Единственный

− Как же вы могли, сэр?!.. За что вы так со мной?.. Что я вам сделала плохого?!

− Успокойтесь, мисс Грейнджер, не так громко!

Гермиона стояла напротив портрета покойного Дамблдора и в страшном волнении кричала на старика. Её подбородок дрожал, глаза горели яростью и болью. По лицу текли слёзы.

− Не успокаивайте! Ведь я, сама, понимаете... Сама! Отдала ему ваше чёртово завещание! Знала бы, что там внутри — кинула бы сразу в топку!

− Не кинули бы! А страдали бы намного больше!

Она задохнулась, заскулила и тихо, почти неслышно выдохнула:

− Это было так подло, сэр! Вы мне жизнь сломали!

Старик сочувственно покачал головой.

− Да разве это жизнь, деточка?.. Подумайте сами. Вы любите мужчину, дарите ему годы жизни, а он засыпает и просыпается с мыслями о другой женщине. Правильно ли это?.. Такой жизни вы хотели?

Слова эти попали в самое уязвимое, беззащитное место. И Гермиона горько зарыдала, больше не сдерживаясь.

− Да ну вас к дьяволу! Ухожу отсюда! Не останусь ни минуты!..

Она выхватила из кипы на столе чистый лист, перо, быстро что-то написала и хлопнула листом по центру стола.

− Я увольняюсь из Хогвартса! Вот заявление!

Дамблдор, наблюдавший за её действиями, так же спокойно и сочувственно кивнул:

− Не самое плохое решение, мисс Грейнджер! Я сообщу о нём Минерве. Всё у вас ещё сложится!

Опешившая от такой реакции, Гермиона на пару секунд застыла, потом бессильно сцепила зубы и, достав палочку, вычертила рисунок портала аппарации.

Чёртов колдун даже не подумал извиниться! Сегодня днём он одним махом уничтожил плоды её долгих усилий. Растоптал чувства, своим гадким письмом разодрал в клочья сердце. И не высказал по этому поводу ни капли сожаления. Что ж значит, и правда, нужно убираться отсюда!

Оба послевоенных года она прожила в Хогвартсе. Первый год доучивалась, сдавала экзамены. А к началу второго, как-то само собой сложилось, она стала помогать Поппи Помфри в медицинском крыле. Сначала просто так, на общественных началах, а потом Макгонагалл, ставшая директором, взяла её на должность медсестры.

− Пройди курсы, Гермиона, − посоветовала Минерва, − и я оформлю тебя медицинским зельеваром. От Северуса ведь простых зелий не допросишься, он у нас учёный, ему, видите ли, скучно. А мне что делать? Одного бодроперцового в школе за зиму штук пятьсот уходит... Хоть самой вари. Я знаю, ты многое умеешь, но мне нужен документ, а то Попечительский совет отклонит твою кандидатуру.

Проходить курсы, по совету Минервы, Гермиона пошла к Снейпу. Он ближе всех, хороший профессионал, и у него есть, чему поучиться.

Не горевший особым желанием брать новых студентов, Снейп, конечно, повыделывался и выставил кучу условий. Но отказать Макгонагалл не смог. Дважды в неделю Гермиона стала приходить к нему на занятия.

После войны Снейп заметно успокоился, его вечное раздражение и резкость почти бесследно прошли. Визенгамот полностью оправдал Снейпа, и ничто уже не висело над ним дамокловым мечом. И, хотя он оставался замкнутым и сдержанным, всё чаще коллеги и студенты слышали от него добрые слова. Жизнь потекла спокойно и размеренно.

Заниматься зельеварением Гермионе было интересно. Наплевав на программу простых медицинских зелий, которые она и без того знала почти в совершенстве, Снейп стал обучать её новым экспериментальным составам, параллельно публикуя результаты своих открытий в «Магическом вестнике».

Начиная творить, он превращался в художника, вдохновение делало его загадочным и возвышенным. Гермиона понимала, что на этих занятиях он больше развлекает себя, чем учит её, однако, ловила каждое его слово. И начинала замечать, что всё чаще думает о Снейпе не как о профессоре, а как о привлекательным мужчине.

Отношения с Роном Уизли, возникшие во время войны, после победы над Волдемортом сами собой угасли. В первый год она ещё встречалась с Роном, примерно раз в неделю. И, мучительно стараясь не свернуть от зевоты челюсть, слушала его восторженные рассказы про квиддич и товары в магазине Джорджа. Словно отбывала повинность. А потом оба с облегчением вздохнули, когда у Гермионы не стало хватать времени на эти встречи.

К середине второго года, по обоюдному согласию, они решили остаться друзьями. С Роном ей не о чем было говорить, у них практически не оказалось общих интересов.

То ли дело, Снейп! Открывая для себя головокружительный уровень его познаний, постепенно, слой за слоем, Гермиона, словно шелуху, снимала с себя застарелую предвзятую нелюбовь к нему. Да, он по-прежнему был «не подарком»: дотошный, педантичный, местами занудный и строгий. Но занудство Гермионе не мешало. Зельевар, скрывающийся от посторонних глаз в своём подземелье, умел достигать таких высот волшебства, что Гермионе, жадной до всякого мастерства, хотелось присосаться, как пиявке, и выпить всё это умение до дна, не упуская ни капли.

Вовлекаясь в отношения со Снейпом, Гермиона потихоньку начала заботиться о нём, то принося свежие булочки на обед, то замещая его на занятиях у первокурсников, когда нельзя было оставить лабораторию, то выполняя его поручения по оформлению факультетских документов и журналов. Узнавая его в быту, она всё больше проникалась к нему искренней симпатией. Скромный, неприхотливый, ценящий порядок и аккуратность, немного замкнутый. Но эта замкнутость уже не казалась Гермионе стеной отчуждения.

Принимая её заботу, он и сам постепенно стал отзывчивее, перестал язвить, начал говорить с ней дольше и откровеннее. Часто приглашал на чашку чая в перерыв. Оказалось, что грозный декан Слизерина, как и всякий человек, откликается на доброту. Чувствуя искреннее отношение к себе, он оттаивал и оживал изнутри.

Всё шло своим чередом. Гермиона была рядом, умела молчать, вовремя уходить и бескорыстно помогать. Мало-помалу, Снейп стал проявлять к ней иное, более пристальное внимание, которое она распознала как мужской интерес к себе. Помогая готовить отвар, он однажды положил ей руку на талию и не сразу убрал. Гермиона не подала вида, что заметила, но не спала после этого полночи, удивлённо и радостно размышляя о том, может ли между ними быть что-то большее.

Подавая ей инструменты или чайную чашку, он иногда, словно невзначай, прикасался к её пальцам, следя за реакцией. Ей было приятно, и она этого не скрывала, но старалась не показывать бурного восторга. Лёгкий кивок, едва заметная улыбочка — и всё. За своими собственными руками она стала следить пуще прежнего, не позволяя им лишнего. Только гордость и английское достоинство, как учила её мама, без них никуда.

Весной двухтысячного года Снейп уже ухаживал за Гермионой, делая это, однако, не спеша, старомодно и степенно, ничего не обещая ей и не проясняя ситуацию. Пару раз пригласил на прогулку к Чёрному озеру, где они собирали для лаборатории первые весенние цветы. Стал интересоваться её жизнью, делами и планами. Гермиона с удовольствием отвечала ему, замирая от радости. Втайне ликуя оттого, что он не собирается прекращать с ней занятия. Эти уроки означали для неё возможность видеться с ним наедине.

В конце мая, когда студенты уже разъезжались на каникулы и школа пустела, Снейп спросил у Гермионы, любит ли она театр. И, когда она ответила, что ни разу там не была, предложил восполнить это упущение. Они вдвоём сходили в Королевскую Лондонскую оперу, где он страшно умничал, пересказывая ей шекспировские сюжеты. Гермиона была в восторге от его внимания и страстей, разворачивавшихся на её глазах. А в конце спектакля выяснилось, что он и сам в театре впервые за много лет. Они оба с удовольствием над этим посмеялись. Потом выпили по чашке кофе и с удовольствием прогулялись по Боу-стрит к набережной Темзы.

Но самое интересное случилось поздним вечером, когда, возбуждённые и довольные, они возвращались в тёмный, погрузившийся в сон Хогвартс. Немного задержавшись в темноте возле ворот замка, Снейп, пропуская Гермиону вперёд, вдруг положил руку ей на талию и притянул к себе. Она ощутила тепло и силу его тела, ветерок дыхания на щеке. Он наклонился и нежно, едва касаясь, потёрся кончиком носа о её щеку, легонько дотронулся губами до уголка её губ, провёл к другому уголку. Поцелуй был невесомым, как касание крыльев бабочки, мягкое прикосновение, будто он спрашивал разрешения. Она улыбнулась, и по тому, как растянулись губы в улыбке, он всё понял. Гермиона ощутила колкость щетины, язык, осторожно забравшийся между её губами. Снейп целовал неспеша, будто сомневаясь, стоит ли продолжать.

− Приятно тебе? − выдохнул он ей в ухо, разорвав, наконец, поцелуй.

− Да, сэр.

− Сэр?.. − он внезапно расхохотался низким бархатным смехом и прижал её голову к своей груди. − Так ты сейчас с профессором, что ли, целовалась? Или, всё-таки, с Северусом?

− С Северусом, − неуверенно ответила она, − а можно ещё?

− Угу.

Своей большой тёплой ладонью он погладил её шею, затылок, забрался пальцами в волосы. И снова наклонился, притягивая Гермиону ближе для поцелуя. Он будто пробовал её губы на вкус, входя в рот языком, поглаживая кончиком языка гладкие зубки.

Ошалевшая от происходящего Гермиона, отвечая на поцелуй, проводя кончиком языка по его губам, теряла землю под ногами, растворялась в этих затягивающих в водоворот губах. Отчётливо осознавая, что с ней прямо сейчас происходит что-то очень важное в её жизни. Язык Северуса всё подталкивал её язычок, а между ногами и внизу живота у неё уже возникло такое сильное возбуждение, что она сжала колени, не зная, что с этим делать. Снейп, кажется, тоже желал её. Его рука скользнула по её груди, совсем легко, поглаживая, чтобы почувствовать форму. Ладонь задержалась на остром выступающем соске и немного примяла грудь. Снейп шумно выдохнул. Его тоже тянуло к ней, прижимаясь, она животом ощутила его затвердевший член.

Она удивлённо подумала, что с Роном Уизли никогда не чувствовала ничего подобного. Тот скуловоротно скучный и даже слегка неприятный секс даже отдалённо не напоминал то, что происходило сейчас.

− Грейнджер, − обиженно прошептал Снейп, отстраняясь, − целуясь со мной, ты вспоминаешь о сексе с Уизли? Нашла, с кем меня сравнить!

«Блин, забыла, что он — легилимент! Ловит мысли на лету!»

− Сравнение в вашу пользу, сэр, − улыбнулась она, − в твою пользу, Северус.

− Неважно. Я хочу быть единственным в твоей голове! Хотя бы в такие моменты!

Она сконфуженно замолчала.

− Ладно, − проворчал он, отодвинувшись, но не сразу отпуская её, − хватит на сегодня, пожалуй. Увидимся завтра.

Её трясло от возбуждения и томительного желания до самого рассвета. Хотелось одновременно плакать и смеяться, петь и танцевать, бегать по коридору с громким криком. Чувство нереальности происходящего накрывало с головой, заставляя вспоминать, случилось ли это на самом деле или только приснилось. Бабочки в животе оказались не фигурой речи. Они и правда щекотали внутри лёгкими крылышками, заставляя глупо хихикать.

Утром на завтраке она поймала ласковый и немного насмешливый взгляд Снейпа. И поняла: он тоже о ней думал. Произошедшее между ними не было случайностью. На завтрашний день был запланирован урок зельеварения, и Гермиона уже представляла, как Снейп может поцеловать её возле кипящего котла. А может, и не только поцеловать. Заливаясь краской от этих мыслей, она всё больше рисовала в голове их близость в разных подробностях.

Всё это могло бы случиться наяву, если бы в полдень Гермиона не зашла с документами к Макгонагалл и, не застав её в кабинете, не начала, на свою беду, разговаривать с портретом Альбуса Дамблдора.

Дамблдор неожиданно рассказал ей, что Снейп, как и все они, был упомянут в его завещании. И письмо с подарком всё это время висело прямо здесь, за его, Альбуса, портретом. Там никто не догадался поискать, его не трогали с места. Пошарив рукой за портретом, Гермиона вытащила маленький белый конверт.

Она отнесла письмо удивлённому Снейпу, и он при ней его вскрыл. На листе бумаги было выведено красивым почерком Дамблдора «Северус, ты подарил мне свободу, и я возвращаю её тебе!» Ниже, безо всяких объяснений, был написан адрес: «27, Фабричная набережная, Коукворт».

− Не поняла, сэр, что он вам возвращает, свободу? Разве вы не свободны? − удивилась Гермиона.

Снейп пожал плечами.

− Понятия не имею. Но это совсем рядом с домом моих родителей! Я вырос в этом городе и в этом районе! − ответил Северус, доставая палочку. − Пойдёшь со мной смотреть, что там такое?

Она кивнула, и через несколько минут оба уже стояли на веранде симпатичного белого домика, звонили в колокольчик. В доме послышались торопливые шаги.

Дверь открыла Лили Поттер. Живая и невредимая.