Глава 31
Дни превращались в недели, а недели — в месяцы ожидания.
Гермиона зажигала камин каждый вечер ровно в семь. Именно в это время Северус обычно возвращался из лаборатории Мунго. Она готовила чай — его любимый, с корицей и мёдом, — раскладывала книги, которые хотела обсудить, и садилась у камина.
Но дверь открывалась всё позже. Восемь. Девять. Иногда — совсем поздно ночью, когда она уже задремала в кресле, уткнувшись в плед.
Он входил тихо, словно боясь разбудить тишину. Его лицо было уставшим, глаза — потухшими. Он бросал взгляд в её сторону, но не подходил. Просто вешал плащ, ставил на стол купленную в дороге еду и уходил в свою комнату.
Он не говорил ни слова. Она тоже молчала.
Иногда она слышала, как он работает в своей лаборатории допоздна — мерный стук пестика, шорох пергамента. Иногда — как тихо плачет в темноте.
Гермиона хотела войти к нему, обнять, сказать, что она здесь, что она любит его. Но каждый раз останавливалась у порога. Его боль была такой сильной, что она боялась прикоснуться к ней — как боятся тронуть осколки разбитого стекла.
Она начала есть одну. Сидеть у камина одна, смотреть в огонь и думать о том, где он — в этот момент — и думает ли о ней.
Её подруги звонили, предлагали встретиться, отвлечься. Но она отказывалась. Этот дом был всем для неё. Здесь жил он. Здесь жила их любовь. И здесь она должна была искупить свою вину.
Она перестала спать в своей спальне. Ложилась в его постель, вдыхая запах зелий и земли, который остался от него. Иногда он заставал её там по утрам — спящую, с заплаканными глазами. Он только тихо накрывал её одеялом и уходил.
Он не выгонял её. Не говорил грубостей. Просто держал дистанцию — как будто между ними выросла невидимая стена из боли и недоверия.
Но однажды вечером, когда она снова сидела у камина, он вернулся раньше. И застал её плачущей.
Она даже не заметила, как он вошёл.
Он приходил домой поздно — слишком поздно, чтобы видеть её глаза. Иногда она уже спала у камина, укутавшись в его плащ. Он смотрел на неё — такую потерянную, такую любимую, — и уходил в свою комнату, чтобы не разбить её хрупкую надежду.
Он знал, что она зажигает камин каждый вечер. Что готовит чай. Что ждёт.
Но он не мог простить. Ещё не мог.
И вот однажды, когда дождь лил особенно сильно, а работа в лаборатории закончилась раньше, он вернулся домой — и застал её плачущей.
В лаборатории Мунго он работал допоздна, пытаясь отвлечься от мыслей о ней, о том, как всё разрушилось. Коллекция зелий, которую он разрабатывал для лечения после войны, должна была занять его полностью. Но сердце не слушалось.
Когда он открыл дверь дома, в гостиной царила тишина, нарушаемая только треском дров в камине. И плач.
Гермиона сидела на полу у камина, обхватив колени руками. Её плечи дрожали. Она не заметила, как он вошёл.
Северус замер в дверном проёме. Каждая её слеза резала его, как нож. Он знал, что она страдает. Но видеть это — совсем другое.
Он тихо положил плащ на вешалку и подошёл к ней. Опустился на колени перед ней, не касаясь.
— Гермиона…
Она вздрогнула, подняв заплаканные глаза.
— Я думала… ты не вернёшься, — прошептала она.
Северус посмотрел на неё — такую потерянную, такую любимую. Его голос дрогнул:
— Мне тяжело. Очень тяжело. Каждый день, каждую минуту я думаю о том, что ты… — Он закрыл глаза. — Что ты выбрала его. Что ты предала то, что было между нами.
Гермиона протянула руку, но остановилась в воздухе.
— Я знаю, как это больно. Я заслужила это. Я заслужила твою ярость, твоё молчание, твоё отвращение…
— Нет, — тихо сказал он. — Не отвращение. Боль. Только боль. И любовь, которая всё ещё здесь. — Он положил руку себе на грудь. — Несмотря ни на что.
Слезы текли по его щекам — впервые за много лет он не скрывал их.
— Я не могу забыть. Не могу оправдать. Но… — Он взял её руки в свои. — Я не хочу терять тебя. Даже если мне нужно пройти через это снова и снова.
Он приблизился и осторожно обнял её.
— Я прощаю тебя, Гермиона. Не потому что ты заслужила. А потому что люблю. И если ты дашь мне шанс — я буду пытаться. Каждый день.
Гермиона зарылась лицом в его плечо, плача ещё сильнее.
— Я больше никогда… никогда не предам тебя, — прошептала она. — Я клянусь.
Он погладил её по волосам.
— Тогда начнём с этого дня. С этого момента. С этого дома.
Северус отстранился от объятий и взглянул в глаза Гермионе — она всё ещё дрожала, но в её взгляде уже появилась искорка надежды.
— Ты устала, — сказал он тихо. — И я тоже.
Она кивнула, вытирая слёзы.
— Работа в Министерстве, постоянные дела, разговоры… Всё это не даёт нам ни минуты для себя.
Северус задумался. Его разум, обычно холодный и расчётливый, теперь искал только одного — способа вернуть утраченное доверие и покой.
— Что если… — начал он, — мы сбежим на пару дней? Просто уйдём из города, оставим все заботы позади. Побыть вдвоём, поговорить, выговориться, понять друг друга.
Гермиона посмотрела на него с удивлением.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно, — ответил он с лёгкой улыбкой. — Мне кажется, нам обоим нужна эта перезагрузка. Не спешка, не работа, а только ты и я. Без прошлого, без будущего — только сейчас.
Она задумалась на мгновение, а затем улыбнулась сквозь слёзы.
— Мне нравится эта идея. Мне действительно нужно это.
Северус встал и подошёл к полке, где стояли карты и путеводители.
— Я думал о небольшом домике у озера в Шотландии. Там тихо, красиво и никто не потревожит нас.
Гермиона подошла ближе, взяла его за руку.
— Тогда поехали. Вместе.
***
На следующий день они собрали самые необходимые вещи и отправились в путь. В дороге было мало слов — оба погружены в мысли, но в тишине чувствовалась новая надежда.
В домике у озера было тепло и спокойно. Северус разжёг камин, а Гермиона приготовила чай. Они сели рядом, взглянув друг на друга.
— Расскажи мне всё, что ты чувствуешь, — попросил Северус.
Гермиона вздохнула.
— Я боялась потерять тебя. Боялась, что ты никогда не простишь. Но больше всего боялась признаться себе, как сильно я люблю тебя.
Северус кивнул.
— Я тоже боюсь. Бояться — значит чувствовать. Значит жить.
Они говорили долго, открывая друг другу самые сокровенные мысли и страхи. С каждым словом их связь становилась крепче.
Гермиона сидела, прижавшись к Северусу, чувствуя, как его рука обнимает её плечи. Впервые за долгое время она почувствовала, что может расслабиться.
— Мне нужно кое-что сказать, — нарушил тишину Северус. Его голос был тихим, но твердым.
Гермиона почувствовала, как по её спине пробежал холодок. Она подняла глаза на него.
— Что такое?
Северус глубоко вздохнул, глядя в огонь.
— Я хочу увидеть воспоминания той ночи… с Люциусом.
Гермиона моментально напряглась. Её дыхание участилось.
— Северус… — начала она дрожащим голосом.
— Мне нужно понять, — перебил он, поворачиваясь к ней. В его глазах читалась боль, но также решимость. — Мне нужно увидеть всё. Не потому что не доверяю тебе, а потому что… потому что я до сих пор не могу вытравить этот образ из головы.
Гермиона почувствовала, как сердце сжалось. Она знала, что это было неизбежно. Рано или поздно он захочет увидеть правду полностью.
— Ты уверен? — прошептала она.
— Нет, — ответил он честно. — Но я должен.
Она кивнула, доставая волшебную палочку. Её рука дрожала.
— Pensieve, — прошептала она, и камина появилась чаша воспоминаний.
Северус смотрел, как она прикасается к виску, извлекая серебристую нить памяти. Его сердце билось так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
— Я добавлю заклинание правды, — сказала Гермиона. — Ты увидишь всё, как было на самом деле.
Она опустила память в чашу, и вода заблестела. Северус глубоко вздохнул и наклонился над Pensieve.
* После задания Министерства они остались в отеле. Люциус признался в любви и попросил провести с ней ночь. Гермиона согласилась, поставив условие — всё рассказать Северусу.
Ночь была наполнена страстью, но и сожалением. Люциус проявлял нежность и уважение, понимая, что она всё равно вернётся к Северусу. Гермиона чувствовала вину, но приняла решение быть честной.
Утром она сказала ему, что расскажет правду, и он согласился, понимая, что не может её удержать. *
— Я… Спасибо, за честность. — Глаза Северуса были полны слёз, было так обидно и больно, что хотелось выть, хотелось кричать о том, что ему снова сделали больно.
— Я ужасно виновата перед тобой и я не заслуживаю прощения, Северус.
— Нет, Гермиона. Ты — самое лучшее, самое удивительное что есть в моей жизни. Да будь ты Волан-Де-Мортом я бы тебя любил и люблю.