечтал объехать весь мир с этим чемоданом. Он представлял, как будет рисовать в Париже, создавать эскизы мод в Лондоне, а в Венеции - запечатлевать красоту старинных зданий.
—Вот если бы ты был хорошим мальчиком, - снова сказал Вильгельм, его голос был полон манипуляции. - Твоя жизнь сложилась бы иначе. Ты бы был моим сыном, будущим Херром фон Эренфельсом, знатным из высшего общества, тем более теперь, когда победа почти наша.
Юрген взглянул на отца. Маленький Юри, который когда-то любил отца, мог бы и поверить в это, разочаровался бы в своих действиях. Но теперь все было иначе.
Тем же вечером, когда последние лучи солнца окрашивали небо в багровые тона, Вильгельм посадил Юргена в небольшой автомобиль, который ждал у ворот. Поездка из Кёльна в Баварию была долгой и утомительной. Он ехал не на поезде, как обычные люди, что означало тотальный контроль. Отец хотел быть уверенным, что сын не сбежит, что он будет доставлен точно по назначению. Машина петляла по второстепенным дорогам, избегая крупных магистралей, словно отец хотел скрыть и сам факт поездки, и ее цель.
Юрген смотрел в окно, пытаясь уловить хоть что-то, что могло бы дать ему надежду. Будущее казалось туманным и неопределенным. Он любил свою веру, но монахом быть не собирался. И вообще, что есть такое вера в этом мире, где правят сила и жестокость? Все зависело от того, как закончится эта затянувшаяся, противная война. Победит ли Германия, как уверял отец? Или же союзники, с их идеалами свободы и справедливости, окажутся сильнее? Мысли его метались, как загнанная птица, не находя покоя.
Дорога вилась сквозь леса и поля, порой пролегая по узким, извилистым улочкам городков, где фонари едва пробивались сквозь вечерний туман. Пейзажи за окном неуклонно менялись, отражая его переход из привычного мира в неизвестность. Плотные городские пейзажи уступали место более просторным сельским видам, затем - холмистым предгорьям, и, наконец, перед ним открылись величественные, устремленные в небо вершины Баварских Альп. Он наблюдал, как солнце медленно опускается за горизонт, окрашивая небо в огненные цвета, и чувствовал, как каждый пройденный километр уносит его все дальше от прошлого. Он тревожился о Лизель. Когда они теперь увидятся? Он не успел попрощаться с ней.
А еще были Лотте и Шпац. Остатки их некогда семерочной группы. Как они сейчас? Поймали ли их в ту ночь? Живы ли они вообще? Вместе они прошли через столькое, стали настоящей семьей. Их смех, их поддержка, их общие мечты - все это теперь казалось таким далеким, таким недостижимым. Юрген сжимал в руке подвеску с эдельвейсом, пытаясь почувствовать хоть какое-то утешение.
Наконец, машина свернула на грунтовую дорогу, ведущую к цели. Перед ним предстал Монастырь Бенедиктбойерн (Kloster Benediktbeuern) - величественное, старинное сооружение, расположенное в живописной долине реки Лойзах, недалеко от озера Штафльзее. Тысячелетняя история этого места, его архитектура, сочетающая романский и барочный стили, величественные башни и ухоженная территория - все это создавало ощущение покоя и умиротворения, но для Юргена это было место вынужденного заточения.