Джон Смит

Всё. Обессиленный и выжатый до капли, я сползаю вниз, даже не застегнув джинсы, сажусь на пол, приваливаюсь к стене. Всё. Доигрался, герой. Сейчас тебя заавадят к дракклам, без всякой палочки, чайной ложкой... Снейп кое-как поправляет одежду, опускается на пол рядом со мной.

- Сигареты призови, - говорит он.

Я нашариваю палочку – выпала из кармана, когда мы... мы что, и правда? Призываю пачку со стола, прикуриваю, даю ему. Молча сидим плечо к плечу, курим.

- Слушай, Поттер, - не глядя на меня, - а это вот что сейчас было, а?

- Ну... ты же спрашивал, зачем я приехал – вот похоже, что именно за этим. Смешно, да? Ты её очень любил? Кэт?

Снейп глубоко затягивается, молчит, выдыхает в потолок дым.

- Любил... У меня, знаешь, с этим словом непростые взаимоотношения. Сначала я очень сильно любил Лили... Потом я очень сильно любил тебя. А с Кэт мне тепло было. Грелся я возле неё, понимаешь? И ребёнок ещё... Я её за руку держал, там, в больнице. Просил – не уходи, не оставляй. А она мне улыбнулась и сказала: «Всё хорошо, милый. Отпусти нас, пожалуйста». И знаешь – отпустил. Лили... маму твою держал почти шестнадцать лет, тебя из сердца выгнать пытался, не вышло. А Кэт отпустил сразу.

- А пил тогда зачем?

Снейп обводит взглядом кухонный бардак, словно видит всё это впервые, невесело ухмыляется, отбрасывает со щеки чёрную прядь.

- А, это... Давай считать, что это поминки по Джону Смиту. Хороший был мужик, жаль, что помер.

Я нахожу его руку, крепко переплетаю наши пальцы – не выпущу, теперь ни за что не выпущу, даже если сам попросишь!

- У неё все хорошо, - говорю зачем-то, а потом до меня доходит, что именно он мне сейчас сказал. Я резко поворачиваюсь к нему, встречаю спокойный взгляд чёрных глаз. Сейчас, потерпи, сердце, не колотись так, я же не услышу ничего!

- Подожди... Подожди, как это – ты меня любил? Ты ж меня ненавидел! Скажешь, нет?

Уголки тонких губ чуть вздрагивают, бровь ползёт вверх – я понимаю, что в жизни не видел ничего красивее этого некрасивого лица, какой идиот называл профессора носатым уродом? Я? Дурак был, не иначе!

- А как ты себе это представляешь? «Десять баллов с Гриффиндора, мистер Поттер. И кстати, сальноволосый слизеринский ублюдок давно мечтает затащить вас в постель и оттрахать до потери пульса!»

Представив себе картинку, я фыркаю, и вот мы уже смеёмся, нет, ржём как два пьяных фестрала, смывая хохотом остатки напряжения. Поглаживая подушечкой большого пальца моё запястье, он продолжает:

- А потом... потом у тебя была твоя рыжая подружка. Ты даже жениться собирался. Шикарная была в «Пророке» колдография с вашей помолвки! И на кой тебе сдался бы старый извращенец?

- Так не женился же, - пожимаю я плечами, не выпуская его руки. – И совсем ты не старый. А ты мне снился, знаешь? Почти каждую ночь, три года. Почему ты мне снился, Снейп?

Теперь плечами пожимает он, а от его прикосновения к моему запястью у меня бегут мурашки по позвоночнику. Кажется, что это лёгкое, едва ощутимое движение большого пальца более интимно, чем наш дикий трах у стены.

- Я думал о тебе. Каждый день, каждую ночь. Даже когда появилась Кэт. Извращенец, точно. Ложился в постель с беременной женой, а думал о зеленоглазом лохматом мальчишке. Как ты тогда сказал – самовлюблённая сволочь? Она самая и есть! Не противно, нет?

- Северус, - первый раз обращаюсь я к нему по имени, первый – у нас сегодня всё в первый раз. – Северус, можно, я тебя поцелую? По-настоящему...

Пауза. Северус смотрит на меня – глаза близко-близко, и никакие не чёрные туннели, по краю радужки тёмно-коричневый ободок, и они тёплые, с золотистыми искорками, и в них – недоверие, страх, надежда... На меня никто никогда не смотрел так, словно во мне – спасение и отрада, словно от меня зависит быть или не быть. Наверное, меня просто никто никогда так не любил.

Его губы сухие и горячие, они пахнут виски и табаком. Я целую его – нежно, как только могу, словно это мой первый поцелуй, словно и не было ни Джинни, ни того парня из квиддичной сборной, никого не было, только он – первый и единственный. Он приоткрывает губы, впуская мой язык, пробуя меня на вкус, притягивая к себе ближе и ближе, и вот я почти сижу у него на коленях, он гладит меня по спине, забирается под футболку, потом отстраняется, легонько проводит пальцами по моим лохмам.

- У тебя такие волосы, - шепчет Северус, гладя меня, как котёнка.

- Какие?

- Шёлковые. Поттер... Гарри... Если ты просто поиграть – то не надо. Я не смогу, понимаешь? Потерять ещё и тебя я просто не смогу.

Поиграть? Какая уж тут игра. Мне только ещё одну вещь надо узнать, а потом я весь твой, весь, со всеми потрохами, делай со мной, что хочешь.

- Почему ты ушёл? Я тебя искал, мы с Роном даже в доме твоём побывали и палочку нашли. Почему, скажи? Тебя же оправдали, и орден вручили, а ты ушёл. Почему?

- Ты это называешь ушёл? Уполз, как последний трус.

Ну вот, мало того, что извращенец и сволочь, так ещё и трус. За что ты так себя не любишь, Северус?

- Не смей, - говорю я, возвращая кинутую мне две жизни назад фразу. – Не смей называть себя трусом! Просто расскажи...

Северус крепче прижимает меня к себе, зарывается лицом в мои растрёпанные волосы и сбивчивым, то и дело прерывающимся полушёпотом начинает свою исповедь. О том, как безумно он устал за тот последний год перед битвой – от ненависти коллег, от невозможности защитить студентов, раскидывающих по всей школе листовки с подробными описаниями, кто такой директор Снейп и куда ему надлежит отправиться. От вины за убийство Дамблдора, от сжигающей сердце тревоги за глупого мальчишку, шатающегося неизвестно где в поисках неизвестно чего, и от понимания, что рано или поздно ему придётся подставить этого мальчишку под Аваду Тёмного Лорда. О том, как страшно и больно было умирать в хижине и о том, как ранила жалость в глазах пришедших навестить героя в больнице. Он рассказывает, как следил за мной, по газетам и под Оборотным, просто чтобы знать, что всё в порядке – а потом, узнав о моей помолвке, не выдержал, получил через Кингсли, с которым у него были свои счёты, маггловские документы, сломал палочку и ушёл, чтобы из Северуса Снейпа превратиться в Джона Смита и попробовать начать всё сначала. И у него даже почти получилось, появилась Кэт, появилась иллюзия семьи, иллюзия нормальной жизни, только вот ледяная заноза в сердце никак не желала таять. И Кэт ушла, забрав с собой не рождённого малыша, а он снова остался один... Северус говорит долго, выплёскивая на меня все, отдавая мне свою душу, протягивая сердце на ладони. Кухня, где мы до сих пор сидим у стены, тесно прижавшись друг к другу, начинает погружаться в полумрак, когда он наконец останавливается, выдыхает и ждёт моей реакции. Чего ты ждёшь, Северус? Жалости, непонимания, прощения?

- Сев... Северус, знаешь, я только что понял. Кажется, я тебя люблю.

Он скользит по моим губам легким поцелуем, от которого опять кружится голова и поджимаются пальцы на ногах, стряхивает меня с себя, поднимается на ноги, тянет за собой:

- Пойдём. Пойдём, пожалуйста.

- Куда?

- Что значит куда? Поттер, ты хоть представляешь себе, сколько лет я тебя хотел? Иди ко мне, ну!

И Снейп тащит меня, совершенно обалдевшего и до неприличия счастливого, в гостевую спальню, где, видимо, спал всё время после похорон, с узкой незаправленной кроватью – хорошо, что такая узкая... Нет, сначала в душ – вдвоём, а как же, и снова целоваться до умопомрачения, и намыливать друг друга, и скользить пенными ладонями по его спине, и подставляться под жадные губы, постанывая от удовольствия. И только потом – узкая кровать, и Северус, и его губы, и его руки везде, трогающие и узнающие, его голос, его запах. Я тону, растворяюсь в нём, я отдаюсь ему совсем, до конца, и когда он входит в меня, я не чувствую боли, я притягиваю его к себе, чтобы ощутить всем телом, всей кожей – мой. Теперь мой! Прости, Кэт, пусть тебе будет хорошо там, где ты сейчас, и спасибо тебе за всё, но он – мой. Он движется во мне, не отводя глаз от моего лица, мокрые волосы липнут ко лбу, я впиваюсь пальцами в худую спину, тянусь к нему за поцелуем. Оргазм накрывает меня – нет, нас, Северус тоже кончает и падает на меня, утыкается лицом мне в шею.

Мы долго ещё лежим, обнявшись, обмениваясь тихими нежными ласками и неважными словами – неважными, потому что всё самое главное мы уже сказали друг другу. А потом я засыпаю, тесно прижавшись к своему невозможному счастью. И мне снится сон.

«Маленький зелёный дракончик стоит на берегу моря и смотрит в небо, где кружит, широко раскинув крылья, большой чёрный дракон.

- Взлетай ко мне, не бойся! – зовёт чёрный дракон, выписывая в воздухе петли и кульбиты.

- Я не умею! Я не умею летать!

- Умеешь, - чёрный дракон опускается ниже, - конечно, умеешь. Надо только очень сильно захотеть, вот смотри!

Не сводя восхищённых глаз с такого большого и сильного чёрного дракона, маленький зелёный дракончик разбегается, подпрыгивает, отталкивается от земли и взлетает».