Тени надежды||Никита Лыткин||Молоточники

Лайсан проснулась ещё до будильника, когда мир вокруг неё только начинал пробуждаться. В комнате царила темнота, лишь тусклый свет фонаря за окном. На кухне уже витал аромат кофе, но Лайсан не могла насладиться им. Она налила себе кружку, но так и не подняла её к губам — руки дрожали, а в горле стоял ком.

Время пролетало медленно, и каждая минута казалась вечностью. Она долго выбирала одежду, словно надеялась, что правильный выбор поможет ей обрести уверенность. Строгая чёрная юбка плотно облегала фигуру, а блузка без лишних деталей подчеркивала её серьёзность. Волосы были собраны в тугой пучок. Сегодня нельзя было показывать уязвимость.

В соседней комнате лежит школьная форма Арины, аккуратно сложенная на стуле. Девочка спала, и Лайсан сделала всё возможное, чтобы дочь не видела и не слышала всего того, что будет сказано в суде. Она не хотела, чтобы Арина была свидетелем этого.

Смотря в зеркало, Лайсан заметила усталое лицо.

Когда она вошла в судебное здание. Лайсан прошла через рамку металлоискателя и взяла пропуск. На стенах висели пожелтевшие объявления и фотографии судей.

В коридоре она заметила Андрея — он выглядел уверенно в светлом костюме, с ровной осанкой. В руках он держал кожаную папку. Рядом с ним был адвокат, уверенный в себе и с лёгкой ухмылкой на лице. Андрей лишь кивнул в её сторону, но в его взгляде не было ни тепла, ни злости — только холод.

Когда они вошли в зал суда, тяжёлые двери закрылись за ними.

— Дело номер 214/25. По иску Лайсан Эдуардовны Соловьёвы к Андрею Викторовичу Соловьёву об определении места жительства несовершеннолетней Арины Андреевны Соловьёвой, – произнесла судья ровным голосом, внимательно глядя на обоих родителей.

Секретарь начал зачитывать формальности, стороны подтверждали свои данные. В зале стояла тишина, нарушаемая лишь шорохом бумаги — кто-то в углу перелистывал блокнот.

Лайсан поднялась на ноги. Её голос немного дрожал, но слова звучали уверенно:

— Ваша честь, я прошу оставить дочь со мной. Здесь её дом, школа, друзья и занятия. Я всегда была рядом с ней. В новом городе у него нет ни жилья, ни стабильной работы. Я хочу, чтобы Арина жила в привычной обстановке, а не металась между чемоданами.

Она опустилась на стул, чувствуя напряжение во всём теле.

— Уважаемый суд, — начал Андрей, его голос был спокоен и уравновешен, — я могу обеспечить дочери лучшие условия. В новом городе есть перспективная школа и спортивная секция. Мой доход позволяет дать ей всё необходимое.

Он говорил уверенно, почти не смотря на Лайсан.

— У вас уже есть жильё по новому месту? — спросила судья у Андрея.

— Пока нет. Я ищу варианты и планирую покупку квартиры, – ответил он с лёгким пожиманием плечами.

— А пока она будет жить на съёмных квартирах? — спросила Лайсан тихо, с горечью в голосе.

Судья подняла руку, прерывая спор.

Заключение органов опеки подтвердило: оба родителя способны содержать ребёнка, но у отца выше доход. Жилищный вопрос пока не решён.

Судья вернулась из совещательной комнаты. Лайсан сидела с сцепленными руками, уткнувшись взглядом в стол.

— Суд постановил: определить место жительства несовершеннолетней Арины с отцом, Андреем Викторовичем Соловьёвым.

В зале стало тише, чем было до этого. Лайсан почувствовала, как сердце забилось быстрее. Андрей спокойно кивнул.

— Ваша честь, прошу... Пока Андрей ищет жильё и работу в другом городе, Арина должна оставаться со мной. Это будет лучше для неё, – произнесла Лайсан с усилием поднимая голову.

— Согласен. Но только до переезда, – ответил Андрей коротко и ясно.

— Зафиксируем: до момента оформления квартиры и трудоустройства ребёнок проживает с матерью, – судья кивнула им.

Молоточек ударил по дереву. Всё кончено.

Лайсан возвращалась домой, чувствуя тяжёлый груз на душе. Это были ни слёзы, ни сожаления, что она не смогла выполнить материнский долг, чтобы её дочь не знала о таких проблемах, как семейные. Мысль о том, что она в скором разделится с ней, были невыносимы.

Она хотела дать всё возможное для неё. Хотела, чтобы она продолжила учиться в «Школе №19» и окончила своё обучение в ВУЗе Иркутска, встала на ноги и пошла работать по специальности, а затем переехала куда пожелает. Но планы о стабильном будущем для Арины рушатся на глазах – в пух и прах.

Так неблагоразумно отправлять её и Андрея в другой город, где она вообще никого не знает. Тут у неё уже есть и Артём, и Никита – единственные, верные друзья. А что же она будет делать в другом городе? Ничего – это весь ответ на вопрос. Неизвестно, сможет ли вообще Арина найти общий язык со своими будущими одноклассниками, сможет ли в принципе там ужиться и жить полную жизнь? Надежда умирает последней.

«На носу ЕГЭ, а он хочет дополнительного стресса для ребёнка», – подумала Лайсан, губы её заметно содрагаются, пока она выходит из автобуса и идёт к дому, сурово пялясь в землю. – «Совсем не задумывается о том, что ей тоже приходится это переживать. Несентиментальный», – чувства нахлынули с ног до головы.

Она пока что предпочтёт не думать наперёд. Лайсан подумала, что оставшиеся несколько месяцев в Иркутске надо провести на пользу и в радость им двоим. Останется только сообщить ей об этом вечером, когда она придёт со школы. Пока что не хочется портить бедной девочке настроение с самого утра.

Звук домофона, оповещающий об открывании двери, заставил рефлекторно обернуться Никиту, зная, что и так никого не увидит. Он не предал этому особого значения, поэтому продолжил скучающе глядеть в окно, оперев голову на руку.

Он уже заждался Арину, но не стал торопить её. Обычно, они гуляли перед уроками в школе, а затем Лыткин провожал Соловьёву до самых ворот, хоть и ненавидел всем сердцем эту «забегаловку». Ради неё можно и перетерпеть свой дискомфорт.

Открывающиеся двери лифта на этом же этаже, где жила Арина, заставили опешить Никиту. Он чуть ли не споткнулся, совсем не ожидал, что ему придётся встретиться с кем-то лицом к лицу, потому что соседи уходили рано утром на работу, и Лыткин знал об этом.

Но знакомое лицо, силуэт, уже как родные – это была мама Арины. Видимо, с не самым лучшим настроением, судя по её зажатой походке и лицу. Она даже не замечает, что на лестничном пролёте стоит Никита.

– Доброе утро, Лайсан Эдуардовна, – на удивление, даже для себя, парень поприветствовал её с не дрожащим голосом, а более стойким и уверенным. Она не совсем знала его, но по рассказам Арины, по её энтузиазму чувствовала, что Никита – достойный доверия человек.

Лайсан слегка вздрагивает, от неожиданности, когда слышит своё имя. Она поднимает свой взгляд, увидев перед собой парня.

– Здравствуй, Никита. Арину ждёшь? – Поинтересовалась женщина, расстёгивая чёрное зимнее пальто. Она оглядывала его: высокий рост, примерно больше метра восьмидесяти сантиметров, худощавое телосложение, скромность и зажатость – его второе имя. Такое неброское представление имелось о нём.

Она получает одобрительный кивок от него, а затем продолжает, мягко и рассудительно:

– Думаю, она скоро выйдет. Старается не опаздывать на занятия, но неделю назад совсем не желала ходить в школу, – женщина смотрела прямо на Никиту, но в её взгляде читалось тепло. – Да и ты перестал приходить. Что-то случилось между вами?

– У нас...произошли недопонимания с ней, – Лыткин нервно перебирал руки, а взгляд метался из стороны в сторону, – не подумайте неправильно, у нас с ней всё в порядке. Теперь.

Женщина понимающе взглянула на него. Она была безгранично рада, что у Арины остался последний лучик надежды – Никита, тот, кто явно скрасит её последние деньки здесь.

– Я понимаю, что иногда бывают разногласия, но Никита... – сказала Лайсан, положив свою руку на спину парня. Они подошли к окну, смотря на заснеженный двор, – Ты единственный, кто у неё остался, как мужская опора, – женщина вздохнула, правильно подбирая слова. – Я вижу, что вы любите друг друга, и я полностью доверяю тебе, даже в такое нелёгкое время для Академгородка.

Сердце не ёкнуло при упоминании того, что происходит в их родном районе. Будто бы ему было совсем безразлично. Он смирился. Знал, что скоро всё будет кончено.

– Не хватит слов моей благодарности, чтобы сказать, насколько я рада, что ты ухаживаешь за Аришой и делаешь её счастливее, – Лайсан приподнимает уголки губ, посмотрев на Никиту, который внимательно слушал её. – Однако же, у Арины был ещё один ухожёр – Кирилл, но мотивы у него не самые лучшие, – при упоминании Кузнецова, Никита нахмурился, шумно сглотнув. – Ты первый и единственный, кому можно довериться. Моя надежда только на тебя.

Никита кивает, переваривая всё то, что ему сказали. Он сочтёт это за слова благодарности и комплимент в свою сторону. Остаётся лишь выполнять своё несказанное ей обещание – оберегать свою возлюбленную. От самого же себя? Или от жестокости людей и мира?

«Зачем так отчаянно полагаться на меня? Я сам-то не лучше, а это...», – Никита отводит взгляд, тяжело вздохнув, пытаясь собраться с мыслями, – «Тени надежды».

Щелчок. Дверь открывается, и из дверного проёма выходит Арина. Она спускается по лестнице и видит маму. Поцелуй в голову и пожелание удачи на учёбе. Они расходятся.

Холод. Чуждость. Никита даже не пытается взять её за руку, как делал это обычно. Не обнимает и не спрашивает, как она. Он чувствует, что вот-вот треснет хрупкое стекло. Эта недосказанность душит, не жалея.

***

Каблуки цокали по плиточному полу, аккуратная юбка-карандаш, что была чуть выше колен, слегка приподнималась при ходьбе. Осинная талия, красивая блузочка — не офисная, а будто с обложки журнала. Походка соответствующая: лёгкая, плавная, с мягким покачиванием бёдер. А вот и лицо… элегантное, утончённое. Белокурые волосы с идеальной укладкой и глаза… её изюминка — прелестные голубые глаза.

– Добрый вечер, – улыбнулась женщина лет сорока пяти. – Кирилл, посмотри, кто за тобой пришёл.

Мальчик сорвался с места и побежал к воспитательнице. Увидев маму, он радостно бросился к ней и обнял за шею. От неё пахло чем-то сладким, знакомым, домашним — этим запахом всегда хотелось дышать глубже. Женщина аккуратно присела и поцеловала сына в лоб.

– Пойдём, нас уже заждались, – сказала она мягко и улыбнулась, поправляя воротничок на его рубашке. – Кирилл, что нужно сказать воспитательнице?

– До свидания, – мальчик вежливо помахал женщине и, не удержавшись, побежал вперёд. Ему хотелось скорее открыть дверцу машины и увидеть папу.

Но, распахнув дверь, он замер. На водительском сиденье сидел незнакомый дядя. Мама спокойно устроилась рядом, как будто так и должно быть.

– А где папа? – тихо спросил Кирилл, уже сдерживая разочарование.

– Ты же знаешь, папа сейчас очень много работает, – вздохнула мать. – Он получает больше денежек, а значит и больше времени проводит на работе. Теперь отвозить и забирать нас будет дядя Валера.

Кирилл надул губы и скрестил руки.

Дети смеялись, кто-то строил башню из кубиков и тут же рушил её, девочки спорили, у кого кукла «принцесса». В углу играло радио, пахло гуашью и свежими булочками с кухни.

Кирилл сидел за маленьким столиком, аккуратно выводя карандашом линии. Его рисунки были непривычно строгими — дом, дерево, солнце. Почти без кривых линий, всё слишком аккуратно, словно это не детская работа, а задание.

Воспитательница, глядя на него, тихо улыбалась:

– Кирюша, иди, поиграй с ребятами.

– Я должен закончить, – отвечал он серьёзно, не поднимая головы. – Папа сказал, что начатое бросать нельзя.

Когда дети бегали по залу и кричали, Кирилл чаще отступал в сторону. Ему не нравилось, когда задевают его рубашку или кто-то толкается. Он очень боялся запачкаться или порвать одежду — знал, что дома это не одобрят.

– Ты чего не играешь? – спросил мальчик с мячиком.

– Это глупости, – тихо сказал Кирилл. – Надо заниматься делом.

Иногда он пытался присоединиться, но через пару минут отстранялся, садился и снова возвращался к кубикам. Из кубиков он не строил «башни», как остальные, а ровные, строгие стены, будто маленький архитектор.

Однажды воспитательница похвалила его:

– Кирюша, у тебя очень красиво получается, прям как у взрослых!

Он кивнул, но улыбка не появилась. Внутри мелькнула мысль: «А папа всё равно скажет, что это игрушки».

Они с коллегами шептались между собой:

– Хороший мальчик, но какой-то… слишком серьёзный. Не по возрасту.

Однажды другой мальчик сломал его башню из кубиков. Кирилл резко вскочил, но не закричал, а нахмурился, как взрослый:

– Зачем ты это сделал? Ты понимаешь, что это неправильно?

Другие дети рассмеялись, ведь такие слова звучали странно из уст ровесника.

На утреннике дети пели песни и танцевали. Кирилл выучил слова наизусть, пел правильно, чётко, не сбиваясь. Но на лице не было радости, только сосредоточенность. Мама сидела в зале и хлопала, глаза её светились гордостью. Отец, пришедший ради приличия, лишь сдержанно кивнул:

– Всё правильно сделал. Молодец.

Когда в группе раздавали булочки, дети радостно хватали их. Кирилл взял осторожно, на тарелку, сел ровно за стол.

– Ты как взрослый! – удивилась воспитательница.

– Так правильно, – ответил он.

Когда за ним приходила мама, он будто расцветал. Бросался в её объятия, шептал:

– Мамочка, ты пришла!

Она всегда наклонялась, целовала в лоб, поправляла воротничок.

– Ты сегодня играл с ребятами?

– Нет, я закончил рисунок.

– Ну и умница, Кирюш. А завтра, может, попробуешь поиграть?

Мама никогда не заставляла, только мягко подталкивала.

Когда воспитательница как-то спросила у Кирилла:

– А что папа сказал про твой рисунок?

Мальчик замялся.

– Он сказал… что это игрушки. Главное — учёба.

Эти слова воспитательнице больно было слышать из уст шестилетнего ребёнка.

В садике Кирилл уже был «маленьким взрослым». Он держал спину прямо, говорил правильно, иногда повторял фразы отца: «надо быть лучшим», «надо доводить до конца». Дети немного сторонились его, не понимая, почему он такой «серьёзный».

Учительница в школе потом удивлялась:

– Такое чувство, что он уже готов в третий класс.

Средняя школа — это совсем другой мир. Гул в коридорах, звонки, запахи столовой, толпы подростков. Каждый пытался выделиться: кто-то носил яркие кеды, кто-то красил волосы, кто-то громко спорил с учителями.

А Кирилл был другой.

Он всегда появлялся с прямой спиной, идеально выглаженной рубашкой, аккуратными тетрадями. Его походка была уверенной, почти взрослой, и многие оборачивались. Даже учителя приветствовали его иначе — как надёжного ученика.

Он уже не был «маленьким взрослым», а превратился в настоящего подростка, но всё равно — слишком правильного. Волосы всегда аккуратно уложены, одежда — чистая, со вкусом, хоть и школьная форма. Он выглядел так, будто за ним стоит статус семьи.

Девочки шептались в коридорах, смеялись, когда он проходил мимо.

– Кирилл, привет! – махали ему рукой.

– Здравствуйте, – отвечал он спокойно, с вежливой улыбкой.

Он был вежливым, но холодным. И это только подогревало интерес: к нему тянулись, потому что он казался недосягаемым.

Но за всем этим внешним «идеалом» скрывалось другое. Когда дверь его комнаты закрывалась, наушники заглушали тишину.

Он слушал то, чего отец никогда бы не одобрил.

Иногда Кирилл сам брал в руки гитару — сначала тихо, осторожно, а потом смелее. Днём он играл на школьных концертах, а ночью...

Это было его личное. Его свобода. Его способ быть самим собой.

На перемене несколько мальчишек спорили о футболе.

– Кирилл, ты пойдёшь играть?

– Нет, – ответил он спокойно. – Мне нужно подготовиться к контрольной.

Но стоило им уйти, как Кирилл достал наушники.

– Кирилл, а можно мы сядем с тобой на биологии? – одна из девочек, краснея, протянула ему тетрадь.

– Конечно, – вежливо сказал он и с лёгкой улыбкой придвинул стул.

Но внутри это не вызывало интереса. Девочки восхищались его внешностью, манерами, но они не знали его настоящего — того, кто по ночам совсем другой человек, мечтает сыграть на сцене так, что дрожат стены.

Иногда мама заходила в комнату и слышала тихое бренчание.

– Кирюш, опять на гитаре?

– Угу.

Она только улыбалась, гладила его по плечу:

– Главное, чтоб тебе это нравилось.

И уходила, ничего не запрещая.

А вот с отцом всё было иначе. Когда однажды в дневнике между страниц выпала распечатка с обложкой любимой группы, отец нахмурился.

– Что это за шум? Ты тратишь время на ерунду вместо того, чтобы готовиться к экзаменам?

Кирилл молча кивнул, спрятал листок. Внутри он кипел — но вслух не сказал ни слова. Только вечером, закрывшись в комнате, включил музыку громче.

Днём — примерный ученик, элегантный, «правильный».

Вечером — подросток, играющий на гитаре, мечтающий о свободе.

В школе его уважали все: с ним здоровались учителя, его уважали ребята, за ним бегали девочки. Но никто не знал, что внутри он чувствует себя чужим в этом мире «правильности».

И только в музыке он находил выход.

Но это был совсем не он. Он потерялся в своём, нет... в мире отца. В мире «правильности» и «идеальности». Показушность раздражала его, душа желала развязности, мечтала скинуть с себя оковы. Разум и сердце жаждали и хотели жить свободой.

Кирилл стоит у зеркала в комнате, поправляет белые, почти сияющие манжеты рубашки. Он выглядывает из двери, просовывает голову в щёлку, убедившись, что никого нет, слегка подпирает дверь стулом и подходит к шкафу. Отодвинув нижнюю доску, парень достаёт оттуда браслет с шипами, который берёг как зеницу ока – это был небольшой, но такой памятный  и символичный подарок от соло-гитариста из их общей рок группы – его близкого друга, Юры Романова.

Он стоит и рассматривает браслет, проникаясь в воспоминания, его первый восторг от этой, на первый взгляд, обычной побрякушки, ничего не стоящая, но на самом деле она хранила все самые сокровенные тайны: его истинную личность, отношение к семье, друзей, музыкальную группу. Это украшение символизировало таинственность для него. Олицетворяло настоящего его.

Резкий толчок в дверь прерывает размышления. Кирилл быстро прячет браслет под рукав, увидев перед собой уверенно рвущуюся вперёд, разъярённую фигуру отца. Мужчина соблюдает дистанцию, но готов вот-вот сократить её. На работе не задался день – это значит, что он будет снова эмоционально отрываться на сыне.

– Что ты там прячешь? – Холодно спрашивает мужчина, заметив, как нервничает его пасынок.

– Ничего, – последовал короткий, не правдивый ответ. Он сглатывает слюну, опустив взгляд вниз.

Отец, ничего не сказав, резко подходит, хватает его за запястье и тянет рукав пиджака и рубашки вверх. И вправду ничего нет. Он отпускает его, что-то буркнув себе под нос, разочарованный. Молодой человек, облегчённо вздохнув, слегка поморщился, так как шипы давили на кожу. Кирилл берёт портфель с пола и направляется на выход.

Он соврал ему, что идёт прогуляться с одноклассниками и будет дома через пару часов. Его не так давно начали выпускать на улицу в столь поздний час, но отец посчитал, что пора ему привыкать ходить ночью, либо вырастит бабой.

И Кирилл практиковал этот метод каждый раз, когда приходил в уже родное место, среди родных людей – гараж, который они обустроили со своими друзьями. Барабанная установка, бас и соло гитары, пару акустических висели на обшитой стене.

Обогреватель стоял около дивана, в другом конце помещения. Плакаты русских и западных рок-групп, на комоде стояли ненужные статуэтки, но что-то в них было. Они дополняли это место, как и висевшие по всему периметру гирлянды. Это был их собственный мир и вселенная – здесь все чувствовали себя как дома.

Всегда, когда приходилось покидать это место, Кирилл невольно задерживался тут. Это место было как магнит, который был так далеко, но они постепенно притягивались друг к другу.

По пути сюда, он скидывал шкуру богатства и совершенства. Под ней скрывался бунтарский дух, жаждущий отправления в свободное плавание. Когда-нибудь. Оригинальный мерч – футболка с надписью «Король и Шут», нашумевшие среди всех, берцы, чёрные потёртые джинсы и неряшливая патлатая причёска – это было его истинным лицом. Он был таким в самом деле. Был самим собой.

И не зря, он хранил ещё кое-что внизу шкафа. Плакат группы «Король и Шут» от бас-гитариста группы – Игоря Маликова, от барабанщика, Николая Нефёдова, пластинку «Хочу перемен» группы «КИНО», что было очень символично, даже для самого Кузнецова.

Что самое запоминающиеся – это когда ритм-гитарист группы, Егор Смирнов, пришёл на концерт группы «Ленинград», взял гитару Кирилла и попросил самого Сергея Шнурова дать автограф. Это просто безумие.

Здесь, Кирилл чувствовал себя нужным среди своих. Показывал себя открытым и харизматичным, общительным и свободолюбивым. Тем, кем он на самом деле и являлся.

Перед разогревом он распевался, пил тёплую воду и настраивал микрофон. Пел от всей души, наслаждался тем, как все чувствуют ритм и его настроение. Все были счастливы. По-настоящему.

Пока друзья бурно обсуждали что-то, Кирилл снова проникся мыслями о том, как он скучает по Арине. Пытается забыть о ней, но тщетно. Мысль одна за другой, но не одна не даёт покоя. Как она жестоко отшила его, не хочет признать его. До Кирилла дошло только сейчас, что на самом деле чувствует девушка, что чувствует он.

Да, он любит её, но стоило ли это всего того, что происходит сейчас? Арина полностью игнорирует Кирилла, как будто он пустое место среди всех, ничего не значит для него.

Больно осознавать, что ты просто обуза для неё. Ей приходится терпеть тебя.

***

Иногда мне кажется, что никто не понимает, что у меня внутри. Все видят улыбку, видят, как я играю на сцене, как ко мне тянутся люди — будто я для них всегда светлый и уверенный. Но они не знают, что я каждый день борюсь с тем, что чувствую.

Я люблю Арину. Слишком сильно. Так сильно, что больно. Я знаю, у неё есть Никита, и он вроде бы хороший парень… но каждый раз, когда вижу их вместе, внутри всё крошится. Он рядом с ней, а я будто в тени. И мне хочется, чтобы она хотя бы раз посмотрела на меня ни как, на друга, ни как на знакомого — а так, как я на неё.

Артём меня бесит, в нём есть что-то отталкивающее, особенно когда он рядом с Никитой. Я стараюсь не показывать, но терпеть его вечное вмешательство трудно.

Мама — она моё спасение. Я не всегда говорю ей это, но люблю её больше всех на свете. С ней я могу быть собой, без масок. Иногда только она верит в меня больше, чем я сам.

flashback

Дома его ждала мама. На кухне пахло тёплым супом.

— Как репетиция? — спросила она, ставя тарелку перед Криллом.

— Нормально, — сказал он, пытаясь улыбнуться. Но потом выдохнул: — Мам… иногда так тяжело.

Она погладила его по голове, как в детстве.

— Ты справишься, — тихо сказала она. — Я верю в тебя.

И Кирилл понял, что, может, единственный человек, кто всегда будет рядом, — это она.

end flashback

А вот отец… всё сложнее. Он строгий, жёсткий. Кажется, будто я для него всегда недостаточно хорош. Его слова — как удары, не кулаком, а холодом. Но, наверное, он по-своему любит меня, только выражает это так, что я не всегда выдерживаю. Может быть, он хочет, чтобы я стал сильнее. Может, он просто не умеет иначе. Но иногда я думаю, что мне больше нужна не его строгость, а его простое «я горжусь тобой».

Музыка — это то, что держит меня на плаву. Моя группа — мои ребята. Когда я беру в руки гитару, всё лишнее уходит. И там, на сцене, я чувствую, что живу. Чувствую, что я нужен. Люди любят меня, я это вижу. Но если бы они знали, как мне тяжело, когда я один…

***

После всего того, что произошло между ними...

Любовная искра начала постепенно потухать. Медленно, почти держа в напряжении.

Никите действовало на нервы, когда Арина снова замалчивала свои обиды и недосказанности. Он был готов крушить всё вокруг, чтобы заполучить её ответы на каждый его вопрос, но он не мог. Не мог быть резким, уверенным. Как бы он не старался.

Он боялся запугать её. Показать настоящего себя в гневе, но на самом деле...Он никакой. Стерпит и промолчит.

– Арина, что случилось? – Уже какой раз за день он спрашивает это? Десятый? Сотый? Не сосчитать, потому что спрашивал это уже по привычке, а не потому, что реально беспокоился. Он ещё больше возненавидел себя за это. Вспоминал об этом перед сном. Хотел рвать волосы.

– Всё в порядке, – как же многословно было с её стороны. Раз за разом. Один и тот же ответ преследовал до конца – это уже отложилось в голове как заевшая пластинка на проигрывателе

Они обмениваются короткими, мимолётными взглядами. Оба понимали, что нужно всё исправить, но Арина не могла придти к решению проблемы. Откладывала на потом.

«Ну почему же?», – задаётся вопросом Никита, устало потирая лицо. Арина идёт поодаль от него, чуть более быстрым шагом. Он идёт позади. Она разочарована им и не подпускает к себе, будто на ней стоит барьер.

Возможно, не только им, но и Артёмом. Как же она ненавидет его после всего того, что натворил. Подорвал доверие.

Да, она не верила в то, что Никита может изменять с ней с кем-то, но не исключён тот факт, что это могло когда-то случиться. А вдруг Артём решил не сразу ей говорить об этом, чтобы она не расстроилась? Хоть это и было глупо с его стороны, но он ведь хочет как лучше, верно?

Хотелось так же продолжить глядеть в розовые очки и никогда их не снимать, но это – суровая реальность, которую не хотелось принимать.

«Артём не святой», – в голове проскользнула мысль, – «Он просто гнилостная тварь», – Соловьёва сжимает руки в кулаки, до боли впиваясь ногтями в кожу.

Было неправильно, что Никита потерял веру в себя. Не пытался узнать, что на самом деле между ними. Но терпению всякий раз приходит конец. Он тоже не исключение в этом жалком мире.

Лыткин снова приходит в школу, чтобы встретить Соловьёву. Когда наступало 18:20, он бежал со всех ног, лишь бы поскорее увидеть её. Снова увидеть её красивую и лучезарную улыбку, глаза, наполненные счастьем и искренностью, прикосновения, сопровождающиеся любовью и страстью.

Но всё это...Оно как будто улетучилось, не оставляя за собой ничего, кроме как непонимания и личных обид.

Теперь он неохотно заставлял в себе найти силы, чтобы встать с кровати и пойти до боли знакомую прихожую. Здесь Арина всегда бежала со всех ног, чтобы поскорее обнять его. Сказать ему о том, как сильно скучала по нему и поцеловать в лоб, получив долгожданный и нежный поцелуй губы в губы.

Теперь, здесь была лишь пустошь. Пропасть, которую нельзя перепрыгнуть, как бы ты не старался. Лыткин смотрит прямо: его взгляд стеклянный, спина сутулая, руки висят. Он потерялся в себе. Потерялся в Арине. В Артёме.

Ему беспрекословно хотелось залезть в её маленькую голову, чтобы разгадать тайну того, что на самом деле случилось между ними. Но она снова идёт быстрым шагом. Слышит, как она запыхается, но стоит на своём и не показывает слабины. До чёртиков раздражало. Даже не она сама. Он бы никогда не злился на неё. Никогда.

Эта искра на палочке всё ближе и ближе к тому, чтобы потушиться и не загореться вновь.

– Арина, – нежный, но одновременно слегка сломанный голос зовёт её. За собой, – скажи, в чём дело? – Он аккуратно подходит к ней и берёт за запястье, нащупывает её нежную кожу рук, перебирает пальцы и притягивает к себе, но она настаивает на своём и идёт вперёд.

– Ни в чём, Никита. Успокойся, – она снова уходит от ответа. Его прикосновения такие родные, но они причиняют боль. Перед глазами вспоминается он.

Губы. Они почти соприкоснулись.

«Что-то ты сегодня неласковая, аж страшно становится», — его голос хрипит, срываясь на хрип. Никита сжимает челюсть до боли, наклоняется к ней, и теперь между ними — только воздух, пропитанный напряжением. Губы почти соприкасаются, дразня, вызывая дрожь. Он чувствует запах её кожи, сладкий, пьянящий, как запретный плод.

На уголках глаз Арины наворачиваются слёзы, горькие. Она быстро смахивает их, выдавливая из себя презрительный взгляд. А Никита… стоит, готовый на всë, с надеждой в глазах. Она прижимает руку к себе. Он протянул еë от неë.

— Хватит меня трогать, — выдыхает она, голос дрожит. На долю секунды чуть прикрикнула. — Не разговаривай со мной. Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Никогда. — Разум, как безжалостный диктатор, заставляет еë говорить эти слова, резать по живому.

Но уйти, просто развернуться и убежать, она не может. Что-то держит еë. Ей нужно остыть. Лыткин, открывает дверь, придерживая еë для Арины.

— Я знаю, что ты уже с другой, — еë голос срывается на сиплый крик, но она поднимается по лестнице, не чувствуя ног, готовая вот-вот рухнуть вниз. – Не ври мне, – разум пьяный.

— Да что ты такое говоришь. — Никита задыхается, ошарашенный, его глаза расширяются от боли и удивления. Связка ключей бьëтся о дверь. Звонко, выбивая из привычной колеи.

— Говорю, как есть, Никита! — Она врывается в квартиру, скидывая сапоги, каблуки больно стукаются о пол. — Ведь это правда, а ты нагло врëшь, не стесняясь!

Сердце Никиты останавливается, пропуская удар. Он слушает её крики, превращающиеся в нервный срыв. Он видит, как вот-вот она рухнет, вот-вот забьётся в угол, как маленький, испуганный ребëнок. Ему хочется прижать еë к себе, укрыть от боли, подойти и утешить, но она не подпускает к себе. Она готова драться, чтобы только не прикасались к ней.

Как же больно слышать, как тебя оклеветал собственный друг перед ней, перед твоей же девушкой. Как она верит этому. Но он промолчит, прикусит губу, чтобы не сломаться, чтобы казаться таким же неестественным, как и всегда.

Никита выслушивает еë, не перебивает, впитывая каждое слово, как яд. Арине это не нравится, ей хочется кричать, бить, крушить всё вокруг. Слова, которые должны были быть сказаны месяцем ранее, теперь вырываются наружу потоком горькой правды. Он ощущает привкус крови, привкус металла в своем рту, на треснутых губах открылась рана.

Он подходит к ней, медленно. Берëт за талию, притягивает к себе, обжигая взглядом. С той же теплотой, с которой она всегда таяла, как раньше. С той же заботливостью, с которой они утопали, как тогда. С той же привычностью, что и месяцем раньше.

Обхватывает её голову, пальцы зарываются, впиваются в взмохлаченные волосы, и целует. Горячо. Страстно. Перед глазами проносятся вспышки воспоминаний, моменты их близости, маленькие мгновения их отношений. Глупые, беззаботные. Прекрасные.

Губы находят друг друга, в этом поцелуе — и отчаяние, и надежда, и мольба. Звуки, хлипкие и влажные, разносятся эхом по коридору, заглушая всё вокруг. Это опьяняет, это сводит с ума. Вечерний полумрак сопровождает их до его комнаты, куда он берëт ее на руки, не позволяя ни на миг отдалиться от себя.

Он валит её на кровать, движения — стремительные. Он знает, нет, скорее, он видел, как нужно, как правильно. Он смотрит на неё сверху вниз, его взгляд одержимый, безумный, испепеляющий страсть. Никита рассматривает её лицо, это лицо, которое когда-то покорило его, заставило впустить её в свой мир. Веснушки, он готов был утонуть в них.

Он не может больше сдерживаться, он жаждет её, до безумия, до потери сознания. Её шея… такая хрупкая, такая манящая, и он просто впивается в неё поцелуями, жадными, нежными, обжигающими. Он целует каждый сантиметр, словно пытаясь запомнить её запах, вкус, прикосновение, чтобы навсегда запечатлить в памяти. Поцелуи перемешиваются с укусами, лëгкими, почти невесомыми, и его руки, словно потерявшие контроль, начинают исследовать её тело, ласкать, возбуждать.

Арина… она не отталкивает его, она словно растворяется. Она тает, становится податливой. Только он, только его прикосновения, его губы, касающиеся её шеи, заставляют её забыть обо всëм на свете, уйти в экстаз, потеряться. От этого она, совершенно неосознанно, издаёт тихий стон, такой желанный, такой манящий, как и она сама. Еë тело отзывается на его прикосновения, она притягивает его ближе, не в силах сопротивляться.

Парень заметался, не зная, к чему прикоснуться, что делать дальше. Опыта у̶ н̶е̶г̶о у них обоих, не было от слова совсем. Неуверенность сковывала движения, но желание затмевало разум. Он начал раздевать её, неумело, трепетно, не торопясь, но уже давно раздевший её взглядом, в своей голове, в своих самых сокровенных фантазиях. Нет, ему никогда не было интересно только её тело, но сейчас… сейчас, как никогда, хотелось прикоснуться к ней, ощутить её каждой, быть с ней, быть в ней. Тогда он добрался до лифчика, неумело пытаясь расстегнуть застёжку, а Арина лишь усмехнулась, хитро, соблазнительно, и сама его расстегнула одним движением. Этот жест заставил Никиту покраснеть, смутиться, его выдала предательская дрожь в руках.

В этот раз инициативу перехватила она, повалила его на кровать, перевернув их позы. Он приятно удивился, это возбуждало, это заводило их обоих ещё больше, подливало масла в огонь. Девушка села к нему на ноги, верхом, упираясь своей попой в уже давно стоящий член парня. Он застонал, глухо и хрипло, от этого ощущения. Арина медленно провела руками по его волосам, заглядывая в глаза. Она поцеловала парня, и в поцелуе начала медленно приподниматься и опускаться, ёрзая на его стояке, сводя его с ума. Никита задыхался, терял контроль над собой. Стоны, слабость Арины, е̶г̶о мужские стоны — они сводили её с ума, заставляли забыть обо всëм. Парень, потеряв остатки самообладания, приспустил штаны и боксёры.

Арина оторвалась от его губ и посмотрела ему в глаза, все ещё держа его лицо в своих руках.

— Никита… Я…Я боюсь.

Он накрыл её ладонь своей, сжал её пальцы.

— Я тоже боюсь, просто… я постараюсь не делать тебе больно. Я буду нежным, я обещаю.