Глава VII | Таси
«Мы становимся сильнее не тогда, когда у нас все хорошо, а когда, несмотря ни на что, мы продолжаем идти вперед» — Пауло Коэльо.
Сцена освещена теплым светом софитов, и я стою в ее центре, ощущая тепло и вибрацию аплодисментов. Это не шумная овация огромного зала, но каждая пара ладоней, каждый взгляд зрителя, наполненный восхищением, дарят мне ощущение настоящего триумфа. Мои пальцы дрожат, не от страха — от осознания, что это правда. Что я здесь, на сцене, и меня слушают, меня видят. Сердце колотится, но не от волнения, а от восторга.
Я оглядываю зал — не такой уж большой, но уютный. Зрители улыбаются, кто-то даже кивает, явно довольный. Это один из тех редких моментов, когда все кажется правильным. Когда каждая жертва, каждая бессонная ночь, каждое сомнение стоят того.
Я чувствую себя живой.
Постепенно аплодисменты стихают, люди встают со своих мест, покидают зал, оставляя после себя лишь приятное эхо. Я делаю глубокий вдох, позволяя эмоциям немного улечься. Завтра все начнется заново, но это «сейчас» принадлежит мне.
— Браво, Таси. Ты превзошла мои ожидания.— слышу голос позади и оборачиваюсь. Передо мной стоит режиссер — высокий мужчина с резкими чертами лица. Человек, который дал мне этот шанс. Он смотрит на меня с явным одобрением, и я ловлю себя на том, что затаила дыхание.
— Спасибо. — я все еще ловлю дыхание после выступления.
— Мы начинаем новый проект, и я думаю, что ты могла бы идеально подойти для одной роли
Мое сердце замирает. Это было бы следующим шагом. Шансом.
— Какую роль?
Он называет имя персонажа, кратко описывает сюжет. Все звучит интересно, но что-то в его тоне заставляет меня немного напрячься. Его улыбка... Чуть дольше задерживается, чем нужно. Взгляд... Будто изучающий, оценивающий. Я отгоняю это ощущение. Может, просто кажется.
— Ты заинтересована?
Я делаю вдох и киваю.
— Да, я согласна. — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, а не дрожал от переполняющей меня радости.
Он довольно улыбается и, коснувшись моего плеча чуть дольше, чем было бы уместно, затем уходит, оставляя меня наедине со своим восторгом. Я снова смотрю на сцену, на пустые ряды кресел, на мягкий свет ламп, медленно угасающий. Это мой мир. И я в нем наконец-то не гость.
Все еще переполненная эмоциями, я покидаю театр и направляюсь домой. Город встречает меня свежестью вечернего воздуха, мягким светом фонарей, мерцающими отражениями на мокром асфальте. В душе кипит ликование, и я решаю позволить себе небольшой праздник.
Дома я наливаю себе бокал вина и, усевшись у окна, с наслаждением делаю первый глоток. Вино согревает, расслабляет, дарит чувство уюта. Я вытягиваю ноги, прислоняюсь к подушке и позволяю себе просто дышать. Спокойно. Впервые за долгое время.
Телефон лежит рядом, и я тянусь к нему, набирая знакомый номер.
— Таси! — ее голос теплый, радостный. — Как ты, детка?
— Мам? — мой голос звучит мягко, чуть уставше, но в нем чувствуется счастье. — Я полчаса назад закончила выступление. Все прошло замечательно.
— Я горжусь тобой, солнышко, — отвечает мама, и я почти вижу ее теплую улыбку на другом конце. — И... я испекла твои любимые булочки.
Теперь улыбаюсь я.
— Мам, они же не мои любимые. — я закатываю глава и улыбка становится шире.
— Но ты их ела в детстве!
— Потому что ничего другого не было. — Я смеюсь. — Хотя... Они пахнут как летний вечер в нашем саду. Ты добавила корицу?
— Конечно. Ты меня знаешь.
Я чувствую, как сжимается сердце. Давно ли мы вот так разговаривали? Без спешки, просто наслаждаясь моментом?
Зажимаю нижнюю губу между зубами, собираясь с мыслями, а затем, чуть поколебавшись, спрашиваю:
— А папа... как он? Ты общаешься с ним?
Мама ненадолго замолкает, и я боюсь, что спросила лишнего. Что она скажет что-то, что подтвердит мои худшие опасения. Но ее голос остается таким же ласковым.
— Иногда. Почему ты спрашиваешь?
Небольшая пауза.
— Просто... Хотела знать. Как он?
— Он... У него все хорошо. Он спрашивал о тебе. Часто спрашивает. — Я киваю, хотя она этого не видит. Где-то внутри теплится сомнение, но я решаю оставить его на потом. Сегодняшний вечер — мой, и я не позволю ничему его омрачить.
Закончив разговор, я откладываю телефон и готовлю деньги на оплату квартиры. С легким вздохом перевожу нужную сумму на банковский счет, чувствуя, как одно беспокойство сменяется удовлетворением. Наконец-то я могу платить за свою жизнь сама.
Я допиваю вино, убираю пустой бокал и, лежа в постели, позволяю себе улыбнуться. Все начинает налаживаться. Завтра будет новый день.
Но сегодня...
сегодня я счастлива.
Утро встречает меня мягким золотым светом, просачивающимся сквозь ставни. Я сижу у окна с чашкой горячего кофе, наблюдая, как Рим просыпается. Вдалеке слышится гул машин, перешептываются соседи, доносятся ароматы свежеиспеченного хлеба из ближайшей пекарни. Момент тишины, редкий и драгоценный.
Но он обрывается.
Дверь распахивается с такой силой, что от неожиданности я чуть не роняю чашку. В проеме появляется пожилая женщина: сначала умиротворенная, но после возмущение и что-то вроде злости овладевают ее взглядом. Она осматривает комнату, словно проверяя, что здесь можно унести.
— Che cosa vuoi, signorina? (Что ты тут делаешь, милая леди?)
— Mi scusi? (Простите?)
Побледневшие от возраста глаза вспыхивают, и она резко делает шаг вперед:
— Ah, ladra! Fuori subito! (Ах ты воровка! Живо выметайся отсюда!)
Я задыхаюсь от неожиданности, ощущая, как мое сердце проваливается куда-то вниз. Воровка? О чем она говорит?
— No, no, c'è un errore! (Нет, нет, это ошибка!) — быстро объясняю я, чувствуя, как упавшее сердце начинает колотиться. — Ho pagato per questa stanza, vivo qui da settimane! (Я заплатила за эту квартиру, я живу здесь уже несколько недель!)
Но старушку это не волнует. Она что-то гневно бормочет про времена, когда люди не были такими бессовестными, и с каждым ее словом меня накрывает паника. Минутой позже женщина достает телефон и, грозясь вызвать полицию, что-то быстро тараторит, не оставляя мне шанса на хоть какие-то объяснения. Я вижу, как ее пальцы нервно дрожат над экраном, и внутри все сжимается от паники.
Меня предали.
Я осознаю это с пугающей ясностью. Тот человек, которому я перевела последние деньги, просто исчез, оставив меня ни с чем. Ни ответа, ни следа. Он явно не был хозяином квартиры. Возможно как-то связан с этой женщиной, однако объяснить весь этот хаос ей было трудно. Я была так уверена, что наконец обрела хоть какую-то стабильность, что держу в руках свою маленькую, но твердую почву. И вот — все рухнуло. Как карточный домик от легкого дуновения ветра.
Сквозь шум в ушах я слышу, как старушка продолжает выкрикивать проклятия. У меня нет времени. Меня могут выкинуть прямо сейчас, без возможности собрать вещи. Я бросаюсь в комнату, лихорадочно хватая свои немногочисленные пожитки.
Каждая вещь кажется мне дорогой. Я прижимаю к себе небольшую подушку, на которой спала, мой единственный плед, который согревал меня в холодные ночи. Дрожащими руками я укладываю их в чемодан, чувствуя, как глаза начинают щипать от слез. Это место стало для меня временным, но все же домом. Теперь его забирают.
Спешно застегиваю молнию, подхватываю свою жизнь, втиснутую в один чемодан, и, задержавшись на мгновение, бросаю последний взгляд на квартиру. Всего несколько недель, а я успела привыкнуть к этим стенам, к утреннему свету, который ложится полосами на пол. Здесь я чувствовала себя в безопасности. А теперь... я снова на улице.
— Forza, fuori! (Живо, выходи!) — нетерпеливо выкрикивает старушка, грубо распахивая дверь.
Я пытаюсь еще раз что-то объяснить, протягиваю к ней руки в отчаянном жесте, но она перебивает меня:
— Presto, fuori! (Быстро, вон!) — раздается раздраженный голос, и старушка захлопывает дверь у меня за спиной.
Тишина гулко отдается в ушах. Я моргаю, глядя на деревянную поверхность двери перед собой, пытаясь осознать, что только что произошло. Холодный воздух улицы окутывает меня, вкрадчиво пробираясь под одежду.
Я сглатываю ком, подступивший к горлу, и заставляю себя сделать шаг вперед. Потом еще один. Нужно двигаться. Нужно найти хоть какое-то решение.
Стою на тротуаре, сжимая ручку чемодана, а мир вокруг продолжается, будто ничего не случилось. Люди идут по своим делам, солнце уже выше, но для меня этот день кажется темным.
Куда теперь?
Рикардо. Он единственный, кто может мне помочь. Я медленно бреду в сторону кофейни, стараясь не думать о будущем, но тревога давит на грудь. Прохожие мелькают перед глазами размытыми силуэтами. Какой-то мужчина спешит в сторону метро, девушка поправляет волосы, смеясь в телефон, пожилой итальянец неторопливо несет газету и кофе в пластике. У них есть дом, к которому они вернутся. А я?
Меня вдруг накрывает таким отчаянием, что ноги становятся ватными. Я сворачиваю на тихую улочку, нахожу невысокий парапет и опускаюсь на него. Слезы подступают к глазам, и я не могу их остановить. Все рушится. Денег почти не осталось, а я думала, что уже выбралась из этого нестабильного кошмара. Я прикрываю лицо руками, надеясь, что никто не заметит, и просто даю волю слезам.
Мне страшно. Страшно, что я не справлюсь.
И неужели я могу вот так просто заявиться со своей наивностью и беспомощностью к мудрому Рикардо, будто у меня нет ни гордости, ни собственного достоинства? Этот человек, казалось, всегда знал больше, чем говорил, и, быть может, даже предвидел, что однажды я окажусь перед его дверью в таком жалком состоянии.
Но теперь, когда это действительно случилось, я даже не знаю, стоит ли говорить ему обо всем. Эти мысли пришли внезапно, как удар ледяного ветра, оставляя меня в смятении. Что он скажет? Осудит или примет? А вдруг разочаруется? Этот страх делает слова тяжелыми, а сомнения — невыносимыми.
Я поднялась на ватные ноги и села на каменную скамью рядом с кофейней Рикардо, поджав ноги под себя, обхватив за плечи, будто так могла защититься от всех неприятностей сразу. Дул прохладный ветер, заставляя дрожать мои пальцы. Я опустила голову, разглядывая трещины на каменной плитке под ногами. Все внутри казалось тяжелым, сдавленным, словно кто-то поставил на грудь камень.
Внезапно я почувствовала легкое, почти невесомое прикосновение к плечу. От неожиданности я вздрогнула и резко повернула голову. Передо мной стоял...
Айзек.
В его глазах не было привычного раздражения или скрытой насмешки. Лишь спокойствие, смешанное с долей неуверенности.
— Ты в порядке? — его голос был тише обычного, почти неуловимый на фоне городского шума.
Я не знала, что ответить. Мы едва знакомы. Разве я могу рассказать ему все, что произошло? О том, как мой мир перевернулся за несколько часов? Как я осталась без квартиры, без уверенности в завтрашнем дне? Как внутри меня борются два чувства: страх перед неизвестностью и отчаянное желание не сдаваться?
Но что-то в его взгляде заставило меня говорить. Медленно, запинаясь, выбирая слова, я начала рассказывать. О том, как я пыталась удержаться в этом городе, как надеялась, что все сложится, но вот теперь передо мной стена, а позади — пустота. Я не осознавала, как голос начал предательски дрожать, пока не замолчала, не в силах сказать больше.
Айзек молчал. Он слушал меня внимательно, не перебивая, не задавая лишних вопросов. Потом тихо сказал:
— Ты справишься. Все будет хорошо.
Простые слова. Чужие слова. Они не несли в себе никакого волшебного решения, но я почему-то хотела им верить. Он произнес их немного неуверенно, будто сам не до конца верил, но почему-то это сделало их еще более настоящими.
Между нами повисла тишина. Я не знала, что сказать. Айзек тоже не спешил продолжать разговор. Затем он чуть заметно кивнул, развернулся и направился в сторону грузового фургона. Я проводила его взглядом, ощущая, как внутри все сжимается от какого-то странного чувства.
Я не понимала, чего хотела. Помощи? Поддержки? Он дал мне и то, и другое, насколько мог. Но было ли этого достаточно?
Я не хотела возвращаться домой, в свою родную страну. Не могла. Но выхода не было. Некуда идти, негде жить.
Я подняла голову, глядя в небесную синеву, и тихо выдохнула.
Неужели это все? Так просто? Без громких развязок, без внезапных решений, без спасительных ответов?
Только я, город, что отрекается от меня, и небо — бесстрастный свидетель моей растерянности.