Пролог
Первое сентября. Воздух в школе «Lycée Claude Monet» был густым от смеха, быстрых поцелуев в щеки и восклицаний. После долгих летних каникул, казалось, все только и ждали этого момента - обняться, похлопать друг друга по плечу, обменяться сплетнями и планами на новый год. В огромном холле кипела жизнь, яркая и шумная, как птичий базар.
Я стояла в стороне, прислонившись к прохладной стене, украшенной поблекшими фресками. Я наблюдала за этим вихрем радости, но он меня не затягивал. Мои пальцы нервно перебирали ремешок старого, но любимого кожаного рюкзака. Я чувствовала себя невидимкой, призраком, застрявшим между мирами. В этом году все было иначе. Моя банда - Софи, улетевшая с родителями в Канаду, Элоиза, поступившая в престижный интернат в Швейцарии, и Жасмин, переехавшая к бабушке в Марсель, - оставили меня здесь, в Париже, в полном одиночестве. Их стулья в классе будут пустыми. И мой мир снова съежился до размеров школьного учебника.
С неохотой, переминаясь с ноги на ногу, я оттолкнулась от стены и поплелась по знакомому, вымощенному плиткой коридору к кабинету литературы. Дверь в класс 3-B была приоткрыта. Я толкнула ее и замерла на пороге.
Комната была пуста. Тихая, залитая утренним солнцем, пылинки танцевали в его лучах, словно золотая пыль. Я ничуть не удивилась. Я всегда приходила первой - старая привычка, оставшаяся от тех времен, когда мы с девчонками наперебой занимали задние парты, чтобы шептаться и передавать друг другу записки.
Губы сами собой сложились в гримаску недовольства. Я смахнула несуществующую пыль с рукава своего пиджака и, гордо подняв подбородок, направилась к своему привычному месту - первой парте у окна. Именно сейчас, в одиночестве, было особенно важно сохранять вид полного самоконтроля и безразличия.
Я не увидела его. Не услышала шагов. Я лишь почувствовала резкий, грубый толчок в спину, от которого мое тело инстинктивно рванулось вперед. Я не удержалась и с размаху ударилась бедром о острый угол соседней парты. Боль, острая и жгучая, пронзила меня до слез.
- Ай! - по-детски всхлипнула я, хватаясь за ушибленное место.
Гнев, мгновенный и ослепляющий, заставил меня резко обернуться. И мои глаза, полные ярости, встретились с другими - цвета молодого весеннего листа, холодными и безразличными.
Передо мной стоял он. Высокий, на голову выше меня, с вьющимися темно-каштановыми волосами, ниспадающими на высокий лоб. Красивое, с четкими, будто высеченными резцом скульптора, лицо. Новый красавчик школы? Без сомнения. Но в тот момент он был для меня лишь источником боли и оскорбления.
Я сделала свой взгляд максимально жестким, пытаясь сквозь боль передать весь накопившийся за утро негатив. Внутри я молилась, чтобы в первый же день не ввязаться в склоку. Но он... он даже не изменился в лице. Он просто лениво, с преувеличенной медлительностью, отвел глаза, осмотрелся по классу - взглядом туриста, изучающего безликую гостиничную комнату, - и молча, не сказав ни слова, прошел к последней парте у противоположной стены. И сел.
Это было уже слишком. Такое пренебрежительное спокойствие взорвало меня изнутри.
- Эй, ты совсем что ли? - крикнула я ему вслед, чувствуя, как горит лицо. - Хам! Ну просто хам! Почему в этот класс попадают одни придурки?!
Он поднял на меня взгляд. Не повернул голову, а именно поднял. И этот взгляд был лишен не только извинений, но и какой-либо эмоции вообще. Он был пустым, ледяным, как поверхность озера в глухую зиму. Он будто окинул меня этим холодом с ног до головы, а затем так же медленно и демонстративно уставился в окно, утвердившись на своем выбранном месте, как на троне.
- Эй, я к тебе обращаюсь! - мои нервы были на пределе.
Ноль реакции. Абсолютный ноль. Он сидел не двигаясь, словно статуя. «Ну что это за овощ?» - пронеслось у меня в голове. Но мой упрямый, скандальный характер, доставшийся мне от бабушки-провансалки, уже взял верх над благоразумием.
- Хоть бы извинился, придурок! - выпалила я, уже почти не надеясь на ответ.
И снова - тишина. Он даже бровью не повел. Я что, невидима? Я что, говорю на другом языке? Сжав кулаки и пробормотав себе под нос что-то очень нелестное о его внешности и происхождении, я с грохотом плюхнулась на свое место, чувствуя, как унижение и злость разрывают меня изнутри. Первый день, а уже полный провал.
В этот момент в класс вошла мадемуазель Изабель, наша учительница литературы. Невысокая, живая, с вечно взъерошенными седыми волосами и добрыми глазами за толстыми линзами очков.
- Доброе утро, мои дорогие! - прокричала она на весь класс, который к тому моменту уже начал потихоньку заполняться. - Рассаживайтесь поскорее, у нас сегодня много нового!
Она окинула нас взглядом, поправила очки и заметила новое лицо на задней парте.
- А, это наш новенький! - она улыбнулась и сделала ему знак подойти. - Лука, ведь так? Лука Мартель. Подойди, пожалуйста, ко мне.
Он поднялся без тени интереса на лице и неспешной, развалистой походкой направился к кафедре. Весь класс затих, изучая новичка.
- Друзья, - обратилась мадемуазель Изабель к нам, - это Лука. Он перевелся к нам из Лиона. И у меня к вам есть особая просьба, просьба о внимании и понимании.
Она положила руку ему на плечо. Лука слегка напрягся, но не отстранился.
- Лука не говорит, - голос учительницы стал мягче, но абсолютно четким, без тени жалости. - Он общается иначе. И я знаю, что вы все - цивилизованные и добрые ребята - поможете ему освоиться.
В классе повисла тишина, густая от удивления. А я замерла, чувствуя, как по моей спине бегут мурашки стыда. Все пазлы встали на свои места. Его молчание, его отстраненный взгляд, его кажущееся высокомерие... Боже, как же я жестоко ошиблась.
Мадемуазель Изабель оглядела класс в поисках подходящей кандидатуры.
- Амели, - ее взгляд упал на меня. - Твоя парта единственная, где есть свободное место. Лука будет сидеть с тобой. Пожалуйста, помоги ему сориентироваться в расписании и покажи, где что находится. Вы будете соседями до конца года.
Мое сердце упало куда-то в ботинки. Он медленно повернул голову в мою сторону. Его зеленые глаза теперь были пристально устремлены на меня. В них не было ни злобы, ни упрека - лишь все та же ледяная, непробиваемая глубина. Но теперь я знала, что это не было высокомерие. Это была его крепость. Крепость, ворота которой я только что пыталась вышибить грубым тараном.
Он молча подошел к парте и жестом спросил, можно ли занять место рядом. Я лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Он сел, аккуратно положил на парту новенький блокнот и ручку. Между нами повисла тяжелая, неловкая пауза, растянувшаяся на целую вечность.
Я смотрела на его руки - длинные пальцы, удерживающие ручку, на контур его профиля, на темные ресницы, отбрасывающие тень на щеки. И чувствовала лишь оглушительный грохот собственной глупости. «Придурок», «овощ», «хам» - эти слова теперь звенели у меня в ушах, как обвинение.
Собрав всю свою волю в кулак, я повернулась к нему. Он почувствовал мое движение и встретил мой взгляд.
- Лука, - прошептала я, и мой голос прозвучал хрипло и неуверенно. - Послушай... Я... Я прости. Очень прости. Я не знала. Я не подумала...
Он смотрел на меня, не моргая. Затем его пальцы разжали ручку, и он медленно, почти с болезненной аккуратностью, вывел в блокноте несколько крупных, наклонных букв:
«Ничего страшного.»
Но в его глазах, которые я теперь видела так близко, я прочитала совсем другую историю. Я прочитала привычную боль, стену недоверия, возведенную годами, и молчаливое ожидание очередной грубости, очередной насмешки. И эти два слова в блокноте были не прощением. Они были щитом.
Урок начался, но я не слышала ни слова из того, что говорила мадемуазель Изабель о символизме в поэзии. Я сидела рядом с тишиной, которая была громче любого крика, и понимала, что мое одиночество в этом году обрело нового, совсем неожиданного соседа. И нам предстояло найти общий язык, не сказав при этом ни слова.