Глава IX | Айзек
«Некоторые двери не закрываются на ключ — их просто никто не осмеливался открыть» — автор неизвестен
— И теперь эта малышка делит с тобой одну постель, приятель? Да ты везунчик! Девушки сами прыгают в твои объятия, — заключает Ной, за что моментально награждается моим злостным взглядом.
— Она просто побудет у меня некоторое время, а потом съедет, как только найдется возможность, — отчеканиваю я. — Тем более мы терпеть друг друга не можем. Вечно находим повод для раздора. Какая постель?
— Зачем тогда ты предложил мысль о совместном жительстве? — Ной странно выгибает бровь, выбрасывая окурок в близлежащую урну. Сигарета догорает, дымясь, и делает в воздухе плавные, ленивые завитки.
Этот дым режет меня изнутри, пахнет чем-то слишком знакомым. Я на долю секунды замираю — будто в груди сдувается тугая струна, и на миг слышен хриплый смех. Демон. Пузатый, старый, мерзкий. Я слышу, как он закашливается, набирая воздух, чтобы сказать что-то гадкое — но я раньше.
Закрой пасть.
— Не знаю. Что-то екнуло тут. — бурчу, стуча указательным пальцем по виску. — Решил помочь. Ты бы видел ее. Она была так разбита... Кажется, я был таким же, когда потерял все в один миг.
Ной усмехается, цокает языком.
— Говоришь так, будто ты сейчас в самом рассвете сил. Может, это знак свыше? — он тычет мне пальцем в грудь, словно хочет прошибить мою броню. — Подумай, дружище. Возможно... она — твое спасение.
Он хлопает по плечу и уходит, как всегда, оставляя за собой хаос.
Я остаюсь один. С зябкими руками в карманах толстовки. Какое спасение? Похоже, Ной рехнулся. Куда реальнее — замерзнуть по пути домой и заболеть. Я даже не взял у нее номер — а вдруг что-то случилось?
Как по заказу, небо рвет себя пополам — и первые капли бьют по лицу. Они холодные, резкие, как упреки. Минуты спустя ливень словно сливается с кожей, пробирается внутрь, туда, где должно быть тепло. Но его там нет. Лишь осадок. И надежда, что мое унылое гнездо в полном порядке.
«Как будто кто-то тебя там ждет», — смеется тот голос. Но я молчу. Не даю ему больше власти, ведь в этот раз меня там действительно ждали... наверное.
Я вернулся домой под проливным дождем и в хлюпающих ботинках. Кажется, что кости стали сырыми. Пальцы онемели, а мокрая куртка прилипала к коже, словно вторая, ледяная кожа. В голове стучала только одна мысль: пусть ничего не тронуто.
Я открыл дверь. Запах ванили и какого-то... пирога? — ударил в нос. Черт. Тишина была странной, густой. Я закрыл за собой дверь, капли с куртки начали стекать на пол.
Она появилась из кухни, будто все здесь давно ее. Волосы собраны в небрежный пучок, в руках — кухонное полотенце, запах выпечки тянется за ней, как шлейф.
— О, ты уже... — начала она, но замерла, заметив мой взгляд.
Я скинул капюшон, вода потекла по лицу, когда вместо приветствия вылетело:
— Ты уже решила тут порядок наводить? Я разве просил?
Таси на секунду растерялась, но ответила спокойно, с легким удивлением:
— Я просто... думала, что так будет лучше. Некоторые книги валялись где попало и еды в твоем холодильнике не видать.
Сжал зубы. С каждым словом будто скребли по нервам.
— Они не валялись. У меня все лежит так, как должно быть.
Воздух между нами натянулся, как струна. Она стояла молча, а я уже пожалел, что сказал это. Все это. Но отмотать назад не получалось.
— Ты весь мокрый... — сказала она через пару секунд, тише, почти с волнением. — Сейчас принесу полотенце.
Она исчезла в ванной, и через мгновение вернулась, протягивая мне полотенце. Я взял его не проронив ни слова, вытираясь и чувствуя, как мокрые волосы стекают каплями по щекам.
— Спасибо, — выдавил я сквозь зубы.
— Может, тебе стоит переодеться? Ты насквозь промок... Где твоя одежда?
Я резко повернулся, устало махнул рукой:
— Там.
Она пошла к шкафу, на секунду замерев, разглядывая мою одежду, будто выбирала мишень. Я прошел несколько шагов, сдерживая раздражение, но оно уже скреблось изнутри.
— Ладно, я сам разберусь. — рявкнул я, резко шагнув к ней.
Сероглазая отступила на полшага, но не испугалась — просто прищурилась, и в глазах мелькнуло что-то, похожее на вызов.
— Да пожалуйста. Я просто пыталась хоть как-то спасти твою рубашку-динозавра. Она умоляла меня о помощи.
Я открыл рот, но не нашелся с ответом. Она уже разворачивается, проходя мимо меня и бросая через плечо:
— Чайник поставлю. Если вдруг перестанешь рычать — заглядывай. Только не надейся, что оставлю тебе самый большой кусок печенья.
Я остался в комнате, все еще мокрый, все еще злой, все еще не понимающий, откуда этот пожар внутри. Злость не на нее — на себя. На еще один пережитый день. На все.
Она уже ушла на кухню, и я почти сразу почувствовал запах заварки. Тепло. Спокойствие. Все, чего у меня внутри не было.
— Ладно... — буркнул я себе под нос. — Чай будет кстати.
Я только сделал шаг, как свет мигнул... и погас. Щелкнуло что-то в щитке, и вдруг квартира окунулась в плотную темноту. За окнами ударил гром, и дождь забарабанил с новой силой.
— Айзек?! — голос Таси был выше обычного, взволнованный.
— Не паникуй. Буря, наверное, кабели задела. Такое бывает, — сказал я, и, вздохнув, добавил: — Свечи — в верхнем ящике у холодильника.
Я услышал, как она шарит наощупь по кухне, открывает ящик. Через несколько секунд комната наполнилась мягким, золотым светом. Одна свеча. Потом еще одна. Я подошел ближе. Она стояла возле плиты, подсвеченная пламенем, как персонаж из старого кино.
— Ну, теперь мы как в средневековом трактире, — попыталась она пошутить, будто в надежде сгладить все, что было до этого.
Я только хмыкнул, скинул с себя мокрую одежду и ушел переодеваться. Когда вернулся, на столе уже стоял дымящийся чай, а рядом — блюдо с пирогом.
— Я нашла немного муки, яблоки и орехи. Не смогла устоять. — Таси села напротив, серые глаза казались спокойными.
За окном ревела буря, но внутри становилось тише. Я вдруг понял, что впервые за долгое время не думаю о прошлом. Думаю... о настоящем.
— У тебя здесь уютно, знаешь? Просто... немного хмуро, — произносит она тихо, почти неуверенно, будто боится задеть.
Я не отвечаю. Просто сажусь на табурет. Теплое полотенце все еще в руках, но оно уже кажется чужим — как и все вокруг. Внутри по-прежнему ледяной шторм, и ничто не способно его остановить.
— Наверное, ужасно ездить по городу в такую погоду, — продолжает Таси, глядя куда-то в бок, в сторону свечи.
— Привыкаешь, — отвечаю коротко. Голос хрипит от холода, или от чего-то другого. Может, от слишком долгого молчания.
— Серьезно? — Таси приподнимает бровь. — Я бы уже на третий день сбежала обратно, завернувшись в плед, как буррито. Пусть мир там сам с собой разбирается.
— Может, тебе просто не давали достаточно теплого чая, — говорю я и, к собственному удивлению, чувствую, как уголок губ чуть дергается вверх. Почти незаметно, но внутри отзывается как трещинка в стене — не разрушение, а щелочка, в которую может проникнуть свет.
Она усмехается в ответ, мягко, но в глазах пляшет озорство. И будто чуть больше доверия, чем минуту назад.
— А ты... давно стал жить здесь? — спрашивает она, обнимая кружку обеими руками. Чай, кажется, стал ее щитом.
Я тону в мыслях. Потом, чуть погодя, тихо говорю:
— Достаточно давно.
— А до этого?
Я отвожу взгляд. Слишком быстро. Наверное, она замечает.
— Это неважно, — тихо бросаю.
Она не давит. Молчит. Просто отпивает чай, взглядом следя за движением пламени. Словно понимает, что есть двери, за которыми лучше пока не трогать.
— Ты и правда веришь, что у тебя тут все получится? — спрашиваю я вдруг, сам не понимая, откуда берется этот вопрос. Он не колючий, не издевательский — просто тихий, как ветер в подворотне.
— В смысле — вообще здесь, в Риме? — она поворачивает ко мне голову. Я киваю, не глядя на нее. — Я не знаю, — отвечает она после паузы. — Но если не попробую... буду жалеть. А я терпеть не могу жалеть. Лучше лажануть, чем всю жизнь прятаться, особенно теперь, когда у меня появился хоть какой-то шанс, благодаря тебе.
Улыбка — едва заметная. Опять. У нее в голосе твердость. Она не только наивная мечтательница, как я подумал в первый день. Нет. В ней что-то упрямое, что-то от уличного кота: пушистое, но если тронешь не так — получишь по руке.
— Думаю, это правильный подход, — говорю я.
Она хмыкает и вдруг резко бросает:
— Вот только ты, кажется, вообще ничего не пробуешь. Только смотришь, как все мимо проходят. Или ошибаюсь?
Я вскидываю бровь. Гляжу на нее. Она смотрит в упор, чуть вызывающе. Не ухмыляется — просто держит взгляд.
— Ты дерзкая, хоть и порой кажешься милой, — замечаю я.
— Иногда, — спокойно отвечает она. — Особенно, если кто-то ходит, как живой призрак. Хочется встряхнуть. Извини, если резко.
Я качаю головой. Без злости.
— Все нормально.
За окном все еще не утихает гроза. Комната освещается только свечами. Их пламя дрожит на стенах, и каждый отблеск как будто рассказывает свою историю.
Теплый чай давно выпит, но его аромат — с жасмином и каплей корицы — еще витает в воздухе, мягко напоминая о прошедшем вечере. Пирог, который мы ели вдвоем, теперь стоит наполовину надкусанный. Хрустящая корочка, теплая и вкусная начинка — я помню, как Таси напряженно улыбнулась, когда я попробовал первый кусок. Казалось бы, такие простые вещи... но именно они делают все по-настоящему живым.
— Я сплю на диване. Точка, — сообщаю я, собирая подушку под руку.
— Ты промок и весь день носился по городу. Не спорь. Я сама займусь этим. И, кстати... не геройствуй, Айзек. Не впечатляет.
— Нет. Я сказал — диван. Не устраивай мне тут лагеря доброй феи.
— Ты упрям, как... — она запинается, чуть сжимает губы, но голос звучит тверже. — Как будто мир тебе что-то должен.
Я хмуро выдыхаю, молчу. Потом сажаюсь на край кровати и бросаю:
— Делай, как хочешь.
— О, слава небесам, ты сдался, — бормочет она с усмешкой и поворачивается спиной.
— Это не сдача, — бурчу. — Это... стратегическое отступление.
— Конечно, конечно, — бросает она через плечо. — А еще я волшебная утка с Марса.
Мы оба хмыкаем, и в комнате, как будто, становится легче дышать. Света почти нет, только одна свеча на краю комода, которую качает от сквозняка. Комната дрожит от вспышек молний, стены отбрасывают зыбкие тени — высокие, как деревья, будто сама буря заглядывает в дом и прислушивается.
Начинается молчаливая перестановка. Она тянется за пледом, я — за простыней. В полутьме неловко сталкиваемся — плечо в плечо, локтем в локоть. Я отшатываюсь, и она делает шаг в сторону, — но в том же направлении, и мы снова сталкиваемся.
— Черт, — выдыхаю я сквозь зубы.
— Ты специально? — щурится она, и голос ее звучит то ли с упреком, то ли с тенью насмешки.
— Это вообще мой диван, между прочим. Я имею право занимать воздух вокруг него, — бурчу в ответ, чувствуя, как уголок губ все же дергается.
— С таким подходом ты скоро вообще один останешься, Айзек, — фыркает она и с неожиданной легкостью откидывает подушку на место.
— Зато никто не тронет мои книги, — мрачно отвечаю.
— М-м, счастье интроверта, — хмыкает она.
Когда, наконец, все разложено, Таси устраивается на диване. Делает это молча, даже немного аккуратно, словно боится нарушить воздух. Я, после короткой внутренней борьбы, сдаюсь и опускаюсь на кровать. Простыня холодная, как вода под дождем, но откуда-то тянет теплом — не физическим, а странным, живым. Может, потому что теперь я не один. Может, потому что кто-то в этой комнате все еще бодрствует рядом со мной.
Свет свечи дрожит, словно дышит. Его отражение теперь пляшет на потолке, и каждый раскат грома будто катится где-то за границей мира, не касаясь нас напрямую. За окном — стихия, безжалостная и громкая, но внутри... внутри становится чуть тише.
Я лежу, уставившись в темноту, и слышу, как Таси двигается на диване. Осторожно. Плавно. То поправляет подушку, то укрывается пледом. Потом — тишина. Только дождь. Он бьет по стеклу, как будто стучится — навязчиво, с упрямством.
И вдруг — шепот. Ее голос. Тихий, почти неразличимый. Не разобрать слов. Может, считает удары капель, может, просто говорит что-то самой себе.
Я замираю.
И ловлю себя на том, что впервые за долгое, очень долгое время... не думаю о боли. Не думаю о себе. Я просто лежу. Просто слушаю. Слушаю дождь. Слушаю ее дыхание сквозь расстояние.
И мне кажется, что все... не так уж плохо.
Только никому не говорите. Ладно?