ОКСЭР

Раян

Приглушённый свет. Почти никого. Странно... но это греет.
Я не хочу никого видеть — кроме него.
Где он?

Вдох. Дрожь в пальцах.
Сердце бьётся в ритме моих шагов: медленных, но уверенных.
Самое сложное — прийти. Приехать сюда, из поместья в Бангкок. Три часа дороги.
Но я справился. Не в первый раз.

Я одет, как всегда, в чёрное. Сливаюсь с темнотой. Каждый раз — новое место, другой декор...
Но всё равно всё одинаково: запах. Свет. Взгляды.

Их почти не осталось. Все уже разошлись? Я не успел? Он ушёл с кем-то другим?

Разочарование скрутило живот. Я подошёл к барной стойке: напитки, коктейли...
Может, даже наркотики, если очень попросить.

 Но у меня есть свой наркотик. Собственный. Другие не нужны.

Я взял мартини. Или что-то похожее. Отпил. Во рту — терпко. Почти невкусно. Не важно.

Маска прикрывает лицо. Нос, скулы, глаза. Виден только рот. Рот мне нужен.
Без него всё теряет смысл. Но я пришёл не разговаривать.

Повернул голову. Мужчины на диванах. Пара у столба. Никто не целуется. Сегодня тут... спокойно.
Хотя нет — вон там, в глубине, кажется, трахаются. Любители на людях, на показ.

Я когда-то пробовал. Не завело. Смотреть — ещё ладно. Но когда смотрят на меня — нет. Не моё.

А вот когда мне говорят: "На колени. Открой рот." Вот это — да. Самое то.

Однажды я даже пытался пойти в БДСМ-клуб. Чтобы быть среди «своих». Чтобы, может, почувствовать себя нормальным. Нашел там даже себе "хозяина", "господина", но опыт вышел неудачным. 
Они показались мне уродами. Извращенцами. Хотя... я ведь такой же? Или ещё нет?

Разве я перешёл ту черту? Я ведь пока без плёток. Без наручников. Без следов на коже.
Но... хочется.  Хочется сильнее.  Жестче. Чаще.

И вот этого я боюсь. Боюсь, что понравится. Что я стану ещё уродливее.

Что в какой-то момент кто-то начнёт мочиться — а я буду кончать от этого.

⸻

Глоток. Губы сжаты, пальцы впиваются в бокал.
Глаза ищут его.

Живот скручивает от нетерпения, фрустрации, желания.
От тоски.
От надежды.
От ужаса, что его нет.

Кёнмин... Твой пёсик пришёл. А где ты?..

Ко мне подошёл мужчина. Высокий. Красивый. Я его уже видел раньше. Кажется, мы даже спали. Он вроде старался — угадал, что мне нужно, попытался подыграть. Но... не получилось. Вышло жалко. Слова были без веса. Движения — пустые. Не тронул. Не зацепил.

Но я не отшил его. Я уже был в образе — послушная шлюха. Всё, как всегда.

Как только захожу сюда — щёлкает внутри. Переключаюсь. Словно маска не только на лице — но и на душе. 

Если бы он взял меня за руку прямо сейчас, потащил в номер — смог бы я отказаться?

Я же пришёл не за ним. Я не для него приехал.

— Хочешь в номер? — спросил он прямо.

Я поморщился. Он спрашивает. Не приказывает. Это и спасло меня.

— Нет, — ответил я.

Он нахмурился. Явно не ожидал. Сделал шаг ближе, коснулся моего плеча.

Резко. Свободно. Как будто уже можно. Мне это не понравилось. Я нахмурился под маской — и сделал то, что почти никогда не делал.

Может, потому что действительно не хотел его. А может, потому что хотел другого.

— Убери руку, — сказал я жёстко.

Он не убрал руку, а сжал крепче. Моё сопротивление начало таять. Не потому что я этого хотел, а потому что он уже решил, что может меня брать.
Как вещь. Как шлюху.

Он ухватил меня за локоть, другой рукой — выдернул бокал из пальцев. Выпил его до дна.
Словно демонстрируя: ты — не ты, а я — здесь главный.

— Отстань, — повторил я. Но голос был уже не тот. Не уверенный. Не острый. Почти жалобный.

Он потянул меня вперёд. Словно за поводок.

А я...

Нет. Только не с ним. Не с этим. Я пришёл не за этим.

И тогда — голос.
Резкий.
Ровный.
Командный.

— Убери руку.

Я не сразу понял. Но как только узнал голос — всё внутри вспыхнуло.

Я улыбнулся, как идиот. Как будто в живот плеснули солнце.

Хоть бы не показать. Хоть бы не выдать себя.

Я даже хотел топнуть ногой, как ребёнок: «Почему так долго? Где ты был? С кем?»

Но вместо этого — просто замер.

Просто смотрел. 
На него.

Он стоял в чёрном — как и я. Рубашка — тёмная, атласная, блестела при свете ламп. Растёгнута почти до середины груди. Голая кожа под ней светилась. Брюки — кожаные, обтягивающие. Ему шло. Чертовски.

Он был самоуверенностью в человеческом теле.

И он пришёл за мной.

— А что? Я его первый увидел. И он не против. Правда, малыш? — мужчина мерзко улыбнулся, глядя на меня.

Рядом с Кёнмином я не боялся. Я даже смог выдернуть руку сам. Сделал вдох.
Сказал — чётко, по-английски:

— Я против.

Кёнмин усмехнулся. Без стеснения взял мою ладонь — как своё. Смотрел в глаза.
Хотя маска всё скрывала... Он всё равно видел.
Или чувствовал.

Он улыбался — просто. Ласково. Мягко. Но с внутренним огнём.

— А со мной пойдёшь?

Я только кивнул. Больше не мог.

Он повёл меня за собой. Как будто мы уже были там. Вместе.

Мужчина что-то пробормотал нам вслед, но его слова упали в пустоту.
Никто их не слышал. Они больше ничего не значили.

Коридор — узкий, глухой. Тёмный ковёр гасит шаги. На стенах — бархат. Или что-то похожее. Наверное, отель.

Мы шли молча. Я чувствовал в ладони его тепло. Пульс. Уверенность.

Остановились. Тёмная дверь. Щелчок замка.

И — только мы.

Боже, как я его хочу.

Я задыхался. Я умирал. Мой член, моя задница — всё ныло, пульсировало.
Мы вошли, и я уже едва дышал, ждал, что он сразу придавит меня к стене,
сорвёт одежду, поцелует — жадно, грубо.

Но...

Кёнмин только улыбнулся. Хитро. Нагло.

Дверь за мной захлопнулась. Он шагнул ближе, резко прижал меня к ней — не больно, но так, чтобы я понял, кому принадлежу.

Он смотрел.
На рот.
На подбородок.
На глаза.

Потом — ладонь на шею. Он провёл пальцами по кадыку, скользнул ниже...
И вдруг резко сжал.

Я закашлялся.

Больно.

 Не сильно, но достаточно, чтобы в голове вспыхнула искра: он может. Он делает это.

Меня от этого скрутило внутри — не от страха. От возбуждения. От желания.

Я не оттолкнул руку. Наоборот. Хотел, чтобы он держал крепче. Чтобы не спрашивал. Просто взял.

Я поплыл. 

Он начал играть со мной. Словами. Тоном. Прикосновениями. А я позволял.

— Пёсик, ты чего опоздал? — его голос — мягкий, ленивый, будто игривый, но в нём жало — я чувствую. — Я ждал тебя два часа. Знаешь, как тут скучно? Я три уровня прошёл в гонках. Ты должен извиниться.

Я кивнул. Слегка. Почти незаметно.
Молча признавая: Я виноват. Я принадлежу тебе. Делай что хочешь.

Он рассмеялся — низко, в ухо. Отпустил мою шею. Я кашлянул — рефлекторно, глухо. Но не касался шеи. Не трогал. Он не разрешал.

Его руки скользнули вниз — к бёдрам. Сжали ягодицы. Грубо. С силой.
Я выдохнул. Горячо. Быстро. Это было больно. Но именно так, как надо.

— Твоя удача, что я тебя хочу, — прошептал он. — Иначе оставил бы тебя без сладкого.
Одного. Неудовлетворённого. Плачущего. Умоляющего.

Он хищно усмехнулся, его рука скользнула через мою задницу вниз —  к яцам.
Он сжал их — не просто схватил, а с силой, через ткань брюк, резко, больно.

Я задохнулся.
Тело дёрнулось, но не оттолкнулось. От боли — и от сладости.
Сладко-больно. Идеально.

Я чуть согнулся, сжав бёдра. Но его хватка не ослабла.

— Но я тебя не поцелую, — сказал он, наклонившись так близко, что я чувствовал его дыхание. — Ты же поэтому рот открыл, да? Вон как дышишь... Как язык высовываешь...
Как шлюшка на привязи.

Я втянул воздух носом, коротко, резко. Влажно. Горячо.

Его голос — этот тон...
Его рука...
Его близость...

Раян — грязный, мерзкий, слабый. Готовый за одну такую фразу отдаться целиком.

Он отпустил.
Я разочарованно выдохнул — не удержался. Он отошёл, скрестил руки на груди. Хищник, наблюдающий за дичью.

— Чего ждёшь, песик? На колени.

Сердце ударилось в грудную клетку. Я опустил голову, улыбнулся. Это — то, что я хотел. То, зачем пришёл.

Я встал на колени, медленно, не поднимая взгляда.
Покорно. Возбуждённо.

Ковер мягкий. Слишком. Не то.

Кенмин догадался.
Усмехнулся.
Наклонился, взял меня за подбородок — грубо, но не до боли — и заставил посмотреть ему в глаза.

— Сегодня тут мягкий ковёр? Ты же не любишь, когда мягко. Когда нежно.

Он провёл пальцем по нижней губе. По краю. По тому самому месту, где ещё осталась его отметина — почти зажившая ранка.

Я вздрогнул. Воспоминание ударило, как током.

— Знаешь что, пёсик...

Он выпрямился.

— За то, что ты почти позволил себя увести... За то, что опоздал... За то, что обманывал меня...

Обманывал? Я даже не успел додумать, как он резко запустил палец мне в рот — нажал, заставив открыть. Слюна тут же блеснула на губах.

— За всё это... — выдохнул он тихо, почти ласково. — Будешь просить прощения. Ртом. Задницей. Без слов.

Он улыбнулся. Не хищно. Не зло. Как будто прощает — заранее. Но не отпускает.

— И, может быть, — продолжил он, — я позволю тебе сегодня кончить.

Меня скрутило. Тело откликнулось так сильно, что я еле сдержался, чтобы не рвануть прямо в его руки.

Глаза защипало.

Не от обиды. Не от боли.

От того, что он понял меня.
До дна.

Может, я и правда был его игрушкой, его фантазией о боли, власти, подчинении.
Но он был моей. Моей нуждой. Моим краем.

Каждое его слово — как спичка по бензину.

Член налился так сильно, что я едва мог не застонать.

Живот тянуло сладко. Мокро.

Во рту уже собиралась слюна, тело готовилось принять его ещё до прикосновения.

Он наклонился.
Запустил обе руки в мои волосы — резко, крепко, по-хозяйски.

Я задрожал.
Голова — будто в его руках была не просто физически. Она принадлежала ему.

— Пёсик... — зашептал он прямо мне в ухо, горячо, с лёгкой хрипотцой. — Запомни.

Его язык лизнул мочку уха. А потом — укусил. Сильно. До боли.

Я вздрогнул. Присел, от того, как сильно захотел его в себе.

— Ты мой. Даже если я скажу тебе отсосать у другого — ты не должен. Понял?

Его пальцы натянули мои волосы, голова отклонилась назад.

Он склонился ближе, губами почти коснулся щеки.

— Ты позволил другому трахать твой рот... — он выдохнул это на грани злобы и удовольствия. — А ведь это мой рот.

Я закрыл глаза. Стыд. Желание. Благодарность. Возбуждение.

Мешались. Горели. Тонул.

Это было нелогично. Он как будто обвинял меня в том, от чего сам же кайфовал.
Но разве в возбуждении есть логика?

Его собственнический тон, запах, голос — всё это сносило крышу.
Кровь закипала. Я снова становился его.

— Рот, который принадлежит мне, — сказал он. — Ты слышал? Кивни.

Я едва заметно кивнул.

Он усмехнулся. Выпрямился, не отводя взгляда сверху вниз.
Я прикрыл глаза, но не прятался. Я хотел почувствовать его взгляд. Он прожигал.

Моя голова — на уровне его паха. Шея вытянута, рот влажный, губы дрожат.
Его пальцы касаются уголка — будто щупают границы.

Темно. Фонари бьют в окно и всё. Свет мы не включали,э. Да он и не нужен. Я вижу его и с закрытыми глазами.

Он — тот, кто нёсся на лошади, с моим сердцем в руках.
А теперь — мой наркотик.
Мой ад.
От которого я не хочу лечиться.

— Умничка, — выдохнул он. — Теперь попроси прощения. За всё.

— Прости, — прошептал я почти беззвучно, как можно ниже, чтобы он не узнал мой голос.

— Не так, — цокнул он языком.

Он склонился, его палец провёл по моим губам, чуть надавив.
Голос стал грубее:

— Достань мой член. Возьми его в рот. Сделай так, чтобы я поплыл. А потом... Я решу, прощать тебя или нет.

Я снова улыбнулся. Поднял руки, расстегнул ширинку. Потом стянул штаны и трусы.
Его член — большой, тяжёлый, напряжённый — буквально выскочил навстречу.
Запах.
Чёрт, как же крышу сносит.

Я обхватил его у основания, облизнулся, вдохнул. Сначала — касание языком по кончику. Он был влажный, горячий... как надо. Как любимая конфета — я стал лизать ствол, сдержанно, играючи, почти захлёбываясь от чувств. Опустился ниже — засосал яйца.
Жесткие волоски, тонкая кожа, чуть солоноватый вкус.

Кёнмин застонал. Я довольно вернулся к члену, почти мурлыкал от удовольствия.

— Не тяни, сучка, — бросил он резко, схватив за волосы и надавив. — Скажи, кто я для тебя, а?

Я облизал губы, поднял на него глаза.
Ты тоже хочешь это услышать, Кёнмин?
Это тебя возбуждает?
Поэтому ты точно — угадываешь мои желания, даже если я сам о них молчу?

— Хозяин, — выдохнул я на английском. — А я... твоя вещь.

Он рассмеялся. Взял свой член и провёл им по моему лицу — от маски, щеки к губам.
Я зажмурился, не от страха — от наслаждения.

Сладкое унижение. Горячее, солёное, нужное.

— Пёсик, — прошипел он. — Мне не нужна вещь. Мне нужен мой. Только мой. До конца.

Он дёрнул мои волосы — больно. Но не сильно. Ровно настолько, чтобы я задрожал.

— Открывай рот.

Я знал, что будет дальше. Я это ждал. Хотел.

Открыл рот, запрокинул голову. Он вошёл. Сразу глубоко. Его член упёрся в глотку, стало тяжело дышать. Я покраснел, задыхался... но даже не подумал отвернуться или оттолкнуть.
Он не разрешал. А я не смею. Не хочу.

— Молодец, — похвалил он.

Если бы мог — завилял бы хвостиком. Но я просто сжал губы, чтобы не выскользнул, дотронулся до его бёдер — и замер.
Он сам держал член. Сам трахал мой рот. 
Давал по секунде на передышку... и снова врезался.

Я сосал, когда мог. Играл языком, пока не вглубь. Горло саднило, губы болели, но я кайфовал.
Это я. Это моё.
Потом будет стыд. Потом я снова себя возненавижу. Но не сейчас. Сейчас — это ад, который стал раем. Моя доза — унижение и боль.

Он ускорился. Я вцепился в его бёдра; пальцы — горячая сталь. Он вжал мою голову, надавил на затылок — губами я коснулся его паха.
Воздух исчез. Попробовал вдохнуть носом — он накрыл и его, держал.

Секунда. Другая.

Всё поплыло. Слёзы выступили сами. Я стоял. Терпел. Горел. 
И хотел ещё.

— Хватит, — выдохнул он и отпустил.

Член тут же выскользнул изо рта.
Воздух хлынул в лёгкие. Я закашлялся, ноги подогнулись — упал на пол. В голове закружилось, тело дрожало.
Почему я кайфую от этого? Почему мне нужно, чтобы до дрожи? Чтобы... чувствовать?

Он подошёл. Молча.
Стал расстёгивать рубашку. Я всё ещё был в одежде. В маске.

— Вставай, сука, на кровать, — сказал он, голос сухой, хриплый. — Сегодня ты будешь сверху. Попрыгаешь на мне.

— Да... — кивнул я, едва выговорив.

Без сил стал подниматься. Он опустился рядом, на корточки. Мы замерли.

Смотрел на меня. В темноте его глаза — почти горели. Прищуренные, сосредоточенные. Хмурые брови.
О чём он думает?..

Он провёл рукой по моему подбородку.
Не грубо. Почти... нежно?
К линии шеи. По нижней губе.
Задержался там.

Медленно выдохнул — и сказал:

— Ты ещё не заслужил мой поцелуй... но я больше не могу терпеть

И он поцеловал меня.

Не как раньше. Не вырывая дыхание. Не трахая рот своим языком.

А на удивление... медленно. Странно. Почти робко.

Его губы нежно посасывали мои. Потом коснулись языка. Не вторгались — играли. Он лизнул уголок, потом — кончик.
Опустился ниже — подбородок, шея...

Зачем? Он хочет... по-другому? Ему не нравится, когда грубо?

Я не знал, что думать.
Поцелуй был хорошим. Слишком хорошим.
Слишком... настоящим.

Он заставил меня хотеть его ещё сильнее. Но вместе с этим пришёл страх. 
А вдруг... ему надоело? Вдруг я не тот?

Я не выдержал. Протянул руку — коснулся его волос. Вплёл пальцы, гладя его затылок.

Он сразу зашипел мне в рот. Сквозь поцелуй. Сквозь обжигающее дыхание:

— Кто тебе разрешал до меня дотрагиваться, ёесик?

Я... улыбнулся. 
Чуть не рассмеялся. 
Всё в порядке. Всё — на своих местах.

Он оттолкнул меня. Поднялся. Полностью обнажённый, уверенный, как хищник.
Сел на край кровати.

— Я жду.

Я быстро скинул одежду. Почти в спешке. Без стеснения — мне нечего было скрывать.
Стройное, вытянутое тело. Не такое массивное, как у него, и слава богу.
Гибкость вместо грубой силы. Пресс, руки — всё от конного спорта.
Бёдра сильные, ягодицы упругие, спина — прямая.

Я подошёл медленно. Встал между его разведённых ног.

Он посмотрел на меня снизу вверх — как на подарок.
Его руки обхватили мою талию, и губы прижались к животу.
Поцелуй в пупок. Язык скользнул выше.
Сосок. Сначала лёгкий прикосновение, потом — прикус.

Я застонал. Выгнулся к нему. Он тут же — с реакцией хищника — кинул меня на кровать.

— На живот, — приказал. Спокойно. Без повторений.

Я подчинился.
Раздвинул ноги.
Поднял таз. Плечи остались на простыне.

Я хотел его. Прямо сейчас. Сжигало нетерпение.

Он устроился сзади. Руки сомкнулись на моих ягодицах. Сжали. Сильно.
Я почувствовал боль — настоящую. Хорошую.

— Какая же ты текущая шлюшка, — выдохнул он почти с восхищением. — Скажи мне, Маска, ты имел право сосать у другого... при мне?

Я засмеялся. Не потому что было смешно. Потому что знал: это ему не понравится.

Он ответил без слов.
Раздвинул мои ягодицы так резко, что я зашипел. Больно. Жгуче. Именно то, что мне нужно.

— Ещё раз, сука, — проговорил он жёстко. — Твой рот принадлежит кому?

— Тебе, — легко сказал я. Как истину. Разве он не знает?

— А твоя задница?

— Тебе, — повторил я, чуть тише. Чуть горячее.

Он тёр пальцем по анусу. Без смазки, без подготовки — просто водил указательным, кругами, будто играясь. Туда-сюда... медленно... дразняще.

Мой член подёргивался — просился. Я не имел права касаться себя. Пока он не разрешит — нельзя.

— Запомни это, пёсик... — выдохнул он, лениво. — И даже не смей тявкать без моего разрешения...

— Да... — пробормотал я.

— Я не разрешал, — фыркнул он, и засмеялся.

Я уже приготовился к его пальцу, к резкой боли... 
Но вместо этого — почувствовал язык.

Блядь...

Он... он лизнул меня. Один раз.
Меня редко лижут.
Это ведь не про грубость. Это ласка. Это... почти забота. 
А я никогда не смею просить. Обычно — просто трахают. Дерут. Властвуют.

А он... он запомнил, что я это люблю.

И теперь снова делает это.
Лижет.
Засовывает язык внутрь. Дышит мне в задницу. Посасывает, крутит, давит.
Я застонал — не сдержался.
Тело дрожит.
Я даже непроизвольно подался назад — ближе к нему, ближе к теплу.
Мой член налился, стал тяжелым. Он стучал по простыне.
И всё, чего я хотел — дотронуться до себя.
Освободить, дать волю.

Но я не могу.
Я не имею права.
Он ещё не сказал.

— Боже... какой ты вкусный, — выдохнул он, облизав губы. — Я бы ел тебя и ел...

Он прикусил кожу на моей ягодице — резко, чуть жестко — и выпрямился.

— Но ты ведь хочешь, чтобы я был в тебе? — его голос стал глубже, опаснее.

Я еле заметно кивнул. Честнее было бы упасть в ноги и умолять, но даже этого он от меня не требовал. Пока.

— Бери презик и смазку. И работай.

Он устроился на подушку, сцепив руки за головой — как настоящий хозяин.
Лежал и смотрел. Ожидал.
И я вдруг улыбнулся, глядя на него.
Мой...
Ты не знаешь, Кёмин, не догадываешься... Но ты тоже мой.
Может быть, только здесь, только когда я в маске. Может — только когда мы ссоримся у меня в конюшне, и ты смотришь с насмешкой.
Но ты мой.
Даже если не могу назвать тебя своим. Даже если ты не разрешаешь. В моем сердце ты мой. Хоть там...

Я достал презерватив, тюбик смазки. 
Аккуратно одел на его толстый член, будто касался чего-то священного. Смазал его, потом себя — между ног, по пальцам, осторожно, но достаточно.

— Теперь... — голос Кенмина стал снова стальным. — Раскрой себя сам. Так, чтобы я всё видел.

Я устроился рядом, показывая ему всего себя. Горло пересохло.

— Подожди, — бросил он и потянулся к тумбочке.

Щелчок — и комната озарилась светом. Я тут же поморщился, зажмурился и выругался сквозь зубы, прикрывая лицо руками.

— Выключи, пожалуйста . — Это было первое «пожалуйста» за вечер. Тихое, почти невесомое.
Если он увидит — всё. Всё рухнет. Он может узнать меня.

— Нет, — отрезал он. — Иначе я не увижу твою дырку. Я не на тебя смотрю.

Но я не поверил. Его голос — слишком тихий. Слишком настоящий. 
Я потянулся к лампе, чтобы всё же выключить свет, но он мгновенно схватил меня за запястья, сжал сильно, до хруста.

— Или со светом, — прошипел он сквозь зубы, — или ты сегодня останешься без траха.

Он резко притянул меня к себе и поцеловал. Жестко. Не как до этого — не сладко, не страстно. Грубо. Больно. Я сразу почувствовал, как треснула губа. 

Будет новая ранка, и снова ты будешь ревновать меня... к своим же следам.

Кровь попала в рот. В его. В мой.
Металлический вкус. Я задохнулся — не от боли, от ощущений.

— Можно накрыть лампу рубашкой, — сказал я сдавленным голосом. — Чтобы был свет. Но не яркий.

Он молча посмотрел на меня. Бровь чуть приподнялась.
Задумался.
Но всё же кивнул.

Я поднялся, достал его рубашку с пола и аккуратно, стараясь, чтобы он не видел моего лица, накрыл абажур.

— Я жду, — приказал он.

Я сел напротив, раздвинул ноги. Сердце колотилось. Палец в смазке — и я начал гладить себя. Кругами. Осторожно. Медленно.

Мой член лежал на животе, уже вздёрнутый, напряжённый.

— Вижу, тебе чуть-чуть осталось, — выдохнул он, не отводя взгляда от моей плоти.

Он протянул руку и сжал мой член — крепко, грубо. Провёл по нему большим пальцем, размазывая каплю. Я застонал, выгибаясь под его прикосновениями.

Потом второй палец, третий... Я дрожал.

— Надоело ждать, садись уже, — вымолвил он нетерпеливо.

Он убрал руку, развалился на подушках — властный, расслабленный, полностью мой.

Я пересел. Навёл. Почувствовал, как головка входит. Медленно начал опускаться.
Кожа тянулась. Щемила. Болела. Я был плохо подготовлен, но не мог остановиться.

Член растягивал меня, разрывал, и от боли захватывало дыхание. Но за ней — как всегда — накатывала волна сладости. Сильная. Слизывающая.

— Бля, долго, — прорычал он и, не выдержав, резко надавил мне на бёдра.

Я вскрикнул — его член вошёл до конца, целиком. Резко. Жестко.
И я замер, дрожа. Сердце лупило в груди. 
Небо взорвалось. Всё стало белым.

— А-а-а... — я не смог сдержать крик. Он тоже.

Мне понадобилось пару секунд, чтобы прийти в себя. Слёзы сами потекли по щекам. Одна капля скатилась на губы.
Он увидел.
Сел. Наклонился — и стер её языком.

— Не плачь, — прошептал он почти ласково. — Я не перейду черту...

Я замер.
Вбирая его голос. Его взгляд. Его тепло.

Что-то внутри дрогнуло.
Может, оттого что он дал мне это право — медленно привыкать.
Может, потому что даже в грубости, которую я сам просил, я вдруг почувствовал заботу.
Она была новой. Неожиданной. Опасной.

Я больше не задыхался от боли. Теперь — от него.

— Ты можешь перейти черту, — выдохнул я, глядя прямо в его глаза. — Только ты...

И сам начал двигаться.
Плавно. Глубоко. Без спешки. Не в бешеной скачке — а как надо.

Он не лег. Остался сидеть.
Подтянул ноги. Обнял меня за спину.
Запустил пальцы в мои волосы. И уткнулся лицом в шею.

— Только я, — выдохнул он, тяжело дыша. — Только я, мой принц...

Принц?
Я втянул живот, резко, будто от удара. Почему?.. Почему так?..
Но он не дал мне подумать. Его язык прошёлся по моей шее. Мокро, горячо.
Он поцеловал ключицу. Прикусил подбородок. А потом...
Поцеловал. Просто. Долго. 
Словно забирал сомнения с моих губ.

Я всё забыл. 
Забыл, что хотел спросить. Зачем боялся.
Поцеловал его в ответ. Горячо, жадно.
Одновременно двигаясь на нём — сильнее, быстрее, глубже.

Я стонал, терял дыхание, выгибался.
А он... то целовал мою шею, то прикусывал ухо, то пальцами терзал соски, словно хотел довести меня до истерики от удовольствия.

Это не было грубо. Но и нежным не назовёшь.
Это было... как надо... просто о нас.

Я тону в тебе, Кенмин. Я тону, и не хочу выныривать.
Может, это всё — моё сердце?
Всё оно?

Стало невыносимо.
Жар под кожей, в животе, между ног.
Я задвигался быстрее, будто искал спасения.
Он поднимал бёдра мне навстречу, а потом резко сжал мои ягодицы, прижимая мой член к его твёрдому животу.

Он укусил мою шею. Больно. До мурашек. До стона.

— Я кончаю... Раян... Я кончаю...

Что?.. Раян? Бля... узнал?
Но я не успел ничего сказать. Он стал вбиваться в меня как в последний раз.
Резко. Безжалостно. Владея каждым миллиметром.

Он перевернул нас. Опустил меня на спину, сам навис надо мной, прижав мои ноги к груди, так плотно, что я почти не мог дышать.

— Ты мой.
Он задыхался.
— И сейчас я разрешаю тебе кончить...

Я сам уже был на грани. Потянулся к своему члену.

Он зарычал. По-настоящему. Глубоко, с груди.

— Я сказал кончить, а не дрочить.

Он навалился сильнее, его движения стали отчаянными, срывающими плоть.

— Ты же у меня грязная шлюшка.

Его губы почти касались моего уха.

— Тебе, чтобы кончить, кроме члена в заднице, больше и не нужно...

Я сам убрал руки. Он перехватил их, сжал над моей головой — твёрдо, без шанса на сопротивление.
Толчок.
Ещё один.
И ещё... Всё подходило. Я дрожал, цеплялся за ощущение, пока оно не накрыло меня с головой.
Крик сорвался с губ:

— А-аа!

— Я не разрешал , — хмыкнул он. И закрыл мой рот ладонью.

Это стало последней каплей. Моей липкой, сладкой смертью.
Оргазм взорвался внутри.
Я кончил — горячо, беспомощно — себе на живот, кусая его ладонь, задыхаясь, захлёбываясь в чувствах.
Слёзы проступили в уголках глаз.

Он тут же убрал руку. И... поцеловал.
На удивление мягко.
Не требовательно. А почти с благодарностью. 
Его губы касались моих, будто я был не игрушкой, а кем-то важным.

— Хороший, — прошептал он. — Мой дикий... мой...

Он вытащил член из моего разорванного, дрожащего тела. Презерватив — снял быстро, с нетерпением.
И кончил мне на лицо. На маску. На губы. Горячо, резко.

— Лижи, — приказал.

Сил не было, но я всё равно поднялся на локтях. Подтянулся.
Облизал кончик. Слизал всё, как велено.

— Глотай.

Я проглотил. Медленно. Облизнулся. И, с гордой улыбкой, выдохнул:

— Пустяки.

И снова упал.

Руки больше не слушались. Ноги расползлись в стороны.
Я был счастлив.
Я был разбит.

Через пару часов — придёт стыд. Я это знаю. Но сейчас... Сейчас я умирал от наслаждения.

— Умничка, — прошептал Кенмин, прижимаясь ко мне. — Мой послушный пёсик.

Он лег на меня, стер слёзы пальцами — небрежно, но осторожно.
Потом перевернулся на спину, утянув меня с собой.
Я устроился у него на груди.

Надо было уходить.
Я никогда не остаюсь после.
После секса — никаких объятий. Ни разу.
Но сейчас... я даже пальцем не мог шевельнуть. Не хотел.
Сознание уплывало куда-то. Я плыл.
Меня укачивало на нём — на его дыхании, на остаточной ряби оргазма.

Он прижал меня крепче.
Пальцы скользили по спине. Медленно. Не спеша.
Возвращали в тело. В разум.

"Раян".
Я вспомнил, как он назвал меня.
Испугался? Да.
Но не так сильно, как думал. Поднялся на локтях, пытаясь выбраться.

Он провёл рукой по моей голове. Убрал прядь с лица.
Волосы завились — сырые, слипшиеся, хоть я выпрямлял их, как всегда, перед приездом.

— Куда ты собрался, пёсик? — усмехнулся он. — Завтра нам всё равно в одну сторону. Зачем ехать на двух машинах?

Я выругался.
Он засмеялся — тихо, по-настоящему — и снял с меня маску. Просто. Без пафоса.
Бросил на пол.

— Конечно, в маске ты весь такой таинственный... — сказал он. — Но без неё лучше. Я могу видеть твои золотые глаза. Конюх Раян... или всё-таки принц?