Где мы оставили друг друга
«Мы встретились спустя 2 года, и если честно мне казалось, что я совсем не изменилась. Но позже выяснилось, что я стала более активной, доброй,открытой, и не было уже этой скромности. И нет, я не притворялась и не хотела кому-то понравиться, я просто проживала этот момент, я просто жила... И тогда он предложил мне встретиться, провести время вместе, как минимум проводить меня до дома. И два года назад я была бы счастлива, я бы смаковала этот момент, потому что я его безумно любила и умирала без него, но я отказалась, и сказала, что лучше вызову такси, позже, когда я ехала домой и обдумывала, всю эту ситуацию, и сама себя спросила «когда он потерял моё доверие?». На самом деле... все очень просто, когда я стояла, плакала и говорила, что я не хочу, чтобы он уходил, он сказал одну лишь фразу «не бери в голову... любовь не для меня». И знаете, я наверное и правда изменилась, потому что сейчас я могу точно сказать «не бери в голову, моя любовь не для тебя»...» (с)
Случайности не случайны, верно?..
Когда-то ты мечтала прожить всю жизнь именно здесь — в этом городе, на этих улицах, в этих объятиях. Ты верила в любовь, в судьбу, в то, что всё будет настоящим. А теперь — одного только упоминания о родном городе достаточно, чтобы сердце сжалось, а руки задрожали.
Ведь именно здесь тебя сломали. Здесь ты потеряла себя.
Один человек может перевернуть весь твой мир. Только никто не предупреждает, что он может сделать это не к лучшему.
Тебе восемнадцать. Казалось бы, всё только начинается. Но внутри — будто целая жизнь уже прожита. Слишком взрослая для своего возраста, слишком рано научилась дышать сквозь боль.
Ты только-только начала приходить в себя после той любви, которая оставила внутри рваную пустоту.
Иногда казалось, что легче было бы не чувствовать вообще, чем переживать предательство, равнодушие, холод. Слова, брошенные в пылу злости, до сих пор звенят в голове — словно звонкие пощёчины. Как ножи, медленно режущие изнутри.
Зимний вечер. Москва.
Окна запотели от перепада температур, за стеклом метель заметает снегом асфальт, будто стирая старые следы. В квартире тепло, но тебе холодно.
Ты сидишь в кресле, укрывшись пледом, и делаешь вид, что читаешь. Но глаза скользят по строчкам, не улавливая смысла.
Дверь открывается. Тихо, будто мама боится нарушить этот хрупкий покой.
— Мама?.. — ты поднимаешь голову.
Её лицо — чужое. Нет той усталой, но тёплой улыбки, которой она обычно встречает тебя после работы.
Губы поджаты, руки дрожат. А глаза... глаза полны слёз.
— Мам?.. — голос едва слышен. Ты встаёшь. — Что случилось?
Она не отвечает сразу. Только опускается на край дивана, сжимая в пальцах конверт. Потом срывается:
— Беда, Асенька... Беда... — выдыхает она, почти шёпотом, быстро, срывающимся голосом. — Дедушке стало плохо... Совсем плохо... Скорая увезла его... Бабушка в панике, плачет... Нам нужно ехать. Срочно.
Ты молчишь. Опускаешь глаза, стискиваешь пальцы. Где-то внутри уже всё разрывается — от боли, от страха, но ещё больше — от внутреннего протеста.
— А можно... можно я не поеду?.. — выдыхаешь наконец почти шёпотом — и сразу чувствуешь себя виноватой.
Ты не хочешь быть плохой внучкой. Но ещё больше ты не хочешь возвращаться туда.
Туда, где стены всё ещё помнят: твои слёзы, крики, унижения, молчание, от которого звенело в ушах.
Мама долго и тяжело смотрит на тебя, будто не узнаёт. Но потом качает головой:
— Нет, Ася... Мы нужны им сейчас. Ты нужна. Я понимаю... Но ты должна. Ради него.
Ты не отвечаешь. Просто зажмуриваешься.
В памяти всплывают чужие руки, знакомая улица, звон дверного колокольчика в том самом магазине у дома. Его голос. Его взгляд. Его ложь.
Кажется, ты снова там — в том дне, когда всё рухнуло.
Ты стоишь посреди комнаты, будто парализованная. Злость, страх, вина и бессилие — всё смешалось. Ты хочешь закричать. Но только с усилием закрываешь глаза, сжав губы.
Может, если долго молчать, этот кошмар снова уйдёт?...
Но он не уходит.
Ты слышишь, как мама встала с дивана, как скрипнул её шаг по паркету. Она молчит, и ты молчишь. Только сердце бьётся так громко, что кажется — его слышно на всю квартиру.
Через несколько минут ты всё же заходишь в свою комнату. Свет не включаешь — не хочется видеть отражение в зеркале. Не хочется вообще ничего.
На автомате открываешь шкаф, достаёшь чемодан. Он всё ещё пахнет той самой поездкой — тем летом, когда ты была счастливой. Тогда ещё казалось, что всё впереди.
Ты складываешь вещи медленно, будто в замедленной съёмке. Джинсы. Свитер. Зубная щётка.
Пальцы дрожат, когда наталкиваешься на старую футболку — ту, в которой он однажды сказал, что ты ему нравишься. Ты сжимаешь её в кулаке, потом бросаешь обратно в ящик, резко, как будто обжигаешься.
Дышать тяжело. Не от боли в теле — от той, что сидит глубоко внутри и не отпускает.
Ты ловишь себя на мысли, что не хочешь брать с собой ни одной вещи, которая хоть как-то напоминает о прошлом.
Но это бесполезно. Всё там — каждый переулок, каждая лавка, каждый шорох шагов на лестничной клетке. Всё — пропитано им.
И тобой той, которая больше не существует.
Мама заглядывает в комнату.
— Ты готова?
Ты киваешь, не поднимая глаз.
— Пальто надень потеплее. Там холодно.
Она уходит.
А ты остаёшься стоять посреди комнаты с застёгнутым чемоданом и бешеным стуком сердца.
Тебе хочется выбежать на балкон и вдохнуть полной грудью — как перед прыжком. Но ты знаешь: воздуха всё равно не хватит.
Ты смотришь на себя в окно. Отражение тусклое, запотевшее. Как будто сама себе — призрак.
Слишком взрослая. Слишком рано.
Ты берёшь чемодан, накидываешь шарф, и в этот момент снова приходит мысль: «А если бы просто не поехать?»
Но она проходит.
Потому что есть то, от чего нельзя убежать. Даже если хочется.
Флэшбек: Лето 1986-го
Двор родного дома томился в знойной истоме. Липа у подъезда осыпала асфальт жёлтым пухом, лавочки скрипели под старушками в цветастых халатах, а вдалеке из приоткрытого окна кто-то слушал "Кино" — чуть приглушённо, как будто боялся, что кто-то пожалуется.
Ася стояла у стены, прислонившись к тёплой кирпичной кладке. Солнце щекотало плечи сквозь тонкие лямки платья. Она ждала. Уже минут двадцать.
Но не сердилась — Валера всегда приходил, когда хотел. У него была своя правда, свой ритм, своя жизнь, в которую он пускал её кусками — но когда пускал, она чувствовала себя самой настоящей.
И вот он появился.
Шёл от арки, не спеша, с чуть раскачивающейся походкой, как всегда — будто весь двор ему должен.
На нём — чёрная майка-алкоголичка, с цепочкой на шее, спортивные штаны с лампасами, мятые кеды. В одной руке — пачка «Космоса», в другой — бутылка пива, почти пустая.
Он был загорелым, потным, злым. Но когда подошёл ближе — не улыбнулся. И она сразу почувствовала: что-то не так.
— Валер... — Ася шагнула вперёд, и улыбка сама сорвалась с губ. — Ты чего хмурый?
Он смотрел на неё молча. Как будто изучал. Взгляд тяжёлый, губы сжаты в тонкую линию. Потом бухнул бутылку об урну, шумно вдохнул.
— Слушай... — начал, не глядя ей в глаза. — Ты ж скоро в Москву уезжаешь. С матерью. Да?
— Ну... да. Через пару недель. Но ты же знаешь... — она растерялась. — Я не хочу...
Он перебил, резко:
— Вот и уезжай.
Ася остолбенела.
— Что?
Он наконец взглянул на неё. И голос стал ровным, сухим:
— Это всё, короче. Между нами. Конец. Не твоё это. Не моя ты, Ась. Я тут, у меня пацаны, дела. А ты... ты вон — книжки читаешь, цветочки собираешь, уехать мечтаешь. Нам не по пути. Поняла?
Она смотрела на него, как будто впервые.
— Валера, ты... что несёшь?.. Ты же сам говорил... — голос сорвался, и слёзы начали подступать к горлу.
— Говорил, да. А теперь говорю — хватит. Мне, блядь, не до соплей, понялa? Ты ещё спасибо скажи, что по-человечески. Пока без слёз, без истерик.
Он сделал шаг назад.
— И не жди. Не пиши. Не ищи. Поедешь — и забудь.
И он пошёл прочь. Просто взял и ушёл. Как будто выкинул её из своей жизни так же легко, как окурок в урну.
Ася стояла, не шелохнувшись.
Потом опустилась на корточки — не от слабости, просто ноги отказались держать. Всё тело словно разом отключилось. Двор плавал перед глазами, звуки стали глухими.
Жужжание шмеля над головой, скрип качелей, чей-то смех за углом... А в ней — только пустота.
Это было её лето. Пора любви.
И разочарований.
Москва 88-го.
Её уже не пугает холод. Пугает другое — Казань.
Та самая. Любимая и ненавистная. Город, который стал шрамом.
Проводница громко переговаривается с пассажиром, кто-то сзади хохочет, смачно отхлёбывая из термоса чай с баранками. Пар от дыхания вьётся в воздухе, словно мысли, которые не дают покоя.
Она не видела Валеру два года. И всё равно, когда закрывает глаза — помнит его шаги, голос, взгляд.
Не потому, что хочет. А потому что такие вещи не уходят просто так.
— Поезд номер сорок четыре, сообщением «Москва — Казань», отправляется в 22:10 с третьего пути, — сообщает женщина в динамике.
Голос глухой, уставший. Словно сама зима говорит с ней.
Ася вздыхает. Глубоко. Морозный воздух обжигает лёгкие, но она вдыхает снова — как будто хочет убедиться, что ещё жива.
В голове — каша. Снова туда. На те улицы, где когда-то смеялась. Где впервые поверила, что её могут любить. Где потом научилась бояться.
Тогда ей было шестнадцать.
Он пришёл в майке, с сигаретой и отрезал всё, что она берегла в себе.
А теперь — восемнадцать. И вроде бы взрослее. Только внутри... как будто ничего не поменялось. Всё то же: дрожь, немота, тонкий слой боли под кожей.
Ради чего она едет?
Ради дедушки. Ради бабушки. Ради матери, которая, кажется, всё понимает, но не говорит.
Ради себя — нет. Себя она там оставила.
Снег всё сыплет и сыплет. Перрон белеет, как будто пытается затереть всё, что было до.
Ася поднимает чемодан. Дверь вагона перед ней — чёрная, массивная, будто в подземелье.
Шаг вперёд.
Паровоз гудит. Сердце — замирает.
И снова — путь домой.
Или в ад.
Одно и то же, наверное.