11. Возвращение в Капитолий.
Я с воплем швыряю подушку в стену, потом шепчу, чуть не давясь слезами:
- Не кричи на меня! Не могу больше. Как же я устал.
Сердце наливается свинцом. Я ощущаю себя таким слабым, уязвимым и разбитым. Когда закончится эта борьба? В поисках своей души я понимаю, что нуждаюсь в крохотном кусочке счастья, чтобы моя жизнь вновь обрела смысл.
Наступает день - доктор Маржа приходит проведать меня.
- У тебя опять была паническая атака, - сообщает она.
Я киваю.
- Знаю. Я всё чувствовал. Как же это выматывает.
- Ты спал? - обеспокоенно спрашивает доктор.
- Не долго. Кошмары снятся. Я устал, Маржа. Так хочется увидеть что-нибудь хорошее, что ещё осталось в этом мире. Хочу увидеть долгожданное освобождение. Как думаете, сможем ли мы когда-нибудь снова жить спокойно и счастливо?
- Сможем, - серьёзно отвечает доктор. - Я верю в это всем сердцем. Только для этого каждый должен быть на своём месте. Тебе, к примеру, нужно держаться подальше от Китнисс, от всех, кого ты знаешь по Квартальной Бойне, и от знакомых из Дистрикта-12. Они влияют на тебя не самым лучшим образом.
- Что же вы предлагаете?
- Я подумала, зачем тебе лежать в палате - ты можешь помогать нашему повару на кухне.
- По-моему, я ещё не готов.
Не стану добавлять, что всё, что связано с хлебом и печами, напоминает мне об отце и нашей пекарне. Всё обратилось в пепел: так жестоко и бесчеловечно разрушено. Нет. Мне нужно что-то счастливое.
- Тогда что-нибудь другое, что не связано с прошлым? - уточняет она.
- Именно, - отвечаю я. - Что-нибудь. Только не знаю что.
- Мы обязательно придумаем.
Предварительно постучав, в палату входит один из моих охранников.
- Да, Джозеф? - говорит Маржа.
Джозеф. Я ни разу не задумывался над тем, как зовут моих телохранителей. Так значит, этот Джозеф? Если уж говорить на чистоту, он нравится мне больше, чем второй. Лицо у него доброе.
- Я нечаянно услышал ваш разговор, - произносит Джозеф. - Я хотел пойти домой после обеда, проведать близнецов. Заработался совсем, я давно их не видел. Так вот, может, пусть Пит приходит. Они забавные, сынишки мои. Ты их полюбишь!
- Но они же совсем маленькие? - говорит Маржа. - Думаете, это хорошая идея?
- Я доверяю Питу, да и потом общение с малышами - как раз то, что вам нужно. - С этими словами Джозеф улыбается широкой улыбкой. - Морган тоже может прийти, так что без охраны Пит не останется.
- Что думаешь? - обращается ко мне Маржа.
- Я люблю детей, - отзываюсь я. - Сколько им?
- По три годика. Их зовут Самюэль и Леви, - отвечает Джозеф.
- Самюэль и Леви, - повторяю я. Перед глазами, заливаясь смехом, носятся два мальчугана. Папа догоняет их и подхватывает обоих на руки. В то время я, должно быть, только-только научился ходить. Не могу поверить, что это воспоминание сохранилось. - У меня было два брата, - шепчу я. - Брэнник и Рай.
Пока я думаю о братьях, в палате царит тишина. Остроумные, весёлые ребята. Крепкие, стойкие и мужественные. У Рая была девушка. Скорее всего, они даже собирались пожениться. Как они любили друг друга! Брэнник был тот ещё весельчак; вечно заставлял меня смеяться. Мои губы трогает улыбка, хоть и боль от их потери ещё не утихла. Я даже в мыслях не проводил их как следует, потому что был занят собственными заботами.
- В таком случае, решено! - нарушает тишину Маржа. - После обеда навестишь ребятишек Джозефа.
Мы проходим по коридорам госпиталя туда, где располагаются лифты. Джозеф живёт на пятнадцатом этаже. Под землёй. Там расположен почти весь Тринадцатый, за исключением нескольких зданий. Но после последней атаки Капитолия и тех не стало.
- Мы живём под землёй уже очень давно, - говорит мне Морган, второй охранник, - ещё с Тёмных Времён.
- Вы тут с ума не сходите? - интересуюсь я. - Без неба, звёзд и солнца? Вас всё устраивает?
- Иногда мы поднимаемся наверх, - поясняет Джозеф. - Там проходят тренировки и учения.
- Но вы когда-нибудь выходите просто, чтобы подышать свежим воздухом? - не унимаюсь я.
- Редко, - признаётся Морган. - Ты прав. Мне этого не хватает. Я был бы только счастлив, если бы война закончилась, и мы снова смогли спокойно жить и свободно дышать.
- Я тоже хочу жить спокойно, - отзываюсь я.
Лифт привозит нас на пятнадцатый этаж, и мы направляемся по коридорам в отсек Джозефа. Он смеряет меня осторожным взглядом, потом расстёгивает наручники.
- Я тебе доверяю, - произносит он. - Эти штуки напоминают о плохом, а это тебе совсем не нужно, - он улыбается мне и открывает дверь.
Я же чувствую себя неловко от того, что он так уверен во мне.
Мы входим в гостиную, обставленную простой мебелью. К столу придвинуты пять стульев. Посреди комнаты стоит удобный диван, на полу перед ним расстелен огромный ковёр. На этом ковре сидят два мальчика со светло-каштановыми волосами, ореховыми глазами; дети играют друг с другом. Они одновременно поворачиваются, вскакивают с ковра и с криками: «Папочка, папочка!» - несутся к Джозефу.
Дверь, ведущая в другую комнату, открывается, и в гостиную входит женщина с уже заметно округлившимся животом.
- Джозеф! - восклицает она. - Какой приятный сюрприз!
Джозеф заключает жену в объятия и поворачивается ко мне.
- Я привёл гостя. Знакомься, это Пит.
- Я знаю, кто он, - говорит жена Джозефа и протягивает мне руку. - Здравствуй, Пит. Меня зовут Эстер. Приятно познакомиться!
- Взаимно, - отвечаю я и беру её руку. Она кажется такой тёплой и мягкой. Эстер улыбается и показывает на мальчиков, повисших на штанинах Джозефа. - А этих проказников зовут Самюэль и Леви. Самюэль, Леви, поздоровайтесь с Питом.
Мальчики оборачиваются и отпускают отца.
- Привет, Пит, - синхронно говорят они. Я усмехаюсь.
- Самые настоящие близнецы, - говорю я. - Они всегда всё делают одновременно?
- Не всегда, но часто, - отвечает Эстер. - Может быть, чаю?
Мы усаживаемся за стол, пока Эстер заваривает чай. Джозеф щекочет сыновей - те визжат и весело кричат. Это самая радостная сцена, которой я стал свидетелем за долгое время. Леви забирается ко мне на колени и тянется к голове, чтобы ухватиться за прядь волос.
- У тебя золтые волосы, - заявляет он.
- Да, - киваю я.
- Светлые волосы, - поправляет сына Эстер.
- Светлые, - повторяет Леви. - И кутерявые.
- Кучерявые, - вновь комментирует его мама и улыбается мне. - Он не все буквы выговаривает.
- Да, я заметил. Но ему ведь только три. Ещё научится. Я букву «р» до пяти лет не выговаривал.
- Правда? Тогда не всё потеряно. - Она подаёт мне чашку с чаем.
После чаепития мы с Морганом принимаемся развлекать детей, пока Джозеф и Эстер о чём-то разговаривают.
Я лежу на ковре, а близнецы, весело хохоча, прыгают на мне. Как же прекрасно снова чувствовать себя нормальным, пусть даже на один вечер.
- Я бы хотел стать отцом, - говорю я Моргану.
Тот кивает и произносит:
- Мне жаль, что у неё был выкидыш.
- Что? - спрашиваю я, непонимающе уставившись на мужчину. - У неё что?
В наступившей тишине стало слышно, как со стула поднялся Джозеф. Очевидно, он не слышал того, что только что сказал Морган.
Леви и Самюэль смирно сидят и смотрят на нас.
- Что-то не так? - подаёт голос Джозеф, снимая с моей груди Самюэля и показывая жене, чтобы забрала Леви.
Лицо Моргана едва заметно краснеет.
- Прости, - бормочет он. - Мне не следовало этого говорить.
Я медленно встаю, ощущая, как напрягаются мышцы: внезапно мной овладевает страх.
- Выкидыш? - шепчу я.
- В больницу, - говорит Джозеф. - Живо.
Он берёт меня за руку и выводит за дверь, бросив через плечо:
- Скоро буду.
Чувствительный к внезапной смене обстановки, Самюэль разражается рыданиями. Морган выходит следом за нами и закрывает за собой дверь. Страх овладевает каждой клеточкой моего тела, и я боюсь, что скоро сорвусь. Я протягиваю Джозефу запястья.
- Надень наручники.
С трудом соображаю, что происходит дальше. Перед глазами плывут чёрные круги. Ложь. Много лжи. Выкидыш. Ребёнок, которого никогда не существовало. Мир трескается, и я ухожу в себя. Сильные руки подхватывают меня и несут в палату.
Оказавшись в постели, я начинаю плакать. Плакать по-настоящему. Я проливаю слёзы по своему не рождённому ребёнку. Несуществующему ребёнку. Ребёнку, которого никогда не будет. Он есть только в созданном мной мире. Мой собственный обман. Я совершил ошибку. Моя душа раздавлена тяжестью собственной вины и нескончаемой лжи.
- Моё дитя, - шепчу я в подушку. - Прости меня. Это я тебя убил.
Сердце тяжелеет: все силы уходят на то, чтобы дышать, но, в конце концов, мне удаётся провалиться в сон.
У мальчика кучерявые светлые волосы, как у меня. Он бегает на только-только окрепших ножках, но останавливается, увидев меня. В его глазах вспыхивает серебряная искорка.
- Папочка! - выкрикивает он и бежит ко мне. Я подхватываю его на руки.
Наши взгляды встречаются, и я застываю как громом поражённый. Эти глаза. Глаза Китнисс. Отливающие серебром серые, они смотрят на меня тем же взглядом, каким смотрит она.
- Китнисс?
Но ответа нет. Мальчик растворяется в воздухе, и я снова остаюсь один.
Пару дней спустя доктор Маржа говорит, что я буду тренироваться вместе с солдатами.
- Зачем? Они думают, я буду сражаться? По-вашему, я смогу?
- Плутарх уверил, что это только для камер. Я была против, - говорит Маржа, - но они сказали, что твоё участие поможет восстанию, что люди увидят: ты на нашей стороне.
Я медленно киваю. Если моё участие так высоко ценят, то я не против. К тому же я не так уж загружен делами, чтобы отказываться.
На следующий день меня сопровождают в тренировочный зал. Джозеф и Морган рядом со мной, так что в оковах я не нуждаюсь. Да и потом, в них я ничего не смогу толком сделать.
Меня приводят в группу для начинающих, однако их физическая подготовка гораздо лучше моей. Несмотря на это, мне нравится заниматься. Тренировки помогают почувствовать себя живым.
Китнисс тоже здесь, в группе с продвинутым курсом подготовки, вместе с Джоанной. Но я не обращаю на неё никакого внимания: всё, что с ней связано, может в любую минуту вывести меня из себя. Я всё ещё не оставляю попыток найти счастье. Чтобы знать - то, что умерло внутри, однажды может возродиться. И я знаю, что Китнисс не сможет дать мне этого счастья. Я даже не смотрю в её сторону, хотя Плутарх уговаривает сняться с ней в агитролике.
- Если хотите показать всем, как я отрываю ей голову - могу устроить, - говорю я. - Но думаю, вам совсем не это нужно.
Тот качает головой и уходит, ворча что-то про упрямство. Думаю, он не привык, чтобы ему отказывали.
Идут недели - ничего особенного не происходит. Я чувствую, как окрепло моё тело. С каждым днём мне становится всё лучше. Мой мозг ещё затуманен, мысли путаются, и много осталось воспоминаний, которые теперь утеряны. Доктор Маржа сообщает, что нельзя сказать наверняка, вернуться ли они ко мне когда-нибудь вообще. Но я чувствую улучшения. Ровно до того дня, когда я замечаю, что Китнисс в тренировочном зале нет. Не важно, как усердно я старался её игнорировать - её присутствие всегда привлекало моё внимание.
Тем же вечером ко мне в палату приходит Прим. Она протягивает мне чашку чая, и я спрашиваю:
- Где Китнисс?
- В Капитолии, - отвечает та. Выглядит она озабоченно.
- Значит, наша освободительница всех спасёт? - язвлю я.
Прим смотрит на меня и качает головой.
- Ты до сих пор так сильно её ненавидишь?
- Я хочу, чтобы она оставила меня. Она постоянно со мной. Преследует... - вздыхаю я. - Я умираю в поисках покоя, в попытках собрать своё разбитое сердце.
- У неё тоже сердце разбито, - отвечает Прим. - Она подавлена. Может, ты этого не видишь, зато вижу я. Было время, когда ты тоже об этом знал.
Я отмахиваюсь.
- Только не надо говорить мне, какая Китнисс хорошая. Делли прекрасно справляется и жутко этим надоедает.
Прим мотает головой.
- Я и не собиралась. Только хочу рассказать, кто она на самом деле. Я её сестра, и лучше знаю. Делли смотрит на неё как на какое-нибудь божество. Но я-то знаю, что Китнисс не такая.
- А какая? - спрашиваю я, принимая сидячее положение. - Расскажи.
Прим крепче обхватывает свою чашку ладонями и начинает:
- Моей сестре пришлось повзрослеть раньше времени. Наш папа умер, когда ей было одиннадцать, а наша мама закрылась ото всех. Ушла в себя. Мы едва не умерли с голоду, пока как-то Китнисс не принесла домой две буханки хлеба. Я никогда не забуду тот день. День нашего спасения. - Она смотрит на меня и понимающе улыбается. Я мысленно возвращаюсь в тот день. Интересно, Китнисс говорила Прим, что это я дал ей хлеб?
- Мы наелись до отвала. Китнисс стала охотиться. Кормила всю семью. Начала торговать в Котле. Жизнь закалила её, потому что ей постоянно приходилось быть сильной. Мама очнулась от тоски и вернулась к нам, но Китнисс сильно отдалилась от неё, она больше ей не доверяла.
Прим делает глоток и продолжает:
- Китнисс никогда ни в ком не нуждалась. Она прекрасно справлялась сама. Конечно, Гейл охотился вместе с ней и помогал, но его компания была совсем необязательна. Она могла охотиться и без него. Больше никого и близко к себе не подпускала. Наверно, она выстроила стены вокруг своего сердца, чтобы никто не мог ранить. Испытав боль от потери папы, она стала недоверчивой и осторожной. И то, что приключилось с мамой, эту осторожность в ней только укрепило. Китнисс всегда говорила мне, что не хочет выходить замуж, не хочет заводить детей. Наша мама послужила не самым лучшим примером. Стены оставались неприступными, пока не наступил день Жатвы. Тогда всё изменилось. Я увидела вас в пещере во время первых Игр и поняла это совершенно точно. Китнисс боролась со стенами. Ты разбирал их камушек за камушком. А она не могла тебе позволить. Для неё быть уязвимой, нуждаться в ком-то - хуже всего. Китнисс нуждалась в нашем отце, и он умер. Она нуждалась в маме, и та оставила её. Она знала, что влюбиться в кого-то - всё равно, что получить увечье.
- Что ж, это больше похоже на правду, - торжественно заключаю я.
- Может быть, - задумчиво говорит Прим. - Но тебя радует, что Китнисс несладко жилось. Она была напугана. Поэтому она отгородилась от тебя. Поэтому пыталась держать на расстоянии. Конечно, и без Капитолия не обошлось: какие могут быть отношения, когда на тебя давят? Мне всё стало ясно после вашего возвращения из Тура победителей. Ты уже тогда был в её сердце. Слишком глубоко запал в душу, чтобы покинуть её. Во сне Китнисс раньше никогда не звала никого, кроме нашего отца. Кричала, чтобы он выбирался из шахты, чтобы спасался. Всё стало по-другому. Как я уже говорила, она начала звать тебя. И я знала правду. Она любила тебя. И любит до сих пор. Потому что Китнисс не может приказать себе перестать любить того, кого уже полюбила. Если она отдаёт себя - она отдаёт себя полностью. Назад дороги нет.
Прим какое-то время молчит - я не отвечаю, потому что поглощён своими мыслями и сомнениями. В её истории есть отголоски правды. Но как Китнисс может любить меня?
Пока я обдумываю этот вопрос, Прим продолжает:
- Но ситуация изменилась. Началась Квартальная Бойня, а после неё тебя забрали в Капитолий. Первые недели здесь, в Тринадцатом, были для Китнисс самыми мучительными. Она почти не спала, а если спала, то обязательно видела тебя. Ты был нужен Сноу, чтобы сломить её. И он в этом преуспел. Когда ты вернулся и попытался убить её, Китнисс поняла, что именно этого она и боялась. Ты уничтожил её. Я тебя не виню. Так ты на неё влияешь. Она доверяла тебе, нуждалась. И она тебя потеряла.
Прим вздыхает и заключает:
- Вот почему её сердце тоже разбито.
- Хороший рассказ, - говорю я и замолкаю.
Она испускает вздох, разочарованная моим ответом.
- Для тебя это ничего не значит?
- Может, она и нуждалась в моей помощи в тот день, когда я дал ей хлеб, но что было, то прошло. Теперь это не имеет никакого значения. Я больше ей не нужен.
- Ты любил её.
- Тоже дело прошлое, - отвечаю я.
- Как бы я хотела, чтобы ты вернулся к ней, - шепчет Прим. К моему изумлению, я замечаю слезинку на её щеке.
- Для чего? - искренне удивляюсь я. - Чтобы онауничтожила меня?
- Нет, - отвечает Прим. - Чтобы она снова стала собой.
Я издаю негромкий смешок.
- Сильно сомневаюсь, что ей это нужно. Допустим ради интереса, что она хочет, чтобы я вернулся, допустим, я вернусь. Может, тебе это покажется слишком эгоистичным, но можно спросить, что мне-то с того? - приподнимаю я брови. - Какой мне прок от того, что она снова станет собой?
- Ты хочешь обрести покой. Собрать своё сердце, - отвечает Прим. - И ты знаешь, что она там, в твоём сердце, хоть и не хочешь в это поверить. - Голос Прим звучит серьёзно, когда она, указав на мою грудь, говорит: - Найдёшь её - найдёшь себя.
Она поднимается и идёт к двери.
- Уже поздно, был отбой. До завтра.
В эту ночь я лежу, не смыкая глаз, всё думаю о последних словах Прим: «Найдёшь её - найдёшь себя». Я не возразил ей только потому, что это бесполезно. Я не верю ей. Китнисс не ключ к моему сердцу. Она - причина всей этой неразберихи в моей голове, а не решение. Нужно найти способ как-то избавиться от неё. По крайней мере, я знаю, где она сейчас. В Капитолии, в сердце сражения. Есть надежда, что я никогда не увижу её снова. Может быть, Китнисс там даже умрёт. Интересно, поможет ли мне это. Этой ночью она снится мне, снится, как я теряю её. И легче мне нисколько не становится. Я вижу кошмар. Неведомо откуда знакомый кошмар.
В конце недели меня вызывают в штаб. Если быть точнее, в комнату, где принимаются все важные решения. Я в первый раз встречаюсь с президентом Дистрикта номер тринадцать, Альмой Койн. Выглядит она строго, длинные волосы тронуты сединой. На вид ей около пятидесяти. Не знаю что и думать. Она пожимает мне руку и спрашивает, как я поживаю. Потом Плутарх объясняет цель моего визита.
- В Капитолий отправили отделение номер «451», чтобы снимать военную пропаганду. Так называемые агитролики, - говорит Плутарх.
Я киваю головой, припоминая слово. Порция говорила, что Китнисс участвует в съёмках.
- Мы хотим, чтобы ты присоединился к этому отделению, - продолжает Плутарх. - Ты всегда хорошо держался перед камерами. Агитролики нужны, чтобы немного расшевелить народ. Так сказать, мотивировать жителей дистриктов.
- Мы уверены, что ты без труда справишься с этой задачей, - встревает президент Койн и ободряюще мне кивает.
- В самом деле? - удивляюсь я. - Вы правда так думаете?
По-видимому, да. На тыльную сторону ладони мне ставят штамп с пометкой «451», приказывают переодеться в военную форму и готовиться к отправлению.
Я прощаюсь с Прим, Делли и даже говорю прощальные слова Хеймитчу. Он опускает руку на моё плечо.
- Будь осторожен, - произносит он и потом, к моему удивлению, крепко меня обнимает. Я неохотно обнимаю его в ответ, совсем отвыкнув от всякого проявления теплоты.
Доктор Маржа врывается в мою палату, где ждёт Плутарх. У неё вот-вот пар из ушей повалит - настолько разозлило доктора известие о моём отъезде.
- Чокнутый! - кричит она на Плутарха. - Вы совсем из ума выжили? Его нельзя туда отправлять, кто знает, что может случиться!
- А теперь успокойтесь, - говорит Плутарх. - В настоящую битву его никто отправлять не собирается.
- Какая разница?! - не унимается Маржа. - В Капитолии что угодно может вызвать у него приступ. Последние несколько дней ему уже становилось лучше.
- Приказ президента, - отпирается Плутарх. - Он поедет.
- Не могу поверить, - ворчит доктор. - Не могу поверить, что она вот так запросто его отпускает.
Я трогаю её за руку.
- Со мной всё будет хорошо, - заверяю я. - Я справлюсь.
- Что ты будешь делать, когда приземлишься? - осведомляется она. - Куда пойдёшь?
- Там будет куча народу, мне помогут, - говорю я, успокаивая скорее её, чем себя: сильно сомневаюсь, что всё будет хорошо. Честно говоря, мне страшно, но я этого не показываю.
Плутарх провожает меня до планолёта. Дальше я предоставлен сам себе. Здесь есть и другие солдаты, которых отправляют в Капитолий, так что я не один. Солдат даёт мне автомат, и я неохотно перекидываю ремень через плечо. Странное чувство иметь при себе заряженное оружие. На тренировках магазин был снаряжён учебными патронами. Теперь никакой охраны, никаких наручников. Мне дали свободу, к которой я ещё не готов. Вопрос: справлюсь ли?
Планолёт высаживает нас в Дистрикте-1. По-хорошему, мы должны были сойти в Двенадцатом, а оттуда на поезде отправиться до пункта назначения. Но верхушка правительства спешила закинуть нас в Капитолий. Остальную часть пути из Первого мы проделываем на поезде, ехать совсем недалеко. Столичная железнодорожная станция выглядит до боли знакомой. Я бывал здесь раньше в качестве трибута Голодных Игр. Я должен был умереть, но не умер. Сияющее, отполированное воспоминание начинает проявляться, и в голове вспыхивают слова доктора Маржи, сказанные пару дней назад: «Запомни, блестящие воспоминания - ненастоящие». Поэтому я стараюсь отогнать ненужные мысли и сосредоточиться на том, куда идти. Один из солдат, с которым я сюда прибыл, указывает в сторону моей группы. Отделение 451 - особое отделение. А значит, некоторые лица из отряда мне знакомы - это люди, от которых я старался держаться подальше. Не получилось. Я приближаюсь к ним, и с каждым моим шагом смятение на их лицах становится всё яснее.
Глава отряда, командир Боггс, подходит ко мне и просит отдать оружие, всем своим видом показывая, как он рассержен. Я без возражений расстаюсь с автоматом.
- Я позвоню в Тринадцатый, - сообщает командир и уходит к телефону.
К сердцу подкрадывается чувство беспокойства.
- Бесполезно, - говорю я остальным. - Президент лично направила меня сюда. Она считает, это прибавит агитроликам остроты.
Китнисс глядит на меня, не веря глазам, потом резко разворачивается и отходит в сторону. Финник оказывается более отзывчивым: он показывает мне место, где можно поставить палатку. Я изо всех сил стараюсь оставаться спокойным, но мне страшно. Страшно находиться здесь, в Капитолии, где кругом враги, где я чувствую себя скорее мёртвым, чем живым.