Цветы на камнях.
В просторной, некогда залитой смехом спальне, он оказался в эпицентре собственного кошмара. Сон, словно зловещее проклятие, затянул его в водоворот чудовищных видений. Он видел себя на трибуне, возвышающейся над морем лиц – лиц, искаженных бездумным фанатизмом. Его собственный отец, Вильгельм, облаченный в безупречную форму члена НСДАП, стоял рядом, с непроницаемым выражением гордости на лице, кивая в такт звучащей речи. Речь, которую Юрген слышал тысячи раз, но которая теперь казалась ему чудовищным шаржем на реальность: о величии Рейха, о чистоте нации, о необходимости безжалостно уничтожить всех врагов. Внезапно, толпа, словно единый организм, охваченный исступлением, начала скандировать: "Смерть предателям! Смерть евреям!". Юрген чувствовал, как ледяная волна ужаса прокатывается по его телу, как сердце начинает колотиться с бешеной, неистовой силой, грозя вырваться из груди. Он хотел крикнуть, остановить их, вырваться из этого кошмара, но из его горла вырывался лишь слабый, беззвучный стон. Он видел, как его собственные руки, словно подчиняясь чужой, темной воле, сами собой поднимаются в проклятом нацистском приветствии. Страх, отвращение, чувство собственной ничтожности - все это смешалось в непроницаемую, удушающую массу.
Резкий, судорожный вдох, и Юрген распахнул глаза. Сердце бешено колотилось, отдаваясь гулом в ушах, словно внутри головы бился барабан. Дыхание было поверхностным, прерывистым, воздух словно не попадал в легкие. Позади дорогой, тяжелой шторы, отделяющей его от внешнего мира, послышался раскат грома, и на мгновение комната залилась неестественным, холодным светом вспыхнувшей молнии. Он лежал в своей огромной кровати, среди шелковых простыней. Лунный свет, пробиваясь сквозь тяжелые бархатные шторы, рисовал на стенах причудливые, пляшущие тени, которые казались живыми. Он думал с отчаянием: "неужели даже во сне теперь не может найти покоя?"
Казалось, даже стены этого роскошного особняка, стены, пропитанные ложью и лицемерием его семьи, стали частью его кошмаров.
С трудом, ощущая слабость во всем теле, Юри поднялся. Нащупав в ящике прикроватной тумбочки спички и старую, потускневшую свечу, он зажег ее. Мягкий, дрожащий свет пламени разогнал тени, но не страх, который поселился глубоко внутри. Он нашел свои успокаивающие таблетки выписанные семейным врачем и, запив глотком прохладной воды, проглотил одну. Она должна была помочь ему успокоиться, привести мысли в порядок. Юрген был совершенно один в этой огромной, пустой комнате, и тишина, казалось, давила на него, усиливая ощущение одиночества и беспомощности.
На следующий день, когда первые лучи солнца робко пробились сквозь затянутое тучами небо, Конрад, Лотте, Маркус, Грета, Ганс и сам Юрген отправились на кладбище. Но это было не просто кладбище. Это было особенное место, своего рода некрополь сопротивления, где покоились те, кто, несмотря ни на что, боролся против нацистского режима, те, кто были союзниками пиратов эдельвейса. Они шли не по тихим, ухоженным аллеям, а по заброшенным, полуразрушенным уголкам, где надгробия, многие из которых были покосившимися или разбитыми, напоминали о бурной истории этого места. Они посещали могилы тех, кто принадлежал к различным антифашистским организациям: членов Коммунистической партии Германии (КПГ), тех, кто верил в идеалы социализма и демократии, членов Социал-демократической партии Германии (СДПГ), тех, кто принадлежал к легендарной "Красной капелле" - сети разведчиков и сопротивления, действовавшей глубоко в тылу врага, и многих других, кто, рискуя всем, был готов противостоять тирании.
Возложив на могилы скромные, но такие значимые для них венки из эдельвейсов - символа их собственной борьбы, стойкости и непримиримости, - они почтили память павших. Юрген, глядя на эти белые, изящные цветы, думал о том, как хрупка жизнь, как легко ее оборвать, и как важно бороться за нее, за ее истинное, а не навязанное значение. Он чувствовал, как тяжесть их миссии становится все более ощутимой.
—Посмотри, Юри, - сказал Конрад, его голос звучал торжественно, но в нем слышалась и глубокая скорбь. - Видишь, сколько их? Столько взрослых, сильных, умных людей, которые могли бы нам помогать, направлять нас, быть нашей опорой. Но их уже нет. Наша страна, родина, утопает в нацистах, в этой чуме, которая пожирает ее изнутри, а эти люди погибли, сражаясь за нее, за ту Германию, которую они любили, за ее будущее, за ее свободу.
Юрген, глядя на множество могил, чувствовал, как его охватывает благоговейный трепет, смешанный с глухим отчаянием. Он думал о тех, кто погиб, и осознавал, что теперь вся их ответственность, вся тяжесть этой борьбы легла на плечи таких юных, как он сам. Вспомнил даже собственного дядю. Его дело, дело "пиратов эдельвейса", должно было продолжаться, даже когда его наставники и старшие товарищи уходили один за другим.
—Они знали, на что идут, - тихо добавил Ганс, его взгляд был устремлен куда-то вдаль, сквозь время и пространство. - И они сделали свой выбор. Выбор в пользу свободы, даже если это стоило им жизни.
—Самое главное, - подчеркнул Конрад, обнимая Юргена за плечи, - это то, что мы держимся вместе. Мы - единое целое. Мы никогда бы не донесли друг на друга, даже под самыми страшными пытками. В отличие от этих гитлерюгендовцев, которые готовы были продать своих товарищей, своих друзей, своих родителей за кусок хлеба, за привилегию, за возможность выслужиться. Один за всех, и все за одного - вот наш девиз. Это та непоколебимая сила, которая делает нас непобедимыми, даже когда кажется, что весь мир против нас. Это наша совесть, наша верность друг другу и нашим идеалам.
Эти слова глубоко врезались в сознание Юргена, становясь якорем в бушующем море сомнений и страхов. Он чувствовал, как нерушима их связь, как важна их преданность друг другу.
Вскоре после этого, во время одной из их вылазок, которая едва не обернулась катастрофой, когда стычка с гитлерюгендовцами разгорелась на узкой, темной улице Кёльна, один из противников, молодой парень с горящими глазами крикнул Юргену, указывая на него пальцем: —Ты сражаешься против собственной родины!
Юри же, внезапно почувствовав прилив сил и уверенности, ответил, и его голос, хоть и молодой, звучал твердо и решительно:
—Наоборот! Это мы сражаемся за свободную родину, за ту Германию, которую вы, слепые фанатики, разрушаете своей бездумной верностью! А вы...Вы послушные орудия в руках тех, кто превращает нашу страну в гнилую тюрьму, кто планомерно убивает ее лучших сынов и попирает самые основы человечности!
В этот самый момент, когда слова вырывались из его груди, Маркус вдруг упал, схватившись за живот. Пуля, выпущенная кем-то из толпы гитлерюгендовцев, попала ему прямо в центр. Юрген, не раздумывая ни секунды, бросился к нему. Несмотря на худобу и внешнюю слабость Эренфельс невероятной силой, которую он сам не ожидал от себя, он подхватил раненого товарища и потащил его к их временному убежищу, преодолевая обломки и препятствия. Вспоминая уроки Маркуса, который стал для него не просто другом, а настоящим наставником в медицинских науках, Юри лихорадочно пытался оказать первую помощь.
—Марк, ради бога, держись! Я не смогу без тебя, нет, мы не сможем. Ты нам нужен! - кричал он, пытаясь остановить кровь, которая хлестала из раны. - Ты должен жить!
Но ранение оказалось слишком тяжелым. Пуля прошла насквозь, задев жизненно важные органы. Маркус, слабым, едва слышным голосом, прошептал, глядя на "ученика" с нежностью и верой:
—Юри...Ты справишься...Я знаю. Я верю в тебя.
С этими словами его глаза закрылись, взгляд застыл. Юрген смотрел на свои окровавленные руки, на которых теперь алели следы жизни его друга, и слезы хлынули из его глаз, обжигая щеки.
—Я никогда не стану достойным медиком! - рыдал он, чувствуя себя ничтожным, разбитым, потерявшим все.
Конрад, увидев, что произошло, подошел и крепко обнял Юри, который уже схватился обеими руками за голову.
—Не говори так. Не вини себя. Ты сделал всё, что мог. Маркус гордился тобой, поверь мне. И мы все гордимся тобой.
Ранение Маркуса было осколочным, полученным от взрыва гранаты, которую один из гитлерюгендовцев, в пылу схватки, бросил в их сторону. Осколок, словно смертоносный клинок, пробил его насквозь.
Пираты эдельвейса поддерживали сложные, но жизненно важные связи с группой «Ганс-Бомба», отрядом известного в подполье Ганса Штайнбрюка. Они были настоящими героями, чьи имена шепотом передавались среди тех, кто осмеливался сопротивляться. Их отряд базировался в разбомбленных союзниками руинах Эренфельда, одного из районов Кёльна, где среди обломков и пепла они нашли себе убежище. Встречи проходили тайно, в полумраке разрушенных зданий, среди зияющих пустотой окон и провалившихся крыш. Каждый шорох, каждый отдаленный звук мог означать опасность, но они шли навстречу друг другу, объединенные общей целью. Там, среди руин, они обменивались информацией: сведения о передвижении войск, о местах складирования оружия, о тайных маршрутах, о еврейских семьях, нуждающихся в помощи. Ганс-Бомба, опытный подпольщик с выдержкой и хладнокровием закаленного бойца, обучал пиратов основам саботажа, партизанской тактике, искусству выживания в условиях оккупации. Он передавал им свои знания о том, как скрываться, как добывать пропитание, как читать следы и распознавать вражеские патрули.
Пираты эдельвейса брали на себя самую опасную работу: укрытие диверсантов, сброшенных с парашютами, евреев, вынужденных скрываться от преследования, а также тех, кто отказался служить в армии или бежал из нацистских лагерей. Это было невероятно рискованно, но они знали, что каждый спасенный человек - это маленькая, но такая важная победа над системой. Они находили им убежища в самых неожиданных местах: в темных подвалах, на пыльных чердаках, в заброшенных тоннелях и тайных ходах, оставшихся от старых времен. Молодые люди добывали еду, лекарства, одежду, часто рискуя собственными жизнями, чтобы добыть самое необходимое. Помогали им бежать из страны, организуя переправку через границу, часто с помощью тщательно спланированных операций и надежных связных из других подпольных групп.
Однажды, среди хаоса и разрушений, к ним попала шестилетняя еврейская девочка по имени Авигайль. Её родители были арестованы, а сама она, потерянная и испуганная, пряталась в развалинах, дрожа от холода и голода. Юрген, увидев ее, почувствовал, как сердце сжимается от боли и сострадания. Он осторожно подошел к ней, стараясь не напугать еще больше. Залечив глубокую рану на ее предплечье, полученную, вероятно, от осколка стекла или кирпича, он перевязал ее чистой тряпочкой. Девочка, дрожа всем телом, посмотрела на него своими огромными, испуганными глазами, в которых отражался весь ужас ее пережитого, и спросила тихим, осипшим голосом:
—Как тебя зовут?
—Юрген фон Эренфельс, - ответил он, произнося свое полное имя, чувствуя себя настоящим доктором. Он видел, как недоверие в глазах Авигайль постепенно сменяется проблеском надежды.
Когда для ее спасения все было приготовлено - тайный маршрут, надежные проводники, небольшой запас еды и денег, - Юрген снял с себя старинный серебряный медальон. Он осторожно протянул его Ави. А медальон... Юрген обожал коллекционировть вещи, у него были разнообразные коллекции и поэтому хранил все, что ему когда-либо дарили. Не так много было таких вещей, но он их очень ценил и придавал им особое значение. Медальон бл наследственным, передовавшимся из поколения в поколение. Ещё до начала первой мировой Леонхард фон Эренфельс передал его младшему сыну Вильгельму не смотря на то, что того такие вещи особо не интересовали. Юрген же нашел этот медальон среди старых вещей в кабинете отца. Он часто рассматривал его и размышлял о истории этого украшения. Вильгельм совсем недавно передал эту вещь сыну с некой небрежностью и неприязнью, поэтому Юрген даже предположил, что с родителями у отца отношения были так себе. И теперь, в момент, когда он помогал спасти эту маленькую, беззащитную жизнь, медальон казался единственным, что он мог искренне подарить, как символ надежды, которая не угасла.
—Это от моей семьи, - сказал он, и в его голосе слышалась искренность, которую он сам редко себе позволял. - Пусть он хранит тебя в пути. И помни, Авигайль, что есть люди, которые верят в тебя, в твою жизнь и в твою свободу. И мы не забудем тебя, никогда.