Глава 1
Сознание вернулось к Гермионе не вспышкой, а медленным, тягучим просачиванием сквозь вату. Первым пришло обоняние: резкий, едкий запах антисептика, смешанный со сладковатым запахом чего-то лекарственного. Слух уловил монотонное, ритмичное попискивание где-то справа.
Она попыталась открыть глаза, но веки были свинцовыми. Все тело чувствовало тяжесть, одеревеневшее, будто после сильнейшего истощающего заклятья.
С очередной попыткой мир проплыл перед ней — размытый, залитый слишком ярким белым светом. Она проморгалась, зажмурилась от боли, и снова открыла глаза.
Белый потолок. Белые стены. Хромированные поручни кровати. Капельница, стоящая рядом, от которой тянулась тонкая прозрачная трубка к ее руке.
Больница.
Мысль была кристально чистой, островком ясности в мутном океане непонимания. Но какая больница? Снова Отделение Магических Недугов и Травм? Что случилось? Битва? Она была ранена?
Она попыталась приподняться на локте, и мир заплыл волной тошноты. Голова раскалывалась. Она снова рухнула на подушку.
Паника, холодная и цепкая, начала подползать к горлу. Она повернула голову, ища хоть что-то знакомое, хоть кого-то. Комната была двухместной, но вторая кровать была пуста, заправлена стерильными складками.
А потом ее взгляд упал на кресло в углу комнаты.
В нем, неестественно выпрямив спину, словно даже во сне, не позволяя себе расслабиться, спала женщина. Голова ее была откинута на спинку кресла, черные как смоль волосы, собранные в небрежный пучок, выбивались прядями на бледный лоб. Даже в состоянии истощенного сна ее черты не теряли своей резкой, аристократичной остроты. На коленях, сжатая длинными пальцами, лежала изящная темная палочка.
Гермиона перестала дышать. Сердце замерло, а потом ударило с такой силой, что ей показалось, оно сорвется с места. Она узнала это лицо. Узнала его в каждом кошмаре, в каждой старой газетной вырезке.
Беллатрикс.
Почему она здесь? Сторожит ее? Готовится к допросу? Это ловушка? Иллюзия?
Инстинкт взял верх над слабостью. Гермиона рванулась, пытаясь сорвать капельницу, слезть с кровати, бежать. Металлическая стойка с флаконами грохнулась на пол с оглушительным лязгом.
Женщина в кресле вздрогнула и проснулась мгновенно, без промежуточных состояний. Темные глаза, еще полные сна, тут же сфокусировались на Гермионе с хищной, животной интенсивностью.
— Миона! — ее голос был хриплым от неиспользования, но в нем не было злобы.
Она вскочила, делая шаг вперед, и Гермиона отпрянула к изголовью кровати, судорожно сжав простыню в кулаках. Ее собственный голос прозвучал хрипло и испуганно:
— Не подходи ко мне! Держись от меня подальше! Где я? Что ты со мной сделала?
Беллатрикс замерла на месте, будто наткнувшись на невидимую стену. На ее лице, обычно искаженном гримасой ярости или презрения, промелькнуло что-то странное — растерянность. Боль. Глубокая, неподдельная боль, которая на мгновение сделала ее уязвимой.
— Миона... милая... — она произнесла тихо, и это ласковое слово прозвучало настолько чужеродно из ее уст, что у Гермионы перехватило дыхание. — Ты в безопасности. Это больница Святого Мунго. С тобой все будет хорошо.
— Отойди! — выкрикнула Гермиона снова, дрожа. Ее взгляд упал на палочку в руке Беллатрикс. — Я тебя предупреждаю...
Но Беллатрикс не сделала угрожающего движения. Вместо этого она медленно, очень медленно, как при приближении к пугливому животному, опустила свою палочку на кресло и подняла руки ладонями наружу, показывая, что они пусты.
— Я не причиню тебе вреда, — сказала она, и ее голос вдруг сорвался на надтреснутую, почти человеческую ноту. — Клянусь.
Шум падающей стойки и приглушенные голоса за дверью сделали свое дело. Дверь в палату распахнулась, и в проеме появилась невозмутимая фигура старшей медсестры в безупречно белом халате. Ее взгляд, привыкший к кризисам, быстрым движением оценил ситуацию: разбитое оборудование на полу, бледную, дрожащую пациентку, прижавшуюся к изголовью кровати, и Беллатрикс, замершую в нескольких шагах с поднятыми в жесте мира руками.
— А, вы уже очнулись, миссис Блэк! — прозвучал ее голос, профессионально-бодрый, разрывая напряженную тишину. Она шагнула в палату, не обращая внимания на осколки стекла, которые тут же начали сами собираться в кучу под действием какого-то незаметного заклинания. — Как вы себя чувствуете? Головокружение есть? Тошнота?
Слова медсестры повисли в воздухе, густые и нереальные, как марево. Гермиона уставилась на нее, пытаясь осмыслить услышанное. Слова не складывались в смысл. Они бились о ее сознание, как слепые мотыльки о стекло.
Миссис Блэк.
Титул, от которого кровь стыла в жилах. Имя, которое было синонимом жестокости и всего темного, что она когда-либо знала.
Ее губы, сухие и потрескавшиеся, едва слушались ее. Голос был чужим, слабым писком, полным абсолютного, неподдельного недоумения.
— Миссис... Миссис Блэк? — она прошептала, и кажется, даже сама комната затаила дыхание. — Вы... вы что-то путаете. Я не... Я Гермиона Грейнджер.
Тишина, наступившая после этих слов, была оглушительной. Она была плотной, тяжелой, наполненной тревожным гулом. Медсестра замерла с легкой, заученной улыбкой на лице, которая медленно сползала, уступая место растерянности. Ее взгляд метнулся от Гермионы к женщине, стоящей у кресла.
Гермиона последовала за ее взглядом.
И увидела то, от чего мир окончательно перевернулся с ног на голову.
На лице Беллатрикс не было ни злорадства, ни торжества, ни безумного блеска в глазах. Вместо этого по ее мертвенно-бледным щекам медленно, предательски, скатилась единственная слеза, оставившая влажный след. Она не смахнула ее. Она просто стояла, сжав свои пустые руки в кулаки, и смотрела на Гермиону с таким всепоглощающим отчаянием, с такой немыслимой болью, что это было страшнее любой угрозы. Это было невыносимо реально.
Медсестра, оправившись от шока, кашлянула, пытаясь вернуть контроль над ситуацией.
— Мисс Грейнджер... то есть, миссис Блэк... — она запнулась, снова глянув на Беллатрикс с немым вопросом. — Вам нужно успокоиться. Вы перенесли тяжелую травму. Магическую травму головы. Доктор предупреждал, что могут быть... пробелы в памяти.
— Миссис Блэк? Это что, розыгрыш? Это он, да? Уизли его подстроил! Я не какая-то «миссис Блэк», я Гермиона Грейнджер! Вы что, все с ума сошли?!
Ее голос сорвался на визг. Она метнула взгляд на Беллатрикс, ожидая увидеть усмешку, злорадство. Но та стояла, будто онемев, и смотрела на нее с чем-то похожим на ужас.
Медсестра вздохнула, сохраняя ледяное спокойствие.
— Мисс Блэк, это не розыгрыш. Посмотрите на свою руку.
— На какую еще руку?! — почти зарыдала Гермиона, но ее взгляд машинально упал на левую кисть, лежавшую на одеяле.
И замер.
На безымянном пальце сверкал тонкий ободок из белого золота. Незнакомый. Чужой.
Мир перевернулся и рухнул в бездну. Кровь отхлынула от лица, оставив лишь ледяной ужас.
— Вот блять! — вырвалось у нее хриплым, сдавленным шепотом. Она уставилась на кольцо, будто это была ядовитая змея, обвившая ее палец. — Какого черта? Какое кольцо? Это чье? Это не мое! Это не мое!
Она судорожно попыталась снять кольцо и рванула его с пальца, но оно не поддалось.
В воздухе что-то надломилось.
Беллатрикс вздрогнула, будто это кольцо пытались сорвать с ее собственной кожи. Она сделала шаг назад, ее гордое лицо исказила гримаса немой боли.
Медсестра, наконец, потеряла свою профессиональную маску. Она бросила взгляд на побелевшую Беллатрикс, полный жалости и понимания.
— Я... я позову врача, — тихо сказала она и быстро вышла, оставив их одних.
Одних. Гермиону, которая судорожно дышала, глядя на кольцо, плотно сидевшее на своем пальце. И Беллатрикс, которая стояла, опустив голову, и молча смотрела на то, как Гермиона пыталась снять их обручальное кольцо.
— Миона, — имя, произнесенное этим голосом — низким, хрипловатым, пронизанным неуверенностью и болью, прозвучало как самое страшное и самое неправильное слово на свете. Миона. Уменьшительно-ласкательное, интимное, принадлежащее тому миру, которого для нее не существовало.
Гермиона зажмурилась, словно могла отгородиться от реальности веками. Но когда она снова открыла глаза, Беллатрикс была ближе. Не с угрозой. Не с насмешкой. С осторожностью, с которой подходят к раненому фениксу, боясь спугнуть и причинить еще больше боли.
— Я все тебе объясню, — прошептала она, и в ее голосе не было привычной ядовитости, лишь усталая, почти человеческая тревога. — Садись, пожалуйста. Ты не должна волноваться.
Едва теплые, почти холодные пальцы коснулись тыльной стороны руки Гермионы, лежавшей на одеяле. Прикосновение было легким, почти невесомым, пробным.
Но для Гермионы оно стало словно удар раскаленного прута.
Она рванула руку назад, с силой вжалась в подушку, ее глаза полыхали чистым, неразбавленным ужасом и отвращением.
— Не надо мне ничего объяснять! — ее голос сорвался на высокую, почти истеричную ноту. Дыхание перехватывало, сердце бешено колотилось где-то в горле. — И не смей меня трогать! Никогда! Не подходи ко мне!
Она задыхалась, пытаясь вдохнуть больше воздуха, но он, казалось, выгорел в палате, оставив лишь запах антисептика и страха.
— Этот тупой розыгрыш затянулся! — выкрикнула она, обращаясь уже не только к Беллатрикс, а ко всему миру, который внезапно сошел с ума. — Где они? Где Гарри? Рон? Они прячутся за дверью и хохочут? Или это ты, — ее взгляд, полный ненависти, впился в Беллатрикс, — навела на меня чары? Сломала мой разум? Говори!
Беллатрикс отступила на шаг. Казалось, каждое слово Гермионы било ее по лицу, оставляя невидимые, но кровоточащие раны. Ее собственная рука, та, что коснулась Гермионы, медленно опустилась и сжалась в бессильный кулак. Гордая осанка сломалась, плечи ссутулились под тяжестью того отчаяния, которое излучала Гермиона. В ее темных глазах, обычно пылающих безумием или презрением, теперь бушевала совсем иная буря — буря безнадежности и горя.
Она не отвечала. Она просто стояла и смотрела на женщину, которую, судя по всему, считала своей женой, и видела в ее глазах лишь чистый, животный ужас перед собой.
Тишина снова сгустилась, тяжелая, липкая, разорванная лишь прерывистым дыханием Гермионы. Она ждала насмешки, злорадства, нападения. Она готовилась к бою.
Но она не была готова к тому, как медленно, почти машинально, Беллатрикс разожмет кулак и проведет пальцами по собственной левой щеке, по тому самому шраму, который оставила Гермиона. Как будто ища подтверждения чему-то реальному в этом рухнувшем мире.
А потом ее рука дрогнула, и она отвернулась, уставившись в пустую стену, в немом одиночестве, которое было страшнее любых слов.
Гермиона видела слезы. Видела их на лице Беллатрикс в подвале поместья Малфоев, слезы бессильной ярости и боли. Видела их, смешанные с грязью и потом, в последней судороге на поле боя.
Но то, что она видела сейчас, было иным. Совершенно иным.
Глаза Беллатрикс, темные, бездонные озера, обычно полные бури или ледяного презрения, вдруг наполнились влагой. Не истеричной, не яростной. Тихой, безмолвной, невыносимо горькой. Они не сводили с Гермионы взгляда, и в них читалась такая всепоглощающая, оголенная боль, что ее невозможно было симулировать. По телу женщины пробежала мелкая, едва заметная дрожь, словно ее изнутри бил током. Она не рыдала, не всхлипывала. Она просто стояла, беззвучно плача, и смотрела на нее. И это было в тысячу раз страшнее любого крика.
Это зрелище парализовало Гермиону на мгновение. Ее собственная ярость и отвращение наткнулись на эту стену немого страдания и дали трещину. Но инстинкт самосохранения, паника, ужас перед непониманием — все это пересилило.
Она рванулась с кровати, проигнорировав головокружение, и выбежала за дверь палаты, в ярко освещенный коридор.
— Гарри! Рон! — ее голос, хриплый и срывающийся, эхом разносился по стерильным стенам. — Где вы? Кончайте уже с этим идиотским розыгрышем! Это не смешно!
Но коридор был пуст. Ни друзей, ни знакомых лиц. Лишь пара растерянных медиков, выглянувших из-за дверей, и та самая медсестра, которая быстро шла к ней.
Реальность, холодная и неумолимая, начала сжиматься вокруг нее тисками. Никакого розыгрыша. Никого, кто мог бы ее спасти от этого кошмара. Только она. И та женщина в палате, которая смотрела на нее как на единственный смысл своего существования.
Растерянная, дрожащая, с бешено стучащим сердцем, Гермиона медленно, будто на эшафот, повернулась и пошла обратно. Она остановилась в дверном проеме, ее взгляд упал на Беллатрикс, все так же стоявшую посреди комнаты, с влажными следами на щеках и все той же дрожью в руках.
— Какого черта... — прошептала Гермиона, и в ее голосе уже не было прежней уверенности. Был лишь сокрушительный, всепоглощающий шок. — Что... что происходит?
В этот момент в палату вошел он. Пожилой мужчина с усталым, умным лицом, в белом медицинском халате. Его взгляд, внимательный и проницательный, мгновенно оценил ситуацию: разбитую стойку, Гермиону в дверях, полную смятения, и Беллатрикс, застывшую в центре бури собственных эмоций.
— Миссис Блэк, — обратился он к Гермионе, но его тон был мягким, без нажима. — Я — доктор Элрик. Я понимаю, что вы сейчас чувствуете себя сбитой с толку. Позвольте мне все объяснить.
Доктор Элрик не стал приближаться, давая ей пространство. Его голос был ровным, спокойным, каким говорят с особо ценными и особо ранимыми пациентами.
— Миссис Блэк, — начал он, и Гермиона уже не стала поправлять его, лишь судорожно сглотнула ком в горле. — Вы были доставлены к нам три дня назад после инцидента в Департаменте Тайн. Взорвался один из артефактов, над которым вы работали. Вам невероятно повезло, что ваша супруга, — он кивком головы обозначил Беллатрикс, — была рядом и смогла нейтрализовать основную волну взрыва. Физически вы почти не пострадали. Но магический резонанс... Он ударил по самой хрупкой и сложной части нашего естества. По памяти.
Каждое слово было как удар молотом по хрустальному куполу ее сознания. Департамент Тайн. Артефакт. Супруга. Память.
— Нет... — вырвалось у нее хриплым шепотом. Она медленно, как раненая, опустилась на край кровати, не чувствуя под собой ни мягкости матраса, ни холода простыни. — Этого не может быть. Я не могу...
Она замолчала, потому что слова потеряли смысл. Ее ум, всегда такой острый, такой логичный, лихорадочно пытался найти лазейку, ошибку, подвох. Но перед ней стоял врач. В больнице. И говорил о работе, о которой она и правда мечтала. А позади застыла Беллатрикс Блэк, смотревшая на нее глазами, полными такой боли, которую не подделать никаким зельем или заклятьем.
Паника, которую она сдерживала, прорвалась наружу. Дыхание стало частым, поверхностным, в груди закололо, а перед глазами поплыли темные пятна. Она обхватила себя руками, пытаясь остановить дрожь, но трясло ее так, что зубы стучали.
— Я не помню... — зашептала она, зажимая виски пальцами, будто силой могла выдавить оттуда потерянные годы. — Я ничего не помню! Как это возможно?
Ее голос сорвался на высокую, истеричную ноту. Мир плыл, теряя очертания, сжимаясь до размеров леденящего ужаса непознанного.
Доктор Элрик обменялся быстрым, понимающим взглядом с медсестрой.
— Это стандартная реакция на шок, — тихо сказал он, и в его голосе звучала подлинная жалость. — Ей нужно успокоиться. Пожалуйста.
Медсестра кивнула и подошла к прикроватной тумбочке, где стоял небольшой набор склянок. Ее движения были выверенными, быстрыми. Она накапала несколько капель мерцающего серебристой жидкостью зелья в небольшой стакан, добавила воды.
— Выпейте это, миссис Блэк, — мягко сказала она, протягивая стакан Гермионе. — Это поможет. Вам нельзя волноваться.
Гермиона отшатнулась, глядя на зелье с диким страхом.
— Нет! Я не буду это пить! Что это? Что вы со мной делаете?!
Ее взгляд метнулся к Беллатрикс, ища поддержки или объяснения. Но та лишь смотрела на нее, застывшая, и слезы беззвучно катились по ее щекам, оставляя мокрые следы на дорогой, смятой шелковой блузе.
— Это просто успокоительное, Гермиона, — тихо, хрипло произнесла Беллатрикс, и ее голос едва был слышен. — Оно успокоит тебя. Дай им помочь тебе. Пожалуйста.
Услышав свое имя из этих уст, произнесенное с такой болью и мольбой, Гермиона замерла. Ее сопротивление внезапно иссякло, сломленное шоком, истощением и этой непонятной, пронзительной искренностью в голосе врага. Или жены?
Она медленно, будто во сне, протянула дрожащую руку и взяла стакан. Пальцы так тряслись, что жидкость расплескивалась. Она зажмурилась и одним быстрым движением, как глоток яда, опрокинула зелье в себя.
Эффект был почти мгновенным. Холодная тяжесть поползла от желудка по всему телу, гася панику, смывая острые углы страха. Дрожь прекратилась. Веки налились свинцом. Последнее, что она увидела перед тем, как погрузиться в пучину искусственного сна, это темные, полные слез глаза Беллатрикс, пристально смотрящие на нее. И в них уже не было безумия. Только бесконечная, всепоглощающая скорбь.
Серебристое зелье подействовало почти мгновенно. Напряженное тело Гермионы обмякло, дрожь утихла, сменившись тяжелой, безвольной расслабленностью. Ее дыхание выровнялось, став глубоким и ровным, но на лице, даже в бессознательном состоянии, застыла гримаса недоумения и страха. Она погрузилась в искусственный сон, единственное убежище от кошмара, в котором оказалась ее реальность.
Тишина в палате снова стала густой и звенящей, но теперь ее нарушал лишь мерный звук дыхания спящей Гермионы.
Доктор Элрик тихо вздохнул, поправил очки и повернулся к Беллатрикс. Та не двигалась, застыв у стены, словно изваяние скорби. Ее плечи были напряжены, пальцы впились в собственные локти так, что костяшки побелели. Следы слез еще блестели на ее бледных щеках, но сами глаза были сухими и пустыми, уставшими в пустоту, где только что исчезло отражение жены, не узнающей ее.
— Миссис Блэк, — начал врач, и его голос, сохраняя профессиональную нейтральность, стал чуть мягче. — Я понимаю, насколько это тяжело для вас. Но я должен настоятельно попросить вас не паниковать раньше времени.
Беллатрикс медленно перевела на него взгляд, будто возвращаясь из очень далекого места. В ее темных глазах читался не страх, а нечто более глубокое — леденящий душу ужас перед возможной потерей.
— Не паниковать? — ее голос прозвучал хрипло, почти беззвучно, как скрип заржавевшей двери. — Она смотрела на меня, как на монстра. Она... она пыталась сорвать свое кольцо.
Элрик кивнул, его лицо выражало понимание.
— Это стандартная защитная реакция психики на травмирующее событие и потерю опорных точек реальности. Ее разум, не в силах принять текущую ситуацию, откатился к последнему «безопасному» моменту, который он может четко идентифицировать. Для нее это, судя по всему, период, когда вы с ней еще не были вместе.
Он сделал паузу, давая ей переварить информацию.
— Как только миссис Блэк придет в себя, и мы убедимся, что ее состояние стабилизировалось, мы проведем серию углубленных диагностических заклинаний. Оценим степень повреждения ментальных связей, попытаемся выяснить хронологические рамки пробела и установить, какое именно событие является ее последним воспоминанием. Это даст нам отправную точку.
Беллатрикс молча слушала, ее взгляд блуждал по лицу спящей Гермионы, по ее расслабленным чертам, ища в них хоть что-то знакомое, ту нежность и доверие, которые она знала все эти годы.
— И что тогда? — прошептала она, и в ее голосе прозвучала беспомощность, несвойственная этой женщине. — Когда вы все выясните... что мы будем делать? Как я могу... как я могу снова стать для нее той, кем была?
Лекарь взглянул на нее с безмолвным сочувствием.
— Тогда, миссис Блэк, начнется самая сложная часть. Вам придется набраться терпения. Память — штука тонкая. Ее нельзя принудить. Иногда она возвращается сама, обрывками. Иногда... нет. Вам, возможно, придется знакомиться заново.
Он положил руку на поручень кровати, глядя на Беллатрикс с серьезным выражением лица.
— А пока — отдыхайте. Ей понадобится ваша сила, когда она проснется. И помните, — он добавил чуть тише, — она не отвергает вас. Она отвергает то, чего не может вспомнить. Еще раз прошу вас не паниковать.
Слова врача повисли в воздухе, наткнувшись на непробиваемую стену ее отчаяния. «Не паниковать?» — это прозвучало не как медицинская рекомендация, а как издевательство, как наивный лепет человека, который не имел ни малейшего понятия о масштабе катастрофы.
— Не паниковать? — ее голос, сначала тихий и хриплый, внезапно взорвался ледяной, сокрушительной яростью. Она резко выпрямилась во весь рост, и казалось, комната стала тесной от ее гнева. — Она не просто не помнит меня! Она смотрит на меня, как на исчадие ада! Она шарахается, как черт от ладана! Ее кожа горит от моих прикосновений!
Каждое слово было выстрелом. Она говорила не с доктором, а с несправедливой вселенной, с судьбой, которая сыграла с ней такую чудовищную шутку. Ее пальцы сжались в бессильные кулаки, и по телу вновь пробежала та самая мелкая, злая дрожь, но теперь она была от ярости, от горького, невыносимого унижения.
Ее взгляд, пылающий мрачным огнем, метнулся к неподвижной фигуре Гермионы, и в нем на мгновение мелькнула такая боль, что, казалось, воздух затрещал от ее напряжения.
— Я не буду сидеть сложа руки и ждать, пока ее память сама соблаговолит вернуться! — прошипела она, и в ее голосе зазвучали стальные нотки приказа, привычного тона, которым она когда-то отдавала распоряжения. — Вы слышите меня, доктор? Сделайте все, что в ваших силах! Все, что только возможно! Используйте любые заклинания, любые зелья, любые ритуалы! Верните ей память! Верните ее мне!
Она не ждала ответа. Не ждала обещаний. Ее ярость и боль требовали немедленного действия, хоть какого-то выхода из этого беспомощного оцепенения.
Резко, с таким свистом, что полы медицинского халата врача взметнулись от движения, она развернулась на каблуках. Каждый жест был отточенным, резким, полным сдерживаемой силы. Ее плащ подхватил это движение, взметнувшись за ней как темные крылья.
Не оглядываясь, не говоря больше ни слова, она вышла из палаты. Ее шаги гулко отдавались в тихом коридоре — быстрые, твердые, яростные. Дверь за ней медленно захлопнулась, оставив в палате гробовую тишину, нарушаемую лишь ровным дыханием спящей Гермионы и смущенным молчанием доктора.